Николай Плевако - Полнолуние Страница 26

— Я тебя не пугаю. Ты это брось, но у тебя самого совесть есть или нету?

— А вы совестью не попрекайте! Наслушался я всяких моралей, сыт по горло.

— Да что ты, в конце концов, как налим!..

— Прошу не обзывать.

— Вот чудак!

— Опять же, не чудак, а человек.

Так они пререкались до тех пор, пока у Бородина не задрожали руки, сжимаясь в кулаки, как в детстве. Хотелось, очень хотелось двинуть в невозмутимое лицо Сайкина, но сдержался, сразу стал равнодушным, словно никакого разговора и не было.

— Точка. Видно, кашу мы с тобой не сварим, Филипп.

— Ну и прощевайте!

Сайкин вразвалку, косолапо затопал из комнаты, в расстройстве выволочил за собой в приемную половик и едва не сбил с ног Чопа, поджидавшего своей очереди.

— Тю, скаженный. Или пятки скипидаром смазали? — выругался старик, придерживая налетевшего на него Сайкина. Оправил гимнастерку, приосанился, вытянул шею из подворотничка и заглянул в кабинет:

— Можно?

— А, Парфен Иосифович! Заходи, заходи!

Чоп к столу не подошел, скромно сел на крайний стул у двери, с минуту молчал, прислушиваясь. Из приемной доносились раздраженные голоса:

— Черта с два я пойду бригадиром!

— На нашем хребте хочет в рай выехать.

— Мы уже такого борща нахлебались.

— Тс-с-с… Слышно!

Чоп опустил голову, сильно смущенный. Бородин подошел к двери и нарочито шумно прихлопнул ее. В приемной стихло, потом робко заскрипели половицы.

— Такая уж, видно, секретарская должность, — Чоп развел руками. — И наслушаешься и насмотришься. Сами знаете, Василий Никандрович, народ у мае в карман за словом не полезет. Меньше обращайте внимания.

Бородин никак не мог прийти в себя после встречи с Сайкиным, досадовал и гневался.

— Вы по какому делу? — спросил он Чопа не совсем вежливо.

— Так просто, Василий Никандрович, проведать. Как вспомню вашего батюшку, царство ему небесное…

— Времени у меня нет на воспоминания, Парфен Иосифович. Заходите вечером ко мне домой, почаюем и поговорим. — Бородин нетерпеливо постучал карандашом по толстому стеклу на столе.

— А может, вы ко мне? По старой дружбе. Угощу я вас, Василий Никандрович! Медовую брагу давно пили?

Озадаченный Бородин не знал как быть. А Чоп, принимая его молчание за согласие, воодушевился:

— Варвара гуся с яблоками в духовке зажарит — пальчики оближешь!

— Спасибо за приглашение, Парфен Иосифович. И брагу я люблю, и гусятину. Вот поработаем хорошо, будет предлог и выпить.

— Эх, Василий Никандрович! — Чоп откинулся на спинку стула, чувствуя себя совсем свободно. — Работа, она, как тень, за нами… до самой смерти. Ну что ж, вам виднее. Нет охоты у меня дома отведать гуся…

— Да что вы, Парфен Иосифович!

— …так я вам на квартиру доставлю. От чистого сердца: мне от вас никакой должности не надо, я уже свое отвоевал. А знаю, как холостому человеку надоедает столовая. Сам бывал в таком положении.

Бородин от волнения ткнул папиросу в чернильницу. Чоп посмотрел на Рубцова. Тот сидел сумрачный, недовольный, листал какие-то бумаги и словно ничего не слышал.

«Неловко получилось», — подумал Чоп и неожиданно встал по стойке «смирно».

— Желаю вам, Василий Никандрович, настоящего энтузиазму в работе!

Лицо его сморщилось, на глаза навернулись слезы, хотел еще что-то сказать, по лишь махнул рукой и вышел, оставив Бородина в недоумении.

— Вроде теперь и в хутор незачем ехать, а, Дмитрий Дмитриевич?

Секретарь с усмешкой отошел к окну и увидел, как тавричане оживленно разговаривали, удаляясь от райкома, как Сайкин, разгорячась, что-то прокричал Чопу, вскочил на повозку и полосонул кнутом по застоявшимся лошадям. Лошади рванули и чуть не сбили переходившую улицу девушку, Сайкин даже не узнал свою дочь.

Бородин перегнулся через подоконник и крикнул:

— Елена Павловна, очень нужны! Зайдите! — А в кабинете спросил немного лукаво, прохаживаясь по ковровой дорожке: — Что нового? Чем занимаетесь?

— Улучшением породности скота, Василий Никандрович. Никогда в колхозе этого не делали, сведений нужных нет. Приехала в районную лабораторию.

Бородин многозначительно посмотрел на Рубцова: мол, видишь, какой зоотехник, берет быка прямо за рога, и подошел к девушке, дружески положил ей на плечо руку:

— Помните наш разговор в хуторе?

