Александр Серафимович - Собрание сочинений в четырех томах. Том 2 Страница 32

Во время судебного разбирательства племянник, потерпевший, громил всех троих. Они были хуже грабителей и убийц на дороге. С теми можно так или иначе бороться, а с этими, в овечьей шкуре покорных людей, в качестве прислуги залезающими в самую интимную обстановку людей состоятельных, невозможна борьба. Они ни перед чем не остановятся. Не остановятся даже перед тем, чтобы вынуть из застывшей руки покойника ключ и, — страшно сказать, — похитить из кассы целых сто тысяч рублей! И потом с лукавством закоренелых преступников снова вложить ключ в закостенелую руку.

Только счастливая случайность открыла это колоссальное воровство. Племянник ехал в великолепном собственном экипаже, навстречу господин на лихаче снял котелок и преважно раскланялся. Племянник всмотрелся — Пимен! Одетый по последней моде, в котелке, в цветном галстуке. Страшная догадка мелькнула у племянника. Пимена арестовали, и он во всем сознался.

В последнем слове Федосья, с трясущейся головой, сказала:

— Только об одном думала, об одном: дочку замуж, замуж... а без денег кто ж возьмет... — и безучастно уставилась перед собой.

Солдат коротко:

— Было наше, погуляли, ну что ж, теперь можно и по Владимировке...

Дашенька сказала:

— Мало я своих детей перетаскала в воспитательный! Али так оно это все, даром?.. А барона купила в босяке. После свадьбы выгнала.

Присяжные ответили:

— Да. Виновны.

МАРИУПОЛЬСКИЕ КАРТИНКИ

I

НА ПОМОЩЬ БЕСПРИЗОРНЫМ

Был я на одном из четверговых заседаний правления общества попечения о детях и ушел оттуда с тяжелым сердцем. «Из тюрьмы, — говорила одна из попечительниц, — были отправлены этапным порядком вместе с арестантами несколько семей крестьян. Их препровождали за несколько сот верст на родину за бесписьменность: были просрочены паспорта. Стояли последние холода, ужасный ветер жег морозом и леденил тело. Оборванные, голодные женщины не слушающимися от холода пальцами тщетно старались прикрыть лохмотьями посинелое тело своих ребятишек. Закоченелые дети с посиневшими губенками и остановившимися в глазах слезами дрожали, беспомощно цепляясь за матерей. Оказывается, в течение зимы такие сцены повторялись очень часто. Не может ли что-нибудь сделать общество для детей, попадающих в такое ужасное положение?»

Что же может сделать общество? Что оно может сделать для людей, ни в чем не повинных, не совершивших никакого проступка, и которых тем не менее гонят как арестантов, вместе с заведомыми преступниками и злодеями? Что оно может сделать для этих крошек, посиневших от холода, без вины виноватых?

Порешили обратиться в тюремный комитет, чтобы он извещал о таких случаях и давал возможность обществу прийти на помощь несчастным детям.

«Господа, — заговорил один из попечителей, — в городе то там, то здесь обнаруживаются воровство, кражи, совершаемые компанией мальчиков, начиная с десяти до тринадцати-четырнадцати лет. Эти мальчуганы ходят по трактирам, пивным, гостиницам, по притонам и тайным кабачкам, распивают чаи, закусывают, проводят очень поучительно время в компании пьяниц и подозрительных субъектов, сами напиваются мертвецки пьяными, а так как на все это нужны деньги, то они добывают их всякими неблаговидными способами. Некоторые из мальчишек уже побывали на скамье подсудимых, но это еще больше налагает на них печать молодечества. Господа, это будущие жулики, воры и, может быть, даже убийцы, жестокостью которых мы будем в свое время благородно возмущаться. А между тем это ведь дети, и еще не поздно, еще можно спасти их, этих кандидатов в острог, каторгу и ссылку. Мне приходилось говорить с некоторыми из них — они поражают чрезвычайной смышленостью, умом, расторопностью. Господа, нельзя же их бросать на произвол судьбы!»

И опять роковой вопрос: что может сделать общество? Их сейчас наберется душ пятнадцать, но это — такие, которые попадаются на глаза попечителям. Ну, а те, что шляются по кабакам и притонам? Их наберется много десятков. Что же возможно сделать на микроскопические средства общества? И, наконец, если этих как-нибудь убрать, куда-нибудь пристроить, то на их место сейчас же появятся другие кандидаты; ведь в городе больше тридцати тысяч жителей и существуют такие общие условия, которые готовят из подрастающего поколения кандидатов в острог.

