Борис Изюмский - Подполковник Ковалев Страница 30

— Докатились…

— Недоразумение, — убежденно ответил Крамов.

Он говорил об этом так уверенно потому, что с некоторых пор изменил мнение о Дроздове.

Книга по психологии, которую посоветовал ему прочитать командир полка, на многое открыла Акиму глаза. Да, «твердая рука» — это вовсе не разговор только в приказном тоне, насаждение духа старой казармы: «Приказал — выполняй!» И все.

Необходимо не «взнуздывать», а терпеливо формировать характер. И, конечно же, стремление постичь внутренний мир солдата — не мягкотелость, как думал он прежде.

Человека надо узнавать!

Отрицательные эмоции легче вытеснить положительными, чем снять.

Недавно, на привале, Владлен читал своим товарищам по отделению «Витязя в тигровой шкуре». Крамов поразился, с каким чувством Грунев произнес слова: «Не давай врагам Отчизны угрожать родному краю!»

А позже услышал, как Дроздов говорил Груневу о своих ненавистных дядьках-пьянчугах. «Я бы всех пьяниц…» — зубами скрежетнул.

Самому же сержанту Виктор рассказал о собаке Тайфун, оставленной в Таганроге. И столько было нежности в его рассказе, так мягко светились глаза, что Аким подумал: «Нет, он хорошей души человек».

Да, их надо узнавать!

Разве этих парней подгонишь под один ранжир? И зачем? В природе нет даже двух одинаковых листьев на дереве… Что же говорить о людях?

Дроздов — сангвиник, Грунев, пожалуй, — меланхолик. Разные жизненный опыт, темперамент, характер… Дроздов не терпит нравоучений. А на Грунева безотказно действует тон доброжелательный, спокойный, немного учительский, что ли. Ведь как научил его Крамов строевой ходьбе? Поставил рядом с собой, когда вокруг никого не было, и сказал:

— Запросто пойдем. Так, как вы дома по улице ходили. И думать о шаге не надо.

Они пошли словно два друга.

— А теперь — ногу потверже ставьте. И руками отмашку, в такт, как я. Ну вот, все просто и хорошо. Верно?

Грунев почувствовал, что шаг у него стал армейский, и даже заулыбался от удовольствия.

Грунев ценит участливость. Когда ему окажешь:. «Ничего, не унывайте», он из кожи вон лезет, чтобы заслужить одобрение, не подвести. Поможет, если попросят, бессребреник…

В поступке нельзя видеть только внешнее, а надо доискиваться до источника. Это даже лейтенант понимает. Неужели ж самому Ковалеву неясно?

Все это промелькнуло в мыслях сержанта мгновенно.

— Недоразумение, — повторил Крамов командиру полка так настойчиво, что тот, поглядев с недоумением, сухо сказал:

— Вы свободны..

Недавно у Акима с Дроздовым неожиданно произошел доверительный разговор.

Акиму пришло из дому письмо, в нем — фотография сестренки Дуси, в седьмом классе она. Когда Крамов рассматривал эту фотографию, рядом оказался Дроздов, Аким показал карточку ему.

— Ух, ты, дзыга! — добро воскликнул Дроздов. — А мне вот тоже прислали. — Он полез в карман, осторожно развернул пакет. — Это — мать, это Люда, ну, сами понимаете… Это — Евгения Петровна, с завода. И Тайфун…

Дроздов начал говорить о своей заводской воспитательнице: «Такой человек!..»

Зачем же командир полка с плеча рубанул?

Экспертиза объявила, что рядовой Дроздов совершенно трезв. Значит, переутомился, и потому был сонлив, бледен, отвечал невпопад.

Ковалев, узнав об этом, стал темнее грозовой тучи и так посмотрел на Борзенкова, что старший лейтенант готов был провалиться сквозь землю.

— Выстройте свою роту, — приказал Ковалев.

На плацу мела поземка. Низко нависло серое небо. Ковалев вызвал к себе Дроздова. Солдат, зло сжав зубы, встал перед ним.

— Рядовой Дроздов! — внятно, так, что все слышали, произнес подполковник. — Произошла ошибка. Вы ни в чем не виноваты, я снимаю с вас взыскание.

Дроздов встрепенулся, поднял глаза, еще не веря тому, что слышит.

— Приношу вам свои извинения, — закончил командир полка.

Строй колыхнулся, будто по шеренгам прошла снежная волна.

У Дроздова задрожал подбородок.

— Я же честно… — тихо сказал он.

Аким вздохнул с облегчением. Лейтенант Санчилов неотрывно смотрел на своего командира полка.

