Орест Мальцев - Югославская трагедия Страница 32

Радмила огляделась. Велько в толпе не было. Он ждал невесту в доме своего отца. Обычай не позволял ему видеться с нею в день свадьбы! Хорошо, что дело обошлось без церкви, — для этого нужно было бы ехать в Синь, а там немцы, да и Велько не пожелал откладывать свадьбу, он хотел, чтобы на ней присутствовал его друг Станко из Черногорского батальона, стоявшего под Синью.

Лошадь медленно тащила двуколку, украшенную бумажными цветами и вышитыми полотенцами, на которую сват усадил Радмилу. Цыган, жмурясь от удовольствия и весело подмигивая, шел около колеса и выдувал из ивовой дудки пискливые звуки. Радмила их и слышала и не слышала: странно тревожное чувство сжимало грудь — тут и радость, и страх, и неуверенность в будущем. Задумавшись, она оперлась головой на руки. Холодный ветер овевал ее горевшие щеки. От реки, из ивовых рощ, тянуло свежим запахом опавшей листвы, тронутой морозцем. Воздух пестрел снежинками, от них ресницы стали лохматыми, белыми. А над Динарскими Альпами ослепительно синело небо, и лучи солнца, ускользая за хребет, золотыми мечами бежали по склонам. И словно жаркий сгусток их проник в сердце Радмилы: оно забилось часто и громко, распространяя тепло по всему телу, и как будто готово было выскочить из груди и вместе с ветерком, уносящим прочь смутную тревогу, быстрее полететь к Велько.

Вот и дом жениха.

Сват, крепкий старик с широкими, трудовыми руками, легко снял Радмилу с двуколки. Свекровь с маленьким лицом, похожим на высохшую урючину, встретила невестку у дверей и дрожащими руками, словно боясь доверить благополучие дома этой неопытной девушке, поднесла ей сито с пшеницей. Радмила, помня наставления свата, разбросала зерна по двору, а сито кинула на крышу. Затем ей подали ребенка. Она поцеловала его в знак того, что так же будет любить и холить своих детей.

По разостланному полотну невеста вошла в горницу, убранную дубовыми ветками, думая лишь о том, чтобы поскорее кончился этот старинный обряд и сват разрешил бы ей сесть рядом с женихом за накрытый стол. Поскорей бы началось самое веселое — танцы.

Наконец, она вместе с милым!

— Знакомься, — сказал Велько. — Это мой друг Станко. Я тебе о нем говорил.

В голосе Велько звучала гордость.

Радмила подняла глаза. Так вот он каков, юнак Станко Турич! Широкоплечий, загорелый, лицо точеное, глаза серые с голубинкой. Красавец! Он пришел на свадьбу вместе со своим приятелем Стояном Подказарацом, тоже юным богатырем, но застенчивым и стеснительным, как девушка. С его лица не сходило наивно-изумленное выражение, словно он совсем не ожидал попасть в дом, где столько веселья, музыки, еды и вина. Он не справлялся со своими руками, привыкшими ловко держать лишь оружие, не знал, куда их девать, ронял вилку и нож, и густо покраснел, когда ему предложили выпить в честь молодых стакан ракийи.

— Я не пью, — пробормотал он. — Нам нельзя.

Не стал пить и Станко. Он тоже дал себе слово: до победы не пить ни вина, ни ракийи, ни сливовицы, подавлять в себе все желания, хотя бы на миг отвлекающие, уводящие в сторону от главного, чем он живет сейчас, в дни суровой борьбы с врагом. Он и Стоян даже свадебных песен не пели, лишь слушали их с любопытством.

Но зато как они оба танцевали! Будто перышко, подхватывали Радмилу.

Старый скрипач, длинноволосый, седой, то с важной миной медленно тянул смычком по струнам, то ударял по ним быстро и резко, выкрикивая:

— Их, га! А-ах! Ух, га-га!

Пот лил с его морщинистого лба. Ему дали вина. Он взял кубок зубами и, опрокидывая голову, выпил вино, не переставая играть.

Стоян и Станко с увлечением кружились в «шарено коло». Не раз, бывало, и на позициях, под ледяным ветром так же вот согревались. Не раз в пурге хоровода забывали о снежной пурге. Стояну нравилась подруга Радмилы Неда, бойкая проворная девушка, гибкая, как лозинка. Ее черные глаза на остром розовом лице смутили парня. Он ускользнул из круга. Неда подошла к нему. Они сели в углу на лавке.

— Устал? — спросила Неда с участием.

— Да, — сказал Стоян, хотя мог бы сейчас же без передышки перевалить через Динарские Альпы.

— А вы скоро прогоните из Синя швабов?

— Скоро, — ответил Стоян, опять становясь серьезным.

— Там у меня живет сестра.

Он промолчал, виновато улыбнувшись.

— А у вас есть любимая девушка?

Стоян посмотрел на Турича взглядом, просящим о выручке.

— Как ее звать? Скучаете по ней? — выпытывала Неда, с восхищением глядя на героя и невольно завидуя избраннице его сердца.

