Евгения Скрипко - Друзья и родители Страница 3

– А еще развод, – неохотно отозвался Витя.

– Про что это?

– Это когда, например, батька с мутершей жить не хочет, вот их и разводят.

Виктор понимал, что приятель его в этих делах ничего не смыслит, и принялся ему объяснять.

– Мои батька целую неделю в Одессе околачивался: за разводом к нам приехал. Как вечер, так он к нам, и все один и тот же разговор, а мутерша ему развод не давала. А сегодня она на работу не пошла и говорит мне: «Знаешь, Виктор, я с тобой посоветоваться хочу». Я сперва не догадался, а она мне: ты, говорит, без отца вырос, большой стал, а у батьки твоего двое маленьких, они тебе – братья. Стоит ли, говорит она, нам и их без отца оставлять? Пожалуй, говорит, им отец больше, чем тебе нужен, как ты думаешь? А я и думать не стал, говорю: «Не нужен мне батька такой, пускай он своих маленьких воспитывает».

– Теперь у тебя папы не будет?

– Куда он денется! Только жить мы с ним не будем.

– Ну, а потом что? – поинтересовался Вадик.

В это время встревоженная мать выглянула в окно, крикнула: «Вадик!»

– Тетя Маруся, он здесь, – сказал за растерявшегося друга Витя.

– Я сейчас, мамочка, – отозвался Вадик. – Я никуда не уйду. Ну, рассказывай скорей, Витя, – заторопил он друга. – Что потом было?

– А потом смотрю: мои родители куда-то собираются. Я за ними. Они не заметили, как я в самый суд пришел.

– Интересно, как это разводы делают!

– Ничего интересного нет. Судья спрашивает, они отвечают. Батька врет, говорит, что ему про нас еще в первый год войны написали, вроде мы в бомбежку погибли. Вот он с горя и женился. А мутерша, хоть и знает, что это неправда, но молчит. Потом ее спрашивали, и она согласилась на развод. Потом судьи ушли, а когда пришли – прочитали, что развод сделан. Вот и все.

Вадик долго не мог уснуть. Он все думал про Витю и Витиных родителей. Потом стал думать про своего папу (отец давно не слал писем), и ему так захотелось поговорить с мамой.

– Мамочка, ты не спишь? – спросил он тихонько.

– Нет еще, – отозвалась мать. – Что тебе нужно?

– Мамочка, а когда мы поедем к папе?

– Вот сдашь экзамены, перейдешь в седьмой класс, тогда и поедем.

– А если меня не переведут в седьмой… – вырвалось у Вадика, и он испугался своих слов.

– Не переведут? – удивилась мать. – Тебе уже сказали?

– Нет, мамочка, меня допустили к экзаменам, но вдруг провалюсь.

– А ты готовься хорошенько. Спи, мне завтра рано вставать.

Матери не хотелось продолжать этот разговор.

Вадик старательно готовился к весенним экзаменам, но не сдал математику и получил работу на осень по русскому языку.

– Большие пробелы в знаниях, – сказал матери классный руководитель. – Надо заставить его серьезно поработать летом.

– Догулялся, сыночек, – сдерживая слезы, упрекала мать. – Что мы теперь папе напишем? Он нам писем не шлет, наверное, дожидается, что мы его твоими успехами порадуем, а у нас два экзамена на осень!

– Один, – поправил Вадик, – вторая работа, а не экзамен.

– Все равно. Пропадет у тебя все лето!

Вадик уже не спрашивал маму, когда они поедут к папе. Ему было стыдно перед отцом. Он согласен был жить с мамой в Одессе. Да и лучше ему теперь было здесь: мама работает, и они с Виктором, как вольные птицы, могут гулять, где хотят, лишь бы вовремя явиться к обеду. А после обеда опять можно уйти.

4

Кладовщица-инструментальщица Клавдия Ивановна Топоркова в это утро путала рабочие марки и требования мастеров, выдавая рабочим совсем не те инструменты, которые они просили. Общительная и приветливая, она работала молча, на вопросы отвечала сухо и сдержанно.

– Теть Клавочка! – ворвавшись, как ветер, в кладовую вбежала белокурая с розовым кукольным лицом практикантка-ремесленница и, положив на стол Топорковой связанные сверла, затараторила: – Теть Клавочка, нам надо резцы, а вы дали сверла. А сверла нам не нужны. Наталия Никифоровна сердятся. Ой, давайте скорей нам резцы!

Топоркова молча обменила инструмент. Она даже и не заметила, как недоуменно посмотрела на нее девушка.

– Наталья Никифоровна, – шепнула ученица, передавая мастеру инструмент, – а теть Клавочка плакала. Неужто она из-за наших резцов плакала? Мы ж только десять минут простояли.

– Выдумала ты, – отозвалась мастер.

– Честное комсомольское, – утверждала девушка, – у нее даже реснички мокрые и глаза красные.