Раз это явление зависит от общих условий, то, очевидно, уничтожить его радикально, одним усилием невозможно, но возможно в значительной мере смягчить его. Кто же об этом должен и может позаботиться? В первую очередь представители городского управления. Что же они? Да ничего, ровно ничего не делают в этом направлении. Еще кое-как, с грехом пополам, городское управление заботится о внешнем благоустройстве, мостит улицы, старается с полицией лучше устроиться, дамбы собирается строить и т. п.; на внутреннюю же, духовную жизнь граждан не обращается ровно никакого внимания. Помимо крайне неудовлетворительной постановки школьного дела, ровно ничего не сделано, чтобы дать народу хоть какую-нибудь возможность удовлетворять свои духовные потребности; речи об этом считают новшеством, фразами, молодым увлечением.

Все окружающие Мариуполь города: Ростов, Новочеркасск, Екатеринослав, Бердянск, многие города Екатеринославской губернии, даже многие деревни Мариупольского уезда организовали у себя народные чтения, библиотеки; мы же на это важное просветительное движение смотрим как на явление, которое не должно отнимать времени и усилий серьезных деловых людей.

В ЛАПАХ АМБАРЩИКА

На наш хлебный рынок все больше и больше поступает хлеб нового урожая. Цены на хлеб крепко поднялись. И вот наши хлеботорговцы, так называемые амбарщики, напрягают все усилия по скупке хлеба у мужика. Я хочу дать маленькую характеристику нашей хлебной торговли.

Торговля эта, к сожалению, нужно заметить, носит чисто хищнический характер, чтоб не сказать больше. В сущности, это даже не торговля, а дневное обирание мужика, самое бесцеремонное и откровенное. Чтобы читателю не показался слишком уж резким такой отзыв, нарисую картинку продажи хлеба мужиком. Конечно, нет правила без исключения, и среди торговых фирм встречаются и добросовестные, но исключения, как известно, только подчеркивают правило. Амбарщики держат целую фалангу так называемых кулаков. Это — особенные, специальные приказчики по хлебной торговле. Самое название уже характеризует их; они выколачивают из мужика душу и хлеб. Встаньте пораньше, и пойдемте с вами за город. По обеим сторонам дороги виднеются кучки кулаков. Как волки залегают они по дороге, высматривая мужика. Вот показалась бричка, нагруженная хлебом. Мужичок сидит на мешках и похлестывает лошадей. Сзади одна за другой, погромыхивая колесами на железном ходу, катятся такие же брички, полные зерном. Кулаки подымают головы, почуяв добычу. Вот поравнялась первая бричка; как свора, спущенная на кабана, кидаются на бричку кулаки, цепляются за колеса, за перекладины, лезут наверх, усаживаются на мешки кругом мужика, хватают вожжи, кричат, ругаются, совершенно оглушают мужика. Каждый старается забрать его себе, к своему патрону, и его дерут во все стороны. Оглушенный, растерянный, мужик не знает, куда ему деваться, а кулаки наседают еще больше, видя его нерешительность.

— Э, вороти, говорят тебе, — такой цены никто не даст!.. Вороти, что ли, леший... Хошь, четыре сорок?.. четыре пятьдесят?..

И вся эта орава, как пауки, присосавшись к мужику, въезжает в город. Тут им овладевает самый наглый из всех, под конвоем доставляет к амбарщику, а сам бежит опять за город ловить новых мужичков. До какой наглости доходят кулаки, до какого бешенства порой могут они довести мужика — показывает один недавно имевший место случай, когда мужик, приведенный в ярость тем, что кулаки стали пороть его мешки с хлебом, чтоб тем заставить ехать, куда они приглашали, — вырвал у них нож и всадил в одного, а потом в другого. Но иные из амбарщиков прибегают к еще более нечистым средствам. Они снаряжают уже не пешую орду кулаков, а кавалерию; каждый кулак садится на бегунки и в ногах ставит смертоносное оружие, перед которым уже ни один самый здоровенный мужик не устоит, — бутыль с сивухой, обернутую соломой. Эти кавалеристы выезжают подальше от города и, завидя мужика, направляют на него жерло ужасного орудия, из которого, бульбукая, льется в стаканчики «кровь дьявола». Мужик, ухмыляясь, вытерев на обе стороны усы и перекрестившись, выпивает и... продает всего себя с хлебом, с потрохами, с своей пьяненькой душой.

Но иной раз все средства, какие только пускают в ход, не действуют на мужика. Он лишь одно твердит, что ни к кому не поедет, как только к своему знакомому амбарщику, к которому всегда возит. Тогда прибегают к такому приему: дают больше той цены, которая существует в данный момент. Мужик соблазняется и едет. Но когда он уже распряжет во дворе лошадей, взвесят хлеб, его вдруг рассчитывают на десять, на пятнадцать копеек дешевле условленной цены. Не подымать же истории, — мужик махает рукой и уезжает.