Иван Филоненко - Земные наши заботы Страница 31

— Единственный совет могу высказать — нужно решительнее браться за дело. Подобная служба необходима каждому крупному хозяйству…

В Закарпатской области такие комбинаты коммунального обслуживания населения, которые по наказам строят, перестраивают, ремонтируют жилье, есть в большинстве хозяйств. Наряду с ними действуют и зональные хозрасчетные РСУ — ремонтно–строительные управления, обслуживающие население трех–четырех районов. Если комбинаты выполняют заказы в основном из материалов заказчика, то ремонтно–строительное управление освобождает человека и от этих забот. Надо лишь написать заявление, после чего колхоз выделит участок под застройку, сельсовет внесет застройщика в список, который утверждается райисполкомом. Районный отдел архитектуры, имеющий фонд проектов, выдаст проектную документацию на выбранный заказчиком тип дома — и строители могут приступать к закладке дома.

И надо сказать, строят здесь не только много, но и хорошо. Выстраиваются в улицы просторные и красивые дома, в которых жить не менее как трем поколениям. И всех должны они радовать своей красотой. Нет, категория эта не отвлеченная, она несет социальную нагрузку: в красивом доме уютнее жить, не каждый покинет его.

«Все ссылаются на стандартизацию домов, — пишет М. Морякин, житель Смоленщины. — Однако дело не в стандарте, а в том, кому этот дом принадлежит. Человеку, живущему в казенном доме, безразлично, как выглядит его дом, он порой и рассматривает его как явление временное, не украшает наличники затейливой резьбой, на крыльце у него прибиты доски вместо точеных перил».

И, в качестве примера, называет уже знакомое нам хозяйство:

«Хороший поселок в колхозе имени Радищева Гагаринского района, но дома в большинстве своем лишены украшений. И это в то время, когда Вяземское ГПТУ № 12 ежегодно выпускает резчиков по дереву, которым негде приложить руки. Конечно, могут возразить, на резные наличники требуются дополнительные материалы. Но всюду, в том числе и на колхозной пилораме, имеется немало отходов, из которых можно нарезать различные фигуры, орнамент, набить на наличники, покрасить — и дом будет похож на дачу».

Да, и известная уже читателю Лучеса, и Никольское — центральная усадьба колхоза имени Радищева, как и многие другие новые поселки, пока еще не богаты теми традиционными украшениями, какими славились наши деревни, какие отличали «лицо» дома и села, делали его черты неповторимыми, вносили не только национальный, но и местный колорит. Даже при беглом взгляде каждый мог уверенно сказать: вот эта деревня славилась своими резчиками по дереву, вот эта — искусными малярами, а вот эту обделил бог мастерством, поэтому дома в ней похуже, да и выкрашены все в один темный тон. Правда, эту приверженность к цветовому однообразию мне объяснили однажды очень просто и обыденно: «Какая появилась в магазине краска, такой и вымазали все».

А теперь давайте помечтаем: приехал архитектор в село, походил по его улицам и окрестностям, а потом, как художник–пейзажист, набросал бы на плане красочные мазки, а точнее — колер. Каждому дому свой мазок, свой колер. Чтобы потом торговые работники привезли краску (не несколько бочек одной краски, а самую разную, согласно проекту), а человеку сказать: привезли специально для твоего дома, сходи, купи и покрась.

Не село, а сказка получилась бы!

Нет, пока еще не доходят руки до этого. А пора бы. Село должно стать единым архитектурным ансамблем. Сделать его таким можно лишь по единому художественному замыслу.

— Это уже будет третий этап, — ответил на укор Иван Антонович Денисенков, председатель колхоза имени Радищева. — Первый был самый тяжкий — послевоенный, когда стояли одни лишь обгоревшие трубы, и надо было спрятать всех под крышу. Сейчас второй — перестраиваем, упорядочиваем, благоустраиваем. Однако настала пора подумать и об украшении, — согласился он, принимая упрек.

А Никольское, надо сказать очень уютное село, зеленое, благоустроенное: асфальт на улицах и светильники, в домах газ, водопровод, канализация. И все же людям уже мало этого, людям не хватает красоты. Говорят: «Удобно, а хочется, чтобы и красиво было».

А если к тому же поставить дома не на ровном поле, думать не об одном лишь удобстве застройки, не о мелочном удешевлении строительства и благоустройства, а на высоком косогоре поставить, чтобы из всех окон даль распахивалась, чтобы душе человеческой просторнее, вольнее было и чище, то из такого дома, из такого села человек уедет лишь по большой необходимости.

