Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 3. Закономерность Страница 35

Богданов подозвал Фролова, и они вышли. Следом за ними ушел и Андрей, — он спешил домой обедать. Настроение у него было самое мрачное. Он ничего не понял из того, что слышал в красном уголке биржи.

При содействии Сергея Сергеевича Зеленецкого Виктор напечатал в местной газете несколько стихотворений. Сергей Сергеевич очень хвалил их.

— Не каждый, — сказал как-то он, — обладает такой экспрессией в поэзии. Вы далеко пойдете, молодой человек. Не зарывайте таланта в землю.

В стихах Виктор писал о голубых звуках, о розовом луге, о каком-то вечном идеале. Было там даже что-то насчет справедливости и бледнолунной красоты.

Друзья восторгались произведениями Виктора, хотя и не понимали, что, собственно, хотел он сказать.

Однако Сергей Сергеевич объяснил им, что в поэзии содержания не требуется, нужна лишь экспрессия, эмоция и прозрачность.

Двух первых слов Джонни не понимал, и они поразили его. Он стал пытаться писать так, как пишет Виктор, но у него ничего не выходило.

Меньше всех восторгалась сочинениями Виктора Лена. Не то чтобы она молчала, она хвалила стихи, но, похвалив, добавляла столько оговорок, что Виктор чувствовал себя задетым.

— Руки и звуки, — сказала как-то ему Лена, — рифма не плохая. Но почему звуки голубые? Витя, это ты просто выдумал. Этого не бывает!

— Ничего ты не понимаешь! — рассердился Виктор.

— Ах, не понимаю? Хорошо.

После этого разговора Лена никогда не заводила о Виктором речи о его стихах.

Ни Лена и никто вообще из друзей Виктора не знали, что, кроме стихов, он пишет рассказы о том, что наблюдал в Двориках во времена антоновского восстания. Особенно ему запомнился один из заметных сподвижников Антонова, двориковский мужик Петр Иванович Сторожев, частый гость Тарусовых. К слову сказать, он-то и уговорил бывшего денщика Петра Игнатьевича Илью присоединиться к повстанцам. Спустя некоторое время Илья был назначен начальником антоновской милиции в Двориках. Рассказы Виктор прятал в месте, ему одному известном, а стихи охотно давал в школьный журнал.

Часто Виктор выступал со своими «Поэмами» и «Прелюдами» на школьных вечерах, неизменно, как и раньше, получая любовные записки от анонимных поклонниц. Записки он показывал Лене, хотя знал, что это ей неприятно. Он мстил Лене за холодность к его сочинениям, за то, что она не преклонялась перед ним, как многие. Впрочем, они были неразлучны. Виктор любил бурно; Лена, словно освободившись от каких-то пут, растворялась в этой любви. Она не сомневалась в его большом будущем, но, зная доброе сердце Виктора, бесхарактерность, неумение трезво судить о людях, боялась за его судьбу.

Виктор хотел даже бросить учиться и окончил школу лишь благодаря настояниям Лены.

Лена же настояла на том, чтобы он пошел работать в театр, и всячески оберегала его от Сергея Сергеевича Зеленецкого, зная, что тот испортил жизнь не одному десятку юношей, подобных Виктору.

Сергей Сергеевич Зеленецкий, как сказано, после Октябрьской революции был одним из членов ЦК эсеровской подпольной организации.

На суде он нес околесицу, всячески выгораживал себя, прикидывался невинной овечкой, порочил своих друзей, и прокурор, задавая ему вопросы, смотрел на него с явно оскорбительной усмешкой.

— Это путаник и трус, — заявил прокурор в обвинительной речи, — верный сын своей контрреволюционной партии, партии мелких буржуа и кулаков. Что может лучше характеризовать глубину ее падения и все язвы на ее сгнившем теле, как не этот вот смиренный тип, это ничтожество! Истинно сказано — по Сеньке и шапка!

В Верхнереченске, куда Зеленецкого выслали после суда, он познакомился с редактором местной газеты. Тот, зная, что Сергей Сергеевич до революции был близок к литературным кругам и помещал в различных журналах ядовитые статейки, предложил бывшему эсеру консультировать литературную страницу в газете. Зеленецкий согласился.

Верхнереченские поэты и прозаики забрасывали редакцию произведениями, из которых не могла быть напечатана и одна сотая часть. Тем не менее Зеленецкий принимал всех «писателей» очень любезно. У всех он находил задатки несомненного дарования и раздавал обещания налево и направо. Юноши и девицы, вдохновленные им, писали огромное количество разной поэтической и прозаической чепухи, по сотне раз переделывали свои сочинения, пока житейские заботы не отвлекали их от литературы.