Стоян Подказарац встал.

— У меня еще никого нет, — тихо сказал он с пылающим лицом. — Извините, нам пора.

И он отошел к Станко. Вскоре оба черногорца, горячо пожелав молодым полного и безоблачного счастья, уже шагали к месту расположения батальона.

А в доме Обрена Матича веселились до утра. Сват, потерявший невесту, плясал с метлой, и ему первому Радмила, уже в качестве молодой хозяйки дома, поднесла утром стакан горячей ракийи…

15

«…Наша колонна стала длиннее. Из новичков, молодых и старых, составилось целое отделение. Был здесь и старик Али Фехти в красной феске, овчинном полушубке и суконных гекширах.[35]

Он не забыл, как в 1914 году, да и совсем еще недавно, сербы и хорваты резали мусульман. Вначале он думал, что партизаны пойдут тем же путем — «против турок». Но сейчас при виде вооруженных людей с красными звездами на пилотках его охватывает чувство спокойствия и безопасности… Были и девушки в спортивных брюках, наскоро перешитых из итальянских шинелей, в жакетках и джемперах. Были и совсем еще юные пареньки, кто в опанках, а кто в деревянных сабо, в старомодных поддевках — кунях с узкими рукавами, расшитыми по краям толстыми голубыми шнурами, в ватниках и полуплащах из овечьей шерсти. За поясами у них торчали кривые ножи-косиеры, которыми рубят кустарник на корм окоту, немецкие штыки, дедовские ятаганы и пистолеты в оправе из серебра. Один парень, низенький, худенький, вооружился длинным арнаутским ружьем, рыжим от ржавчины, но с уцелевшей перламутровой насечкой. Он гордо держал его на плече. Так, наверное, выглядели народные ополченцы в прошлом веке, когда поднимались против турок.

Мальчик, сын Христича, стоя у порога, долго смотрел задумчивыми, мечтательными глазами, как мы строились, потом решительно подошел к Вучетину:

— Я пойду с вами, друже командир. Можно?

Отец не стал его отговаривать.

— У меня погибли в этой войне два взрослых сына, — сказал он Вучетину. — Но, видишь, еще подрастают четверо. Не будь их, я и сам бы пошел. Пусть идет Васко. Поскорей бы только кончалась война… Спаси вас, божий угодниче святой Саво и ты, святая богородица, — говорил он, крестясь и обращаясь уже ко всем бойцам. — Подкрепи здоровьем и терпеньем всякого солдата, кто борется за свободу золотую, кто лежит в снегу, холодает и голодает. Не дай ему погибнуть от неприятеля. А если кто и погибнет, так пусть умрет по-юнацки, со славой… Бейте крепче фашистов, юнаки!

Он прощался не с одним сыном, а со всеми бойцами. Не одного его провожал, а всех, свое родное войско.

— Напред! — раздалась команда.

Томаш Вучетин повел батальон дальше, не дожидаясь Катнича. Командирам рот было сообщено, что политкомиссар задержался у Ранковича по неотложному делу и скоро нас догонит.

Наш взвод опять мел в голове колонны. Маленькое, выцветшее, никогда не знавшее чехла знамя в руках Джуро Филипповича трепетало на коротком древке, как пламя на ветру.

— Ты видишь? Нет, ты видишь, брате? — возбужденно говорил Милетич, шагая рядом со мной. — Сегодня нас больше, чем было вчера, а завтра будет больше, чем сегодня. Что значит народное войско! Все идут с нами — нам верят. Мы скорее погибнем, чем обманем надежды Вуйи Христича, который отдал нам своего сына. Знамя наше было ярче и больше, когда оно развевалось над горой Космай и в Ужице, где мы расправляли свои крылья, — продолжал Иован. — Но теперь оно нам еще дороже. За ним, братко, мы пойдем в огонь и в воду. Наш первый политкомиссар Слободан Милоевич собирал шахтеров под этим знаменем еще в начале восстания… Первый знаменосец погиб в Лознице, второй — под Гацко. Знамя взял Джуро, и вот несет его, и все за ним идут. Видишь, как этот паренек на него смотрит? Тоже чувствует себя партизаном.

Васко Христич вприпрыжку шел сбоку и, подняв голову, жмурясь от солнца и улыбаясь, смотрел на реявшее над ним алое полотнище. Он ни разу с того момента, как батальон вышел из села, не обернулся назад, шел гордо и важно, и карие, как ядра каленых орехов, глаза его на бледном курносом лице сияли торжеством.

— Еще один борец за свое будущее. Уж он задаст перцу фашистам и в первую очередь четникам! А ты знаешь, почему он пошел с нами? Потому, брате Николай, что ты тоже с нами. Ты слышал, что сказал его отец Вуйя? «Только бог и русские могут нас спасти». То, что он и бога сюда приплел, это не так важно. Это по старой привычке. А вот насчет русских у нас все так думают. Имя Сталина на высокой скале помнишь? А сейчас мы увидели его у Вуйи на полотенце. Это имя у нас у всех в сердцах. Правду я говорю, Байо?