Аркадий Львов - Двор. Книга 1 Страница 37

Когда председатель огласил, по итогам голосования, решение товарищеского суда о выселении гражданина Чеперухи из города Одессы, Иона вдруг подскочил к столу, обозвал присутствующих нецензурными словами, потом распалился еще больше, закричал своим биндюжническим голосом, что здесь блядь на бляди сидит и блядь погоняет, схватил графин и размахнулся, прицеливаясь в председателя суда товарища Дегтяря. От полной неожиданности люди остолбенели, один доктор Ланда вскочил, схватил Чеперуху за руку и потребовал, чтобы тот немедленно поставил графин на место, иначе он разобьет о его собственную голову.

Такого грубого обращения от доктора Ланды никто не ожидал, но самое удивительное, что Иона послушался, поставил графин на место, мало того, тут же бросился на колени, стукнулся, как припадочный, лбом об пол, раз, другой, третий, и запричитал тонким голосом, как плакальщицы на еврейских похоронах.

Дегтярь уже целиком пришел в себя, приказал Степе и Ефиму поднять этого человека с земли и удалить вон: больше он здесь не нужен. Чеперуха сопротивлялся, называл себя последними словами, кричал, что он хочет извиниться перед своими соседями, но Иона Овсеич лишь повторил свой приказ, причем нечаянно оговорился, так что вместо «удалить вон» послышалось «удалить вонь».

Оля сидела с пустыми глазами, люди старались не смотреть на нее, потому что от чужого взгляда человеку в ее состоянии делается еще хуже.

Клава Ивановна сказала, только врагу своему можно пожелать такого мужа, такого отца, но, с другой стороны, надо прямо записать в решении, что жильцы дома, и в первую очередь его актив, своим равнодушием и беспечностью позволили Чеперухе дойти до того положения, когда человек стал антиобщественным элементом. Ланда, Хомицкий и еще некоторые поддержали Клаву Ивановну, остальные сидели молча.

— Товарищи, — обратился Иона Овсеич, — я не согласен с формулировкой члена суда Малой как с фактической стороны, так с принципиальной. Почему с фактической, вы сами хорошо знаете, сколько с Чеперухой возились, и не будем повторяться, а с принципиальной, то есть политической, никто не давал нам права охаивать огульно целый коллектив из-за одной паршивой овцы! Больше того, мы обязаны заботиться, чтобы опасная зараза не перешла на других. Иосиф Котляр, когда во время гражданской войны вследствие ранения у него получилась гангрена левой ноги, сказал докторам, пусть отрежут ногу. В противном случае Иосиф Котляр не сидел бы сегодня среди нас.

Люди обернулись на Котляра, он медленно качал головой, в глазах была такая тоска, что без добавочных объяснений хорошо было видно: Дегтярь взял свой пример не с потолка, а из самой жизни.

— Овсеич, — Лапидис самовольно, без разрешения, поднялся и пошел прямо к дверям, — позволь сказать тебе и высокому собранию адье: в двадцать один час, ежедневно, я имею привычку принимать кефир. Рекомендую каждому. Адье!

— Лапидис, — крикнул вдогонку Ефим Граник, — а где ты достаешь каждый день кефир?

Где Лапидис достает каждый день кефир, Ефим спросил просто так: ни для кого не было секретом, что судоремонтный завод Марти и порт имеют на своей территории буфеты, которые снабжаются по линии торгмортранса, обслуживающего суда загранплавания.

На другое утро Колька Хомицкий сказал Зюнчику, что батьку вышлют куда-нибудь в район, пусть поработает в колхозе, а через три года, если он докажет честным трудом, можно будет вернуться в Одессу.

— А на что мы будем жить? — спросил Зюнчик.

— Чудак! — засмеялся Колька. — У него же всю зарплату будут забирать на алименты семье.

— А он на что будет жить? — удивился Зюнчик.

— Чудак! — опять засмеялся Колька. — Деревня не город, там в магазине покупают материю в крапочку и велосипеды, а яйца и сало каждый имеет у себя в хате.

Зюнчик сказал, что можно бы пожить и в деревне, но мама не хочет: в Одессе потерять квартиру — потом двадцать лет обратно проситься будешь. А батя шлепает себя ладонью по ширинке и клянется, что заведет другую жинку. А тебя, говорит, сукин сын мой Зюня, из пекла достану, из гроба, но сделаю человеком.

— Псих! — засмеялся Колька. — СССР от Черного моря до Тихого океана — пусть поищет!

— Не, — сказал Зюнчик, — я в Испанию уеду.

— В Испанию? — удивился Колька, — В Испанию теперь нельзя: там теперь мятежники и генерал Франко.

