Петр Смычагин - Тихий гром. Книга четвертая Страница 38

Напряглись у всех нервы, напружинились. Вот-вот должна была лопнуть натянутая тетива. В Солодянку прибыл атаман Дутов. Самообладание не покидало этого человека даже в самые напряженные моменты, но обстоятельства требовали, и он торопился, не давая бездельничать казачьим войскам, тем более, что формирование новых отрядов шло успешно в станицах.

Вскоре в исполком городского Совета прискакал атаманский гонец и вручил такой ультиматум:

«Требую немедленного роспуска Совета и частей гарнизона, все оружие и боеприпасы сдать. Атаман Оренбургского казачьего войска, командующий Оренбургским военным округом, полковник Дутов».

Подчиниться столь строгому приказу атамана никто и не подумал, но предотвратить новое кровопролитие, понятно, хотелось. Для того решили послать в Солодянку парламентера.

И стоит удивиться такому решению, поскольку в те же дни в городе заседал съезд казачьих, крестьянских и мусульманских депутатов, который специально прервал заседание и послал делегацию в Солодянку из шести человек на автомобиле, чтобы выяснить там обстановку. Делегаты эти своими глазами видели донельзя взбудораженную и вооруженную станицу, объявленную на военном положении. Выступить перед народом им не дозволили. А из разговора с организатором одной из добровольческих казачьих дружин выяснилось, что к вечеру того же дня ожидается прибытие в станицу еще шести отрядов.

Ту делегацию не пустили даже в станичное правление, и разговор состоялся на крыльце правления. Начальник дружины открыто, без всяких ухищрений заявил:

— Дружины мы формируем по распоряжению войскового круга. Его распоряжения мы признаем и исполняем. А Совет с евреями признавать не хотим и требуем сейчас же распустить ваше войско и освободить из тюрьмы всех арестованных Советом…

А собравшееся у крыльца правления случайные казаки — безоружные и вооруженные — дико ревели: «Разорвать их на клочки!», «Глаза им выколоть!», «Расстрелять!», «Посадить на кол!», «Слепых провести по улицам!».

Угроз этих станичники не выполнили, но шину у делегатского автомобиля штыком проткнули. Все это прошло до приезда в Солодянку Дутова, до прихода туда новых отрядов.

Прибыли в Солодянку новые отряды и сам наказной атаман. Какие уж тут могли быть разговоры или уговоры? Но, видно, так уж устроен честный человек, борющийся за правду: все ему кажется, что другая сторона поймет его и не примет на душу греха нового кровопролития. Потому и решили послать парламентера.

Выбор пал на двадцатитрехлетнего большевика и депутата Петра Ильина. Побывал на германском фронте он и ранен дважды. Во время восстания 17-го Сибирского полка на Рижском фронте, в конце декабря шестнадцатого года, был арестован и лишь после февральской революции освобожден. Только вчера ездил он в числе делегации от съезда в Солодянку, слышал все и видел своими глазами. Как можно было предположить после всего этого, что удастся уговорить казаков и главных их руководителей не проливать крови?!

Самые пылкие, самые сердечные и честные слова приготовил Петр, отправляясь в логово врагов. Страстную, пламенную речь готовил он, покачиваясь в седле. Веселое мартовское солнце позднего утра пригревало ему правое ухо, когда проезжал мост через речку Увельку. Сзади, на правом берегу, осталась красная артиллерийская батарея, пулеметные гнезда и красногвардейцы в окопах.

Но ничего этого Петр не замечал, отыскивая самые сокровенные слова, чтобы сразу поразить казаков, чтобы рты разинули и приняли правду человеческую, давно и щедро искупанную в крови и множество раз в крови потопленную. Но живет правда в сердцах честных людей, в крови не тонет она и в огне не горит. Не может быть, чтобы пламенное слово не нашло отклика даже в самом озлобленном сердце!

Как Христос на Голгофу, подымался Петр Ильин по склону Солодянской горы. С батареи даже без бинокля виден был каждый шаг его вороного коня на сверкающем под солнцем чистом снегу. Батарейцы, пулеметчики, стрелки — все, не спуская глаз и затаив дыхание, следили за парламентером. Двигался он размеренным шагом, как идут на долгую и немыслимо трудную работу.

С горы, из Солодянки, тоже заметили всадника на вороном коне, как только переехал он мост. На окраине станицы стала собираться толпа. Реденько мелькали в ней женские платки. Какой-то высокий человек в очках, в шляпе и длинном пальто прохаживался с тростью впереди всех. Но больше всего в той толпе было вооруженных казаков.