Сергей Сергеевич отдавал предпочтение сочинителям, которые более всего стремились к «блеску формальной насыщенности». Поэтому если в прозаических произведениях еще можно было что-то понять, то стихи для среднего, нормального читателя были просто недоступны.

Но вдруг в газету был назначен новый редактор; нрава он был сурового и о литературе имел суждение, в корне расходившееся со вкусами Зеленецкого.

Новый редактор, ознакомившись с литературным отделом, решил Зеленецкого от работы в редакции освободить. Выставив Сергея Сергеевича, редактор все же печатал его заметки, рецензии и библиографические статейки; как-никак Зеленецкий был человеком образованным.

После ухода Зеленецкого из редакции Виктор загрустил. Однако Сергей Сергеевич попросил Виктора приносить ему все, что тот напишет, и пообещал через знакомых в Москве выпустить стихи отдельной книжкой. Он отличал Виктора особенным доверием, даже давал ему читать книги из своей библиотеки, что было признаком исключительного расположения.

Он собирал ему одному известных писателей, выкапывал у букинистов древнейшие книжки, какие-то необыкновенные трактаты, энциклопедии, справочники и Библии, книги по проблемам религий. Всем этим богатством Сергей Сергеевич очень гордился. Он любил украшать речь свою цитатами и поэтому слыл в Верхнереченске эрудитом.

Любил он также декламировать стихи забытых и полузабытых поэтов. На Виктора болезненно действовали непонятные строфы, полные грусти, тоски, предчувствия чего-то ужасного, непонятного и неотвратимого, и этим он окончательно очаровал Зеленецкого.

— Тонкость психики у этого экземпляра, — рассказывал он в редакции, — исключительная.

Заинтересовавшись происхождением Хованей, Зеленецкий сказал Виктору, что любит заниматься геральдикой, и пообещал составить родословное дерево Ховань. Тут же он продемонстрировал блестящую свою память, назвав всех князей из рода Долгоруких.

В апреле стало известно, что верхнереченские организации отпустили новому театру деньги, дали помещение и назначили директором ответственного работника губоно.

Директор сделал Джонни своим заместителем, Андрея — администратором, Лену — секретарем дирекции. Виктору поручил заведовать репертуаром. Женя взяла на себя заботу о музыкальной части. Богородица нанялся суфлером.

Было много споров о том, как назвать театр. В это время в городе большой популярностью пользовался последний спектакль драмкружка «Женихи». Действие пьесы, по замыслу доморощенного «левого» художника, происходило на большом подвесном зеленом круге. Этот круг красовался на афишах. Опанас предложил новому театру название «Зеленый круг». Название было принято, утверждено и зарегистрировано.

Осенью помещение, переданное театру, освободилось, его начали ремонтировать. Открытие театра намечалось на июнь. Труппа ждала из Ленинграда режиссера.

Театр разом решил для Андрея, его сестры, Виктора, Богородицы, Джонни и Жени вопрос о том, что они будут делать, покинув школу. Окончив ее, они снова собирались вместе.

Мечты об университете были забыты. Лишь Колю Зорина так и не удалось уговорить остаться в городе. В сентябре он уехал из Верхнереченска в Москву.

На некоторое время Опанас снова поднял голову. Правда, особых усилий для того, чтобы ускорить организацию театра, ему делать не пришлось, и он держался в тени, однако все знали, что эта идея принадлежит Опанасу и, стало быть, ему одному обязаны члены «Круга» своей работой и положением. Его молодые друзья были бесконечно благодарны ему.

Жизнь в Верхнереченске начала замирать еще до войны.

Когда-то город славился шумными конскими ярмарками, которые устраивались на петров день, и большими хлебными ссыпками. Сюда везли зерно из дальних сел, здесь росли лабазы и амбары, элеваторы и склады. День и ночь тянулись к городским заставам обозы с хлебом, мукой и крупой. Купцы богатели, жизнь била ключом.

Но мало-помалу железные дороги подходили все ближе и ближе к хлебным житницам, мужики повезли зерно на железнодорожные станции, туда, где теперь строились элеваторы и склады.

Верхнереченск пустел. Купцы поумнее вовремя учли перемещение деловых центров и перенесли свои заведения ближе к хлебу. Недальновидные — разорялись, поносили новый век, предвещали гибель миру…