Аркадий Львов - Двор. Книга 1 Страница 38

— Ладно, — сказал Иона Овсеич, — тогда мы найдем другой выход: староста кружка товарищ Малая получит на руки отношение, с этим отношением она пойдет на базу культтоваров и получит партию ручек, перьев, резинок, тетрадей и хороших фарфоровых чернильниц-невыливаек. Можно взять немножко больше, чтобы нашим детям тоже хватило.

— Ой, Овсеич, — крикнула Дина Варгафтик, — чтоб ты нам жил двести лет!

Когда Клава Ивановна пришла с отношением на базу, заведующий встретил очень приветливо, оказалось, он лично знает товарища Дегтяря с февраля семнадцатого года, еще по первым совдепам, но в данном случае просил чуть потерпеть: со дня на день они ждут из Ленинграда вагон с канцтоварами.

Заведующий сказал правду, через две недели канцтовары поступили на базу, они поступили бы еще раньше, но события на Карельском перешейке заставили железные дороги, которые подходят к Ленинграду, перевозить другие грузы. Иона Овсеич предвидел эту задержку: еще до того как сообщили по радио, он дал понять, что финское правительство на все наши предложения отодвинуть границу от Ленинграда и передать в аренду полуостров Ханко за реальную компенсацию в любом пограничном районе нагло крутило носом, отвечая отказом. Тридцатого ноября финские войска, базируясь на «линии Маннергейма», которую совместно строили германские, французские и английские военспецