Петр Смычагин - Тихий гром. Книга четвертая Страница 37

— Женись! — продолжал Михайла, все еще не найдя ровного дыхания. — Чего ж ты позорить-то нас будешь, охальник!

— На ком же мне жениться-то? — раздевшись, вопрошал Степка. — У мине и невесты нету.

— Ишь ты, — вновь сильнее заволновался дед, — на пакость дак нашел он, куда ходить, без помощников. А невесту я, что ль, тебе искать стану?!

— Ну нету, дедушка! — взмолился внук, стоя посреди избы. — Чего ж я тебе еще скажу-то?

— Запрягай Ветерка да поезжай на Шерстянку вон, — уже милостиво говорил дед. — Тама, слыхал я, у бабы Курчавки дочь хорошая есть. У Хвалюши тоже, сказывают, хорошая девка… Вот и езжай да погляди.

Вспомнил Степка, что видел эту Курчавкину Дуню — смуглая, красивая, только уж больно тоща́. Ну, да с годами поправится. На такой-то можно и жениться… Схватил он шубу, шапку на ходу накинул и был таков. Вскоре после того ворота хлопнули — уехал, стало быть.

Снова прислушался Михайла — тишина. Только часы на стене тикают. Опять в горницу двинулся. Бабьего воя за стеной не слыхать, а говор доносится, как из-под земли, и разобрать ни единого слова невозможно. Санька, скорее всего, туда подалась, да и застряла, негодная. Постучал дед клюкой по стене, выждал. Кажется, его там поняли: Марфа отозвалась громко, но слова не понял.

Пока дед из горницы двигался, Санька бегом через заднюю калитку стрельнула и в избе оказалась раньше, чем он до своей кровати добрел.

— Ну, из-за чего там бабы вой-то подняли, Санюшка? Чего у их стряслось?

— Да не у их, дедушка, — всхлипнула Санька, сбрасывая шаленку с плеч, — у нас вовсе… Об Мите об нашем бумага пришла, что будто бы давно помер он… в лазарете…

Хотел дед шагнуть к постели и шагнул уже к самой кромке ее, да как-то неловко подвернулась левая нога, и сунулся он в кровать, больно ударившись головой о стенку. Санюшка помогла ему поднять ноги на кровать. И притих дед, пряча от внучки выбежавшие горькие слезинки. Потом, когда Санюшка за стол, к своим тряпкам присела, простонал глухо:

— Да сколь же убивать-то их будут да хоронить! Небось, уж земля матушка опилась кровью…

Вечером в избе у Мирона собрались все Рословы. Горевать вместе полегче. Тут и выяснилось для деда, что никакой бумаги о смерти Дмитрия не было. А Тихон ездил на Прийск, случайно разговорился там с незнакомым человеком, который лежал вместе с Дмитрием в лазарете и знает, что еще в середине ноября перенесли его в другую палату чуть живого и через неделю он там умер.

Тихон всячески пытал того человека, чтобы убедиться, не вышло ли ошибки, но солдат обрисовал все приметы Дмитрия, даже назвал по именам отца и мать его. Сказал, что не раз беседовали они с земляком, родных вспоминали и жизнь домашнюю. Знает, что дед у него слепой есть, что коня выездного Ветерком зовут. А сам тот солдат пришел домой в конце декабря.

Вот и гадали всем миром, стоит ли верить солдату, поскольку сам он мертвого Дмитрия не видал, а лишь слышал о смерти его и через неделю после того из лазарета выписался. На костылях и теперь ходит: ноги одной ниже колена у него нет.

Дарья полдня Макара оплакивала, потому как вестей от него почти так же давно нет, как и от Дмитрия. О том же и другие думали, и, хотя чаще поминали одного Дмитрия, оплакивали все-таки сразу двоих.

Глядел-глядел на эти горячие слезы Василий, слушал-слушал надрывные стоны — не выдержал.

— Да об Макаре-то хоть не войте вы! — взмолился. — Живой он, правда, пораненный, в городу лежит…

Враз оборвались у Дарьи слезы, взглядом пронзила племянника, и другие притихли тоже. Все на Василия нацелились, рты разинули, ждут.

— Видал ты его, что ль? — требовательно, с укором спросила Дарья.

— Видал, — виновато признался Василий, — в тот раз, как Лавруха-то ночей поднял… В железнодорожной больнице лежит. — И рассказал почти все, умолчав лишь о случае с полковником Кучиным, чтобы не думали, что и в больнице каждый день опасность его подстерегает.

— Эх, и бессовестный же ты, Василий Григорич! — молвила Катя, подобрав незаметный еще живот. — Ведь уж больше месяца с тех пор минуло. Одна тетка Дарья, небось, цельное ведро слез вылила, а он все молчит! Да железный ты, что ль?

— Неловко, Вася, — подал голос дед, — нехорошо у тибе вышло. Горе и так давит нас постоянно, а ты еще вон сколь его добавил.

Заерзал Василий на лавке, покраснел, и уши загорелись до зуда.

— Ну не велел мне дядь Макар сказывать, поймите вы! — оправдывался он.

