Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность Страница 33

— Ты понимаешь, — втолковывал он Кудрявцеву, — ты пойми, дурья голова, чем это пахнет? Ты умный человек или пень? — И Камнев дергал себя за вислый желтый ус. — Если ты умный человек, то должен понимать: нам с тобой все это дело — светлый христов праздничек.

— А тебе что от того? — бубнил Кудрявцев, исключительно трусливый старик.

— Как чего! Ах, брат, да ты и верно — пень! Пенек ты!

— Ну и что?

— Вот, скажем, завтра они скажут: стоп! Социализма покамест не строить. Смекай, что от того будет?

— А что?

— А то, что все обратный ход получит! — И Камнев захохотал. — Такой камуфлет выйдет — держись!

И вдруг те самые люди, на которых Николай Иванович так рассчитывал, появились в Верхнереченске. Изгнанные московскими и ленинградскими организациями, разоблаченные, полные злобной решимости какими угодно средствами бороться с партией, они разъехались кто куда.

Николай Иванович имел теперь все возможности осуществить свою мечту и подружиться с теми, на кого он втайне рассчитывал: в Верхнереченск из Москвы приехал некто Богданов, личный друг и помощник крупного вожака троцкистов, рослый, склонный к полноте человек лет сорока.

Богданов ходил несколько дней по городу и брезгливо крутил носом, взирая на верхнереченскую ветхость и запущенность. Поселился он на Холодной улице, вскорости женился на племяннице своей квартирной хозяйки, бойкой, востроглазой Юленьке, и стал заводить знакомства. Приятели нашлись и в ячейке губпрофсовета, к которой губком прикрепил Богданова. (В те времена троцкисты еще не были изгнаны из партии. Они даже пропагандировали открыто свои взгляды!)

Новым знакомым Богданов потихоньку втолковывал, что все происшедшее на съезде отнюдь не разгром оппозиции, что вожаки, мол, собирают силы, скоро ударят как следует и вообще начнут перестраивать строй на свой лад.

Некоторых из верхнереченских обывателей, болезненно себялюбивых, алчных до земных радостей, готовых на все ради положения, Богданов распалял всяческими посулами, ядовито высмеивая при этом Верхнереченск, «эту вонючую дыру». Он расписывал прелести столичной жизни, обещая перетянуть в Москву всех, кто будет стоять за оппозицию.

Затем Богданов сошелся с секретарем губкома, о котором было известно, что он «пошатывается».

Пользуясь покровительством секретаря губкома, ротозейством и беспечностью иных губернских работников, Богданов успешно обделывал свои дела. Ему дали работу: он был назначен начальником уголовного розыска.

Явившись в розыск, Богданов устроил чистку сотрудников, уволил под разными предлогами коммунистов, на которых он не мог надеяться, и насажал своих приятелей. Уголовный розыск, таким образом, превратился в верхнереченский филиал тайного троцкистского центра. Богданов под видом служебных командировок часто стал отлучаться из города в уезды, где занимался отнюдь не преследованием правонарушителей.

Через два месяца после своего назначения Богданов отличился, раскрыв одно преступление, которое весьма беспокоило губком. Из Уваньской уездной типографии было похищено два пуда шрифтов и разная типографская мелочь — валики, тиски… Богданов разыскал преступников. Ими оказались якобы местные спекулянты, которые, украв шрифт, переплавляли его и продавали охотникам. Металл был найден, найдены были валики и прочее украденное из типографии имущество.

Правда, валики и другие предметы в типографию не были возвращены: они остались в розыске в качестве вещественных доказательств для будущего суда. Однако суд не состоялся: спекулянты убежали из-под стражи, и хотя Богданов поклялся найти их, но розыски ничего не дали.

После раскрытия этого дела Богданов стал пользоваться в губкоме безграничным доверием.

Но тут с секретарем губкома случилась неприятность. Партийные организации губернии уличили его в конспиративной связи с троцкистами и сняли с работы. На его место был избран Сергей Иванович Сторожев.

Сергей Иванович вел в столице большую партийную работу. Когда ему предложили поехать в Верхнереченск и заменить секретаря губкома, он удивился.

— Мне кажется, — сказал он секретарю ЦК, когда тот вызвал его к себе, — я мог бы быть более полезен здесь.

— Во-первых, — ответил секретарь ЦК, — вам известно, что город стараниями некоторых людей доведен до агонии. Город в развалинах. Сейчас это болото, а известно, что черти заводятся именно в болотах. Надо очистить город от «чертей».

