Весна Михаила Протасова - Валентин Сергеевич Родин Страница 32

Ночью Карагодину приснился сон. Будто гонится он за тем самым зайцем, которого убил в лесу, догоняет и хочет схватить его за уши, а не может. Тогда Карагодин выстрелил. Заяц встал, повернулся, сверкнул красными глазами и сердито спросил:

— За что стрелял?

— За что?!. — вдруг заревели со всех сторон звери.

Откуда-то появился бурый медведь, убитый Карагодиным лет десять назад, и рявкнул:

— Поймать и отдать под суд. — За ним прибежали волки. «Господи, откуда волки-то у нас?» — только и успел подумать он, как его схватили, поволокли на суд.

Доставили на Черную Донду. Карагодин сразу узнал это глухое, дикое место с высокими обгорелыми пнями на взгорке, с черной, без единой травиночки, землей.

Окружили Карагодина со всех сторон; куда ни глянь — ни одного человеческого лица. От страха он ворочает языком, а слов никаких. Звери же, наоборот, человеческими голосами разговаривают.

— За совершенные в течение многих лет убийства крупного, среднего и мелкого зверья лесника Карагодина Павла Ивановича рождения одна тысяча девятьсот двадцать первого года приговорить к расстрелу! — зачитал приговор суда все тот же бурый медведь.

«Интересно, как они будут расстреливать? И ружья нет, и стрелять не умеют!» — подумал Карагодин и несколько приободрился, стал поглядывать на зверей повеселее. Его поставили на середине черной поляны, звери отступили, и вместо них против Карагодина выстроились журавли числом поболее десятка.

«Птицы-то здесь при чем? — снова затревожился Карагодин. — При чем они-то?»

Из-за рядов журавлей вышел гусь. Важный такой, в очках, с ремешком, вроде портупеи, и шпорой на красной перепончатой лапе.

— Готовьсь! — прокричал он хрипло, и журавли вытянули шеи, острыми клювами нацелились прямо в сердце Карагодину.

«Господи, причем здесь птицы-то?» — ужасаясь тому, что его в самом деле расстреляют, подумал он…

От непрошедшей тревоги, под впечатлением чудно́го сна встал Карагодин среди ночи и пробродил до утра.

В субботу на своем стареньком, но надежном «газике» приехал Зелюгин. Посмотрел, чем занимается Карагодин, удивился. Готовит лесник блесны, сверлилку для подледного лова натачивает. Сроду этих предметов он не видел у Карагодина и рыбную ловлю презирал.

— Чего это химичишь? — предчувствуя недоброе, спросил Зелюгин.

— Да вот, на Долгом озере посидеть собираюсь. Чебак, окунь, щука там цепляют — я те дам! Вчера дед Старков полкуля чебаков оттуда приволок. Рыбка, знаешь, она и в ухе полезна, и в жаренье…

— Погоди, Павел Иванович, погоди… — перебил Карагодина Зелюгин. — Или ты забыл наш уговор твердый? Ведь я с разрешением приехал, в полной надежде, а ты мормышками этими занялся. Как такое понимать?

— А что поделаешь, Николай Николаевич? — беспомощно развел руками Карагодин. — Ветка совсем больная. Я и к ветилинару, и к доктору. Где она, тварь, порезала себе лапу? А без Ветки куда пойдешь? Так только по лесу блудить. Буран-то совсем молодой кобелек…

Пошли в пригон под навес, где была привязана сибирская чистопородная лайка. Позванивая тонкой цепью, Ветка выскочила из конуры, прихрамывая, завертелась вокруг Карагодина, норовила прыгнуть ему на грудь. Передняя ее лапа была перемотана бинтом. В одном месте бинт побурел от просочившейся и засохшей крови.

— На место! Развеселилась! — прикрикнул на собаку Карагодин и сказал Зелюгину: — Вечером к ветилинару поведу.

Все было верно, но Зелюгину не понравился сам Карагодин: непривычная торопливость и неискренность чувствовались в словах лесника.

— Пойдем лучше, Николай Николаевич, на Долгое? Посидим, посудачим о чем. Дело там интересное, верное… — предложил Карагодин Зелюгину и этим окончательно вывел его из себя.

— Чтоб тебя на том Долгом черти слопали! — в сердцах сказал Зелюгин и, не простившись, поспешил к своему «газику».

В трех километрах от лесного поселка, где на столбике по крашеной доске крупно написано: «Егорьевский заказник», Зелюгин остановил автомобиль, достал ружье, патроны. Стрелял до тех пор, пока не расколол, не сбил эту доску на твердую, побелевшую землю.

…В это самое время Карагодин разматывал бинт на лапе Ветки. Собака пыталась лизнуть его в лицо, и лесник сокрушенно, виновато ворчал:

— До какой, Ветка, мы с тобой жизни дошли, до какого вранья докатились, а? Не стыдно тебе?..

Ешка из Стрежь-Чети

Ешка Карнаухов увидел, что лежит он на кухне возле курятника — в рабочей одежде, в сапогах, и шапка тут же валяется. Жены Полины в избе не слыхать. Видно, ушла куда, а может, и совсем не ночевала. Запамятовал все Ешка и теперь, глядя в потолок, припоминал…

Вчера в конторе сплавучастка выдавали аванс, и тут как раз тронулась Обь. Сплавщики из конторы пошли на берег, а Ешка попутно забежал в магазин, купил бутылку водки и догнал сплавщиков.

— Ишь ты, какой смекалистый! — заметив бутылку в Ешкином кармане, обрадованно удивился Иван Наконечный. — Мужики, сбросимся? День-то какой знатный! Отметить бы надо…

Улыбаясь большим ртом, Наконечный достал деньги, зашарили по карманам и другие. Сбросились…

За водкой и закуской в магазин послали Ешку, как мужика расторопного и опытного по этой части.

Он вначале отказывался, не хотел пить с мужиками — бутылку купил, чтобы распить ее дома, по-семейному.

Неделю назад Ешку разбирал товарищеский суд. Его чуть было не уволили за пьянку, но Торопов — новый начальник участка — попросил суд повременить. Ешкино раскаяние и невзрачный, пришибленный его вид смягчили Торопова, Ешка показался ему не таким уж безнадежным.

Оставили Ешку до первого замечания.

— Да что ты кочевряжишься? Посидим на бережку, пропустим по махонькой, для разговора. Чего испугался-то?.. — уговаривал Наконечный, и Ешка не устоял.

Очень любит он вот такие вольные мужские посиделки. Разговор идет веселый, житейский, без стеснения и оглядки на жен и прочих домашних. В таких компаниях Ешке все товарищи, и чувствует он себя ровней каждому…

Чем кончилась эта складчина и кто его привел домой, Ешка теперь помнил смутно. К тому, что было на самом деле, примешивался