Зюнчик захохотал: плевать мы хотели на Франко — рабочие только ждут момента!

Насчет рабочих, которые только ждут момента, Колька не возражал, но загвоздка была в другом: раньше, когда в Испании была гражданская война, из Одессы ходили пароходы с оружием и продуктами для республиканцев, а теперь не ходят.

Нет, сказал Зюнчик, один пацан с Военного спуска сам лично видел, что теперь тоже ходят, только втихаря.

Решение товарищеского суда о выселении Ионы Чеперухи переслали в горисполком, копию — Сталинскому райсовету депутатов трудящихся. Райсовет через неделю дал свое добро, из горсовета ответа не было.

Иона каждый вечер возвращался домой трезвый, и Клава Ивановна сама признавала, что теперь он тише воды, ниже травы, дай бог всем нашим людям держать такую дисциплину. Перед выходным наметили занятие по краткому курсу для самостоятельно изучающих, Чеперуха переоделся в новый шерстяной костюм, вежливо поздоровался с соседями и занял свободное место в заднем ряду.

Дегтярь, когда открыл дверь и увидел Чеперуху, на секунду остановился, потом быстро прошел к столу, положил блокнот, объявил сегодняшнюю тему и вдруг, пока люди записывали, обратился к Малой: на каком основании она, как староста кружка, допустила к занятиям гражданина Чеперуху, который решением товарищеского суда выселяется из нашего дома и города Одессы? Клава Ивановна ответила тут же: если бы человека присудили к расстрелу — тогда другое дело, а так от занятия ему будет только польза.

— Значит, — сказал Иона Овсеич, — правая рука не знает, что делает левая: в огороде — бузина, в Киеве — дядька. И куда мы так дойдем, Малая?

Люди, и сам Чеперуха, молчали, потому что хорошо понимали: в словах Дегтяря есть резон. Одна Клава Ивановна упиралась и держалась за свое: если бы человека присудили к расстрелу — тогда другое дело, а так…

— Хватит, — перебил Дегтярь, — прекратим дискуссию. Гражданин Чеперуха, просим вас оставить помещение и впредь не заходить сюда.

Иона встал, оглянулся по сторонам, как будто ищет поддержки, и сказал плачущим голосом:

— Товарищ Дегтярь, клянусь своей жизнью, честное благородное слово…

— Гражданин Чеперуха, — повторил Иона Овсеич, — мы вторично просим оставить помещение и впредь не заходить!

— Ой-ой! — застонал Чеперуха, с трудом, как больной, поднялся со своего места и тихонько притворил дверь.

Иона Овсеич напомнил тему сегодняшнего занятия — работа Ленина «Шаг вперед, два шага назад» — и объявил, что позволяет себе начать прямо с цитаты, в которой Ленин разоблачает Мартова.

— Цитирую дословно: «Психология буржуазного интеллигента, который причисляет себя к „избранным душам“, стоящим выше массовой организации и массовой дисциплины, выступает здесь замечательно отчетливо… Интеллигентному индивидуализму… всякая пролетарская организация и дисциплина кажутся крепостным правом». Ленин, том VI, страница 282. В связи с этим, товарищи, вы уже сами, наверно, провели параллель, как иногда мы наблюдаем еще и сегодня, когда один выступает прямо и открыто против воли коллектива, а другой, по сути его единомышленник, воздерживается лишь по тактическим соображениям. Я хочу, чтобы вы поняли раз и навсегда, что марксизм не догма, а руководство к действию, и нет в жизни такого явления или такого факта, который бы не имел классового, политического содержания и значения. Мы не должны отворачиваться, не должны подмазывать и подкрашивать, но всегда, каждый день, каждый час, каждую секунду, мы обязаны помнить, что необдуманной критикой и самокритикой в свой адрес мы можем дать в руки врагу дополнительное оружие, и поэтому надо строго отличать критику от критиканства, самокритику от интеллигентского самобичевания и всякой достоевщины. Тося Хомицкая, ты записываешь в свою тетрадь или только притворяешься?

Тося сказала, что она не притворяется, и показала тетрадь. Иона Овсеич обратил внимание, что многие пользуются карандашом, хотя карандаш быстро стирается. Ляля Орлова подняла вверх свою автоматическую ручку, которая наполняется чернилами, Иона Овсеич одобрительно кивнул головой, но при этом добавил: ручка заграничная, не всякий может достать, и надо пользоваться обыкновенной с пером номер восемьдесят шесть, рондо, а лучше всего «ложечкой» — оно не так царапает бумагу и меньше скрипит. Соня Граник спросила, где достать «ложечку», если в магазине «Два слона», на Ленина, угол Жуковского, были только рондо, а восемьдесят шесть кончились, и ожидают не раньше следующего месяца.