— Понимаю.

— Но это не все. Город надо возродить. Там есть огромные лесные массивы. Найден торф. В городе большое железнодорожное депо и инструментальный завод. По пятилетнему плану в Верхнереченске предполагается большая стройка.

— Я отказываюсь от своих слов.

Сергей Иванович протянул секретарю руку.

— Еду послезавтра, — сказал он.

— Желаю удачи.

Уже в Верхнереченске Сергей Иванович узнал о назначении Алексея Силыча, бывшего председателя Пахотно-угловского ревкома, начальником губернского политического управления и очень этому обрадовался.

Закрыв мастерскую, Андрей Компанеец стал на учет биржи труда. Сделать это ему удалось с большим трудом — подростков, только что окончивших школу, биржа не регистрировала. В семье была явная нехватка денег, и Андрей решил до выяснения вопроса о театре пойти в любое учреждение, хотя бы делопроизводителем. Дома все равно делать было нечего. Книги ему опостылели. Табак был на исходе, Лена раз навсегда отказала ему в деньгах на папиросы. Он отнес в комиссионный магазин охотничье ружье и как-то утром собрался пойти узнать, не продано ли оно, а потом потолкаться на бирже. Ружье еще не было продано, и Андрей — злой и хмурый — побрел на биржу.

Верхнереченская биржа труда представляла собой огромное приземистое здание. Внутри оно было похоже на сарай. Половина стекол в окнах выбита, наружная штукатурка обвалилась, на уцелевших кусках ее углем написаны похабные слова. Пола никогда не мыли, оставшиеся целыми стекла не протирали. Уборщица в засаленном халате торговала семечками — ей было не до уборки.

Громадный зал биржи был разгорожен решетками из грубо обтесанного дерева. Отделения примыкали к фанерной стене, которая делила зал на две половины. В одной собирались безработные, в другой работали служащие биржи.

В фанерной стене были прорезаны маленькие окошечки. Над ними висели грязные бумажонки с надписями, сделанными от руки: «чернорабочие», «слесари, токари, кузнецы», «работники конторского труда».

Безработные собирались на биржу с утра. Многие часами стояли, прислонившись к решеткам, изрезанным перочинными ножами, другие сидели на корточках около стен и разговаривали друг с другом, потягивая едкую, дешевую махру…

Когда Андрей пришел на биржу, люди слонялись по двору, заходили в зал, снова выходили во двор. Некоторые сидели в комнате, которая называлась красным уголком. В этой комнате стояли стол, накрытый бурой скатертью, и несколько скамеек без спинок. На столе валялись две-три газеты.

За столом сидел седоусый, сердитый на вид рабочий. Это был довольно известный в Верхнереченске человек, бывший одно время членом горсовета, рабочий «Светлотруда» Антон Антонович Богатов.

Антон Антонович нес тяжкую ношу с тех пор, как женился. Народил он с женой кучу ребят, нимало не беспокоясь, сможет ли их вытянуть. И все-таки тянул, растил, кормил, был заботливым отцом, всех детей выучил грамоте.

Жилось ему трудно. Надо было беречь копейки, думать о завтрашнем дне, более тяжелом, чем сегодняшний, потому что ребята росли и требовали кто чего… Антон Антонович крутился, как белка в колесе. Он знал десятки разных ремесел и подрабатывал то тут, то там, но весь заработок уходил, как в прорву. Люди искренне удивлялись, как это Антон Антонович не запил? Душу свою Антон Антонович отводил в вечном ворчании. Он ругал царя, потом ругал Керенского, потом стал ругать директоров, инженеров, мастеров, своих товарищей. К ругани его привыкли, зная ее корни, жалели человека, помогали ему.

Забота о семье и жизнь, как в заколдованном кругу, не мешали Антону Антоновичу прятать у себя в пятом году революционеров, носить на баррикады оружие, бить при случае околоточных. В семнадцатом году Антон Антонович полез на заводскую трубу и прикрепил там красный флаг. В девятнадцатом взял винтовку и охранял от белогвардейцев, занявших город, железнодорожную станцию.

— Нет ли закурить, малец? — обратился Антон Антонович к Андрею.

— Есть, — Андрей вынул махорку и бумагу.

Закурили.

— Какая окаянная жизнь подошла, скажи ты пожалуйста. Довели, так их растак, рабочий класс до точки! — Антон Антонович разгладил усы.

— Видно, напрасно это дело затевали? — сказал Андрей.

— А ты это дело нешто тоже знал? — сердито спросил Антон Антонович.