Мечта эта выполнима,

Поставил я точку, а сам подумал: «О том ли мечтать призываю?» Перечитал еще и еще раз письмо архитектора Емельянова, в котором он предупреждает, что подобные мечты о доме с садом «чреваты опасными социальными последствиями», что Лучеса — деревня вчерашнего дня, а в качестве чуть не идеала Дайнаву называет и еще два–три показательных села, в которых мы уже побывали…

6. ПО КОСОГОРУ, ПО БЫВШЕМУ ПОДВОРЬЮ…

Однако не одними проблемами жив человек. Надо бы и отдохнуть, в Сельцо съездить?..

Года три назад мне сказали: хоть это и недалеко, но не добраться туда без трактора — бездорожье. И посоветовали: в сухую погоду приезжайте. Приезжал я в районный центр Починок еще много раз, но, видно, не везло мне: в Сельцо так и не мог попасть. Меня успокаивали: мол, там и смотреть нечего, хутора, где родился Твардовский, нет, а где дом его был, сейчас, говорят, вроде бы камень установили. Одни про камень говорили, другие утверждали: никакого камня, есть дощечка с надписью. Третьи отрицали и то и другое: хлебное поле там, бугор да мелколесье — и ничего больше.

И все же мне хотелось постоять там, где был когда–то дом, двор, а за двором перелесок. Пусть и нет давно хутора, но что–то же осталось: стежка, дорожка, дерево или овражек, та местность с непритязательной природой осталась, которая навеяла будущему поэту первые стихотворные строчки.

Кого как, а меня мало волнуют мемориальные доски на городских домах, где в одной из множества квартир последние годы жил и работал тот или иной знаменитый человек. Кажется мне: дали ему квартиру в этом доме, потому что не дали вон в том. Да и какая разница, в том бы он доме жил или в этом. В том так же шумно, как и в этом. И никакой пищи для творческого воображения. Чтобы мысль и душу освежить, сосредоточиться и от суетного шума уйти, он все равно уезжал бы в родные места, на дачу, в деревеньку. Вот поэтому, наверно, только тут, в Ясной Поляне, в Михайловском, в Тарханах, в Константинове распахивается моя душа, если, конечно, не в толпе экскурсантов окажусь. И радость, и боль, запечатленную в строчках, я лучше тут понимаю. Даже самую последнюю, предсмертную строку, написанную не здесь, да и навеянную вроде бы не в здешних местах, я прочитываю совсем иначе. Потому что острота и точка зрения художника формировались вот в этом мире, окружавшем его с колыбели. Здесь начало всех начал.

Спасибо, моя роднаяЗемля, мой отчий дом,За все, что от жизни знаю,Что в сердце ношу своем.

Тут начало всей его жизни и всех его деяний. И чтобы не только умом, но и чувствами понять художника, нужно обязательно у него на родине побывать.

Вот примерно такие мысли и не давали мне покоя: ну как же, бываю почти рядом, а никак не попаду в Сельцо.

Вот почему я обрадовался, когда секретарь райкома сказал, что можно и в Сельцо, что недавно туда дорогу проложили.

— Однако хозяйство там… — Николай Васильевич помолчал, потом добавил со вздохом: — Тяжелое хозяйство.

Я знал, что совхоз «Починковский», расположившийся в Сельце, — самый отстающий в районе, по всем статьям убыточный. Признаться, мне давненько не доводилось бывать в подобных хозяйствах, все по передовым да по знаменитым ездил.

— Трудное хозяйство, — задумчиво повторил Николай Васильевич Жвац, человек в районе новый, недавно избранный на пост первого секретаря, но, видно по всему, уже немало дум передумавший об этом совхозе. — И набор культур мы ему уменьшили, и новые фермы помогли построить, теперь вот дорога до центральной усадьбы пролегла, а сдвигов все же мало. Очень уж долго оно от мира отрезанным было. Даже выращенную продукцию не всегда удавалось вывезти вовремя, до зимы лежала. Помните, как писал Твардовский? «Местность эта была довольно дикая, в стороне от дорог…»

Машина, весело шурша щебенкой, быстро катилась мимо полей, озерков, болот и деревень. Никли от дождевой тяжести седеющие ячмени, овсы клонились. Только лен пока еще стоял упрямо и ровно, с каким–то вызовом: мол, я здесь главный. И весело голубел, цвел во все широкое поле, пользуясь своим дарованным природой правом цвести с утра до полудня.

От кромки и до кромки ни человека, ни трактора — не подоспело время. Лишь в мокрых луговых травах стадо коров можно кое–где приметить да одинокую фигуру пастуха. Стоит владыкой, на палку, как на посох, опершись, смотрит сквозь дождевую дымку на дорогу, на бегущую по ней машину и завидует, должно быть: под крышей сухо и тепло людям. А может, и недоумевает: и куда это в такую слякоть носится народ и зачем? Коровы пасутся, он, нахохлившись под дождем, смотрит и думает.