Только что успела Наталья Никифоровна дать задания своим помощницам, как к ней подошел мастер, которого в цехе все называли Никанорыч.

– Что у нас с Клавдией Ивановной делается? – спросил он.

– Плачет, что ли? – переспросила Наталья Никифоровна.

– Черна, как туча. Утром у моих ребят марки взяла и куда-то сунула, сама найти не может. Хотел было к ней зайти, а она в углу к полке прислонилась и ревет. Постоял в дверях и ушел. Видно, меня она и не приметила. Ты бы с ней по-женски этак побеседовала, глядишь, помочь чем надо.

– Пускай до гудка слез отбавит, не могу я сейчас своих девчонок оставлять, Никанорыч.

– Ну да ладно, ладно, – согласился старик, – ты только поимей в виду.

Когда раздался гудок, Наталья Никифоровна, остановив станок, сказала:

– Девоньки, прибирайте рабочее место и на обед!

Взяв свою кошелку, Наталья Никифоровна направилась к Топорковой.

– Клавочка! – крикнула она с порога. – Мой руки, давай обедать. Вчера таких кабачков нафаршировала – объедение!

Топоркова вышла из самого дальнего угла кладовой и, сняв косынку, вытерла ею лицо. Наталья Никифоровна, хозяйничая у стола, не успела взглянуть на Клавдию Ивановну, как в дверях появились все четыре ее помощницы.

– Вы что уставились, козы? – добродушно улыбаясь, спросила Наталья Никифоровна.

Девушки смущенно переглянулись.

– Клавочка, это они перед тобой извиняться пришли, – догадливо подмигнула она инструментальщице, которая, заслоняя лицо руками, поправляла свои светло-русые косы, уложенные двойным веночком вокруг головы.

– Они не виноваты, – отозвалась Топоркова.

– Как не виноваты. А глаза на что? А вдруг бы ты вместо резца ей болванку чугунную сунула, она бы и притащила мне ее.

Девушки, улыбаясь, смотрели то на мастера, то на Клавдию Ивановну.

– А ну, козы, принесите-ка нам из столовой чайку, да не стойте зря, – и Наталья Никифоровна подала им литровую стеклянную банку, к которой протянулось сразу несколько рук. – Да деньги-то возьмите, попрыгуньи вы неугомонные!

Когда девушки убежали, Наталья Никифоровна, вынув из кошелки маленькую эмалированную кастрюльку, отложила на перевернутую крышку часть еды для себя, остальное подставила Топорковой.

– Клавочка, раньше поешь, а потом рассказывай, в кого влюбилась!

– Только любви мне сейчас и не хватало! – грустно отозвалась Топоркова.

Не глядя на еду, она подсела к столу и задумалась.

– Что у тебя опять стряслось, Клавочка? – серьезно спросила Наталья Никифоровна, вглядываясь в опечаленное лицо собеседницы.

Топоркова глубоко вздохнула, незаметные до того морщинки густо сбежались на ее открытом лбу, передернулись крепко сомкнутые губы, но она не заплакала.

– С Виктором у меня опять… Ушла на работу, его сонного на ключ заперла. Не придумаю просто, как с ним дальше буду!

– Что же сделал он, Клавочка?

– Говорить стыдно, да от людей не скроешь, Наталья Никифоровна, – решительно сказала она, будто готовясь встретить заслуженное осуждение. – Вчера ночью из дому бежать собрался. Всю получку мою взял. Мальчонку с собой сманил, тот у матери деньги унес. На вокзале их задержали да с милицией моего домой привели.

– А мальчонка-то чей?

– В одном классе учатся – Вадик Саянов. Его мать и помешала им. Она раньше меня хватилась, искать бросилась. Только Вадька тихий, это все мой натворил. Всю ночь не спала: ругала, стыдила, уговаривала, а он, как сыч, сидит и словечка из него не вытянешь. В окно бы не вылез да не удрал снова. Как вспомню, из рук все валится.

– Тебе надо было соседей попросить, присмотрели бы.

– Да где там! Я от стыда горю перед ними. И до чего ж обидно, Наталья Никифоровна! Освободила я своего благоверного разводом, а теперь с Витькой мучиться должна. Вон Саянова своему пригрозила, дескать, отец приедет, он тебе задаст! А я и припугнуть отцом не могу. И дернуло меня ещё с мальчишкой перед разводом разговаривать! Думала, легче мне будет, если разъясню ему всю правду, а получилось – срубила сук, на котором сидела.

– Клавочка, за развод не жалей. И тебе он не муж, и Виктору не отец, когда на руках у человека новая семья. Ты женщина молодая, здоровая, и не все свету, что в окошке. А за Виктора твоего надо взяться.

Белокурая ремесленница явилась с чаем, и разговор о Викторе был прерван. Наталья Никифоровна, воспользовавшись присутствием девушки, заставила Топоркову поесть.

– Теть Клавочка, – восхищаясь узором кружев, которые на досуге вязала кладовщица, попросила девушка, – а вы мне покажете, как начинать?