Вечером Ковалеву удалось выкроить часа два для работы над повестью, это занятие его все больше увлекало. Владимир Петрович «начинен» был блокнотами: в одном он делал пейзажные зарисовки, в другом — портретные.

В дороге, ночью, записывал интересные выражения, любопытный диалог, сюжет. Это были кладовушки заготовок. Кто знает, пригодится ли что-либо из подобных запасов.

Вероятно, существовал какой-то неписаный закон притяжения слов к бумаге. Чтобы преодолеть его, заставить слова оторваться от бумаги, проникнуть в сердце, следовало подключить к восприятию и слух, и зрение, и обоняние, и тактильные ощущения читателя.

Просто грамотный человек в письме к другу напишет: «У нас весна».

Художник, возможно, скажет: «Сегодня я вышел на балкон. Солнце нагрело железные перила. Со стороны реки доносились гудки теплохода. Пахло весенней, талой водой, набухшими почками. На мотоцикле промчалась девушка в сиреневом костюме».

Надо научиться рисовать словами, сливать в одну гамму звуки, запахи, краски. Наверно, в этом главный секрет.

Владимир Петрович перечитал только что написанную страницу.

Было бы несправедливым видеть в старом офицерстве только отрицательные черты.

В мемуарах Русанова есть фигура поручика Зубковского из офицерской династии, прославившейся еще во времена Бородинского сражения.

Второго августа 1914 года у города Сокаль 13-я конно-артиллерийская батарея оказалась на открытой позиции, в поле. Свистят пули. Но Зубковский стоит между двумя орудиями в полный рост, потому что десять пар солдатских глаз тревожно посматривают, как их поручик ведет себя в первом бою?

А позже, когда иссякли снаряды, Зубковский с орудийной прислугой бесстрашно бросается с обнаженной шашкой с криком «ура» на подступивших немцев и выходит победителем. Поручика награждают георгиевским золотым оружием.

Правда, Русанов утверждал, что многие офицеры, которых он знал, были лишены инициативы. Полагали, что в бою достаточно опираться на «слушаюсь» и «как прикажете», что не существовало войскового товарищества.

Но это уже особая статья.

— Володя! Давай пить чай, — слышится голос Веры из соседней комнаты.

Черт возьми, даже любимый голос не всегда кстати.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Открытое комсомольское собрание батальона проходило в клубе. Говорили о предстоящих полковых учениях. Уже к самому концу собрания слово попросил майор Васильев.

Фигурой, лицом, энергичными жестами и речью замполит вполне еще мог сойти за комсомольского вожака.

— Я хочу вас познакомить с одним необыкновенным протоколом… — Васильев достал из кармана кителя вчетверо сложенный листок. — Представьте себе: конец сорок второго года, пригород Сталинграда… Комсомольское собрание во взводе…

Майор обвел всех присутствующих взглядом, словно желая удостовериться, внимательно ли слушают? Дроздов разглядывал какой-то винт на ладони, Грунев уткнулся в стихи. Плохо. Из рук вон плохо.

— «Слушали: о поведении комсомольцев в бою.

Постановили: лучше умереть в окопе, но не уходить… с занимаемой позиции…»

Дроздов засунул в карман брюк винт, Грунев закрыл книгу.

— «Вопрос к докладчику: Существует ли уважительная причина ухода с огневой позиции?

Ответ: Только одна… — смерть.

Ввиду начавшейся двенадцатой в этот день атаки немцев докладчик от заключительного слова отказался».

Васильев помолчал. Медленно спрятал листок в карман кителя.

— И еще хочу рассказать вам о сталинградском Данко…

Майор сделал шаг вперед, остановился напротив Дроздова.

— Идут бои у стен завода «Красный Октябрь». Шестьдесят дней и ночей. Матрос Михаил Паникахо из 193-й дивизии, увидя фашистский танк, прорвавшийся на центральную улицу поселка, бросился наперерез. В руках у него — бутылка с горючей смесью. Пуля разбила бутылку. Михаил стал гореть. Но второй бутылкой ударил по решетке моторного люка. Взорвал танк и погиб сам.

В зале мертвая тишина.

«Вот это люди», — восхищенно думает Дроздов.

«А как бы я… если под Сталинградом?.. — мысленно спрашивает себя Грунев. — Я бы мог?..»

Сержант Крамов хмурит брови: «На учениях ясно станет, чего мы стоим».

— В предстоящих вам «боях», — тихо заканчивает майор Васильев, — вы отчитаетесь перед Родиной… «Бои» пройдут на земле, обильно впитавшей кровь ваших отцов и дедов…

Ковалев приехал в полк по сигналу «Тревога!». Дежурный по части капитан Градов после официального доклада, понизив голос, доверительно сообщил:

— Старший посредник полковник Гербов у вас в кабинете…