Ильин так же медленно приближался к этому сборищу. Разговоров и криков там было много, но теперь все притихло, напряглось, как перед страшной июльской грозой. Едва Петр достиг толпы, как она взорвалась, завыла, завизжала. Десятки рук рванулись к нему, вырвали из седла.

— Опомнитесь! Что вы делаете? — успел крикнуть Петр.

Но его никто не слышал. С Петра содрали шинель, разорвав петли. Он попытался сопротивляться, но ему выломили руки. Очкастый в шляпе со всего замаха лупил тростью, стараясь угодить по лицу, по глазам и не щадя рук осатаневших сограждан, тянувшихся со всех сторон.

Как свора ополоумевших от злобы псов, клубком сбились над красным парламентером казаки. Сорвали сапоги. Заметив на груди цепочку, сразу несколько человек рванулись за часами. Клочьями растянули гимнастерку и нательную рубашку, сорвали брюки и кальсоны. Били прикладами, пинками, палками, кололи пиками, штыками…

Окровавленный, вывороченный глаз истязуемого будто с удивлением смотрел, на взбесившуюся, до крайности озверевшую свору. Едва ли еще теплилась в нем жизнь, когда казаки принялись в упор стрелять в него из винтовок. И этого показалось мало. Уже мертвого, затолкали его в петлю и повесили на подпорку телеграфного столба.

Из всей одежды осталась на левой руке перчатка кожаная, а под ней — золотое кольцо. Вместе с пальцем оторвали бы, если б увидели.

Бой начался еще до завершения расправы. Отчаянно замолотили пулеметы, из цепей захлопали винтовки. В ответ начал огрызаться казачий пулемет с церковной колокольни. Оттуда позиции красных видны были как на ладони. Красногвардейские батарейцы из мадьяр хоть и не были опытными артиллеристами, под началом русских командиров вывели орудие на открытую позицию и со второго выстрела сняли тот пулемет с колокольни.

Но к этому времени казачья конница начала наседать с левого фланга, и батарейцам под огнем пришлось отходить на свои прежние позиции. Был момент, когда одно из орудий едва не отбили казаки — спасли пулеметчики.

Шесть часов гремел этот кровавый бой. Чистый снег на склоне горы против станицы и намного левее, словно перепахали, смешав с землей и кровью. К вечеру не сдюжили казаки, побежали. В сутолоке боя никто не заметил, как исчез повешенный труп красного парламентера. Видно, протрезвели разбойные головы от шрапнели красногвардейской да от штыков. Дрогнуло чье-то сердце перед жуткими уликами, потому не растерялись и след упрятали. Только через двое суток найден был труп и перевезен в город.

Выгнав казаков из Солодянки, красногвардейцы не заняли ее, а снова отошли на свои прежние позиции, к городу. Потому скоро туда казаки вернулись, снова захлестнув петлю окружения. Случилось это не сразу, так как отступившие из города казачьи отряды напоролись на отряд Блюхера и опять же были побиты.

Но тем еще и ужасна гражданская война, что тлеющие очаги, вроде бы угаснув, то и дело вспыхивают и разгораются вновь жарким пламенем. В январе изгнанный из Оренбурга Дутов перекинулся в Верхнеуральск. Но и там продержался лишь до конца февраля. Почакал зубами возле Троицка и, сообразив, что тут не продержаться долго, вернулся со своим штабом под Верхнеуральск, в казачий поселок Краснинский.

И дело не в том только, где находилась резиденция войскового атамана, а в том, что в каждой станице, в каждом казачьем поселке, если иногородние и некоторая часть казаков-фронтовиков пытались создать свой, местный Совет, то тут же давили его большинством. Тогда как в мужичьих селах и деревнях Советы держались и действовали.

Если бы составить политическую карту Южноуралья того времени, то получилась бы неимоверная пестрота, потому как в городах, рабочих поселках и крестьянских селениях установилась Советская власть, тогда как большинство казачества признавало лишь свое, войсковое, правление во главе с Дутовым и не хотело расставаться с привилегиями, дарованными царем, не хотело делиться землей с мужиками.

Два месяца назад город хоронил зверски убитую казаками Марию Селиванову.

О гибели и дикой расправе над коммунистом Петром Григорьевичем Ильиным писали газеты, было выпущено несколько специальных бюллетеней. Хоронили его на пятый день после смерти. Городские организации, воинские части, весь обездоленный люд города захлестнули западный конец Оренбургской улицы, где из дома номер восемьдесят девять состоялся вынос тела покойного.