Елена наморщила лоб, не зная, что имел в виду Бородин.

— Я вам рассказывал про юного председателя колхоза.

— Ах, да, да.

— Справлялся, вполне справлялся. Тут ведь дело не в возрасте, а в хватке. — Бородин пытливо посмотрел в глаза Елене. — Думал, думал я, так и этак вертел. И решил: будем тебя рекомендовать председателем колхоза «Среди вольных степей». — Он перешел на «ты», считая, что так разговор получится доверительнее.

Елена широко открыла свои лазурные глаза, подштрихованные длинными ресницами, и перед Бородиным сразу же возникли картины милого прошлого и образ Лиды. Елена вдруг стала близкой, почти родной, словно он ее уже давно знал.

— Меня председателем, Василий Никандрович? Да вы что! На съедение осам?

— Каким еще осам? — Бородин помедлил, не совсем понимая, о чем идет речь, и то, что роднило его с Еленой, уже оборвалось, как непрочная нить.

— А так у нас называют бывших председателей, — продолжала Елена, заметив какое-то странное выражение на лице Бородина и чувствуя себя неловко. — Только расшевелите гнездо, поднимутся таким роем, что хоть накрывай голову сеткой и без оглядки из колхоза.

Бородин засмеялся:

— Не верю, чтобы такую орлицу они одолели!

Он уперся карандашом в край стола и улыбчивыми глазами посмотрел на девушку. Он ценил в молодости бескорыстие, полную отдачу сил делу и смело доверял ей то, что другой начальник поостерегся бы. А Елена вспомнила насмешливые замечания колхозников в адрес председателя-поэта, и ей стало не по себе, словно она уже была на его месте и снискала такую же худую славу. Да и чем она могла быть лучше тех, которые сменяли друг друга в колхозе?

— Очень серьезное дело вы мне предлагаете, Василий Никандрович, — сказала она наконец.

— Кому зря не предлагаю.

— Не по мне оно.

— Райкомовцы помогут. Получится, — вставил Рубцов.

— Не потяну я! — решительно заявила Елена. — Да и собираюсь в аспирантуру… — поспешила она добавить.

— В аспирантуру? Вот и замечательно! — Бородин в волнении так надавил на карандаш, что он переломился. Повертел в руках половинки, составил, разнял, словно что-то соображая. — Лучшего материала, чем в колхозе, да еще на председательской должности, не найти для диссертации. — А про себя подумал: «Я уже, наверное, перебрал материала, да что поделаешь! Приходится вот корпеть в райкоме». — Посуди сама, Елена. Район огромный, двенадцать крупных хозяйств. Надо, чтобы колхозами руководили грамотные люди. Самостоятельные. Принципиальные. Без оглядки на начальство.

— Вот именно. А я человек иного склада, настроенный на размышления. «Неужели для них это непонятно?»— с досадой подумала Елена.

— Кому же, по-твоему, я должен предпочтение отдать, тебе, зоотехнику, воспитаннице Тимирязевки, или «подмоченному» бывшему? — настаивал на своем Бородин. — Пойми ты, никакая директива вот так запросто ничего не изменит. Тут нужны смелые действия, даже риск. А кто возьмется за дело с энтузиазмом? Тот, кто сам энтузиаст!

— Какой из меня энтузиаст, Василий Никандрович!

— Помню, помню твое выступление в Таврическом. Не скромничай. Лично я всегда готов поменяться местами с председателем или бригадиром. И в этом не вижу несчастья.

Этому Елена не могла не поверить, так как Бородин до института работал тем и другим и трудовую жизнь начал колхозным пастухом.

— Правда, нехорошо, что Филипп Артемович Сайкин председателем был. Не получится тут семейщины? — вдруг сказал Рубцов. Он стоял у стола, как казенная баба, не выражая на лице никаких мыслей.

Бородин досадливо поморщился. А Елена с радостью подхватила:

— Конечно, неудобно получается!

— Подожди, Елена! — перебил ее Бородин. — Ты твердо стой на партийных позициях, честно служи народу, никогда не ошибешься.

Рубцов, пытаясь как-то исправить свой промах, вставил:

— Почаще заезжайте в райком, советуйтесь.

— Товарищи, я же согласия еще не дала, а вы вроде уже инструктируете меня.

Елена с мольбой оглядела настырных «сватов».

Бородин отвернулся, скрывая улыбку. Что-то наподобие улыбки промелькнуло и в лице Рубцова. Елена вздохнула и стала рассматривать свои пальцы, перепачканные креолином: приехала в район прямо с фермы. Она не преувеличивала, сознаваясь, что никаких организаторских талантов за собой не замечала, и могла бы еще добавить, что не терпела руководителей, у которых так и выпирало тщеславие, не могла понять, как они часами высиживали в президиуме и без тени смущения изрекали общеизвестные истины, как служили не делу, а вышестоящему начальству.