— Да ты ведь и сам уж не маленький, — заметил Тихон, стукнув деревянной ногой.

— Да Макар, он ведь, как дитенок малый, — будто выгораживая Василия, сказала Дарья, — то с фронту патрон прислал Федьке, то вот, ишь, сказывать про сибе не велит… То провожать до станции не пустил, от мазарков татарских заворотил мине… Поеду я к ему завтра же!. — И опять залилась. — Ночь бы только скоротать!

— А вот этого он и опасался, — возразил Василий, уже успокоившись малость. — Везде по дорогам казаки шныряют, долго ли до беды!.. Ладно уж, и я с тобой поеду, коль так. Только ребятишек не бери с собой.

— Ну, так-то вот и славно будет, — поддержал дед. — Поезжайте, попроведовайте его. А може, и привезете к свадьбе…

Опешили все от такого заявления, не зная, что и подумать. А Марфа спросила:

— Заговариваться, что ль, стал ты, батюшка? Какая еще свадьба?

— Такая, — лукаво отозвался дед. — Степка-то твой где?

— Не знаю.

— Вот все мы ничего и не знаем. Невесту глядеть поехал на Шерстянку.

— Ну и ну! — оживился Мирон, теребя густую бороду. — Одного за упокой поминать, другого женить срочно надоть… Степке-то и погодить можно бы.

— Да вот не годит он, бездельник! — с обидой возразил дед. — По бабам, варнак, вдарилси… Женить его надоть, чертана́, поколь греха большого не наделал, поколь в подоле не принесли!.. А тут вон уж великий пост на носу — нельзя свадьбу играть. Потом — весна, сев, покос, жатва, не до того. Его ведь, жеребца, не удержишь, коль не боится позору… Вот и надоть скорейши женить.

Ксюшка с Нюркой хихикнули на полатях, а взрослые все поняли, что прав дед. Жизнь берет свое, и перечить ей нельзя.

Степка вернулся в тот вечер поздно, когда спать уж все полегли. На смотрины ездил он не один — Ваньку Данина с собой брал. В дверь избяную пролез осторожно, хотя и убежден был, что дед не спит. Носом шмыгнул и тихонько раздеваться стал.

— Ну-к, приглядел, что ль, невесту-то? — шепотом спросил дед, опуская ноги на пол и садясь на кровати. — Какая тебе поглянулась: Курчавкина аль Хвалюшина?

— Никакая не поглянулась, дедуня, — покаянно молвил Степка, еще раз недовольно шмыгнув носом.

— Эт как же так?

— А так! Увезли к венцу их при нас, дедунюшка.

— Эт что же, так враз обоих и увезли? — несказанно удивился Михайла.

— Так и увезли враз, — невесело говорил Степка, присаживаясь к деду на кровать. — Кошевки, запряженные парами, наперегонки понеслись.

— Кхм, — запечалился Михайла, — как же нам быть с тобой, Степушка?.. Постой-ка! Да ведь сваха надысь, Анна, приезжала и сказывала, будто на Зеленой у Дорони Гребенкова девка-то есть хорошая… Веронькой вроде бы звать… Не встречал ты ее?

— Была тут на вечерках она как-то осенью.

— Ну вот, поезжай да сговорись с ей. Коль вы сговоритесь, то и сватов пошлем.

Такое предложение Степке в самый раз. И было возрадовался он, да рассказал ему дед обо всех новостях, какие узнал в отсутствие внука. Слетела с него вся праздничность, а дела сватовские откатились куда-то на задний план.

Выслушав деда, тяжело вздохнул Степка с перехватами. Выскользнувшие слезинки растер кулаком и двинулся в куть, чтобы закусить перед сном. А Михайла, прежде чем улечься в постель, сказал:

— А ты все равно, Степа, на Зеленой-то завтра побывай.

— Ладно, — отозвался покаянно Степка.

Станица Бродовская так и оставалась пока логовом дутовского штаба. Летели оттуда разные указания по всем казачьим селениям, лихорадочно формировались подразделения и даже полки, отправляемые в срочном порядке на подступы к Троицку. С каждым днем город все более чувствовал удушье от затягиваемой вокруг него петли.

Удушье это не давало дремать и красным городским властям. Забыв о сне и отдыхе, Федич направил все свои силы на укрепление обороны города. На троицких купцов и прочих толстосумов накладывались немалые контрибуции. Нужны были не только деньги, все более терявшие цену в ту пору, — войску поставлялся хлеб и другие продукты. На оборонных работах трудились тысячи людей и конных подвод. Зубами скрипели купцы, чернели от ненависти, но поставляли нужное.

Поставщики вертелись всячески, пытаясь уклониться от налагаемой повинности, но против саботажа бессонно работал трибунал. Виктор Иванович теперь не только в хутор дорогу забыл, но и на городской квартире, у Шитовых, редко показывался. А начштаба революционных войск Николай Томин носился на рыжем коне по всем участкам обороны. То видели его на северо-западе, в районе Урозаевских дач, то на юге, за Меновым двором, то на северо-восточной окраине города, у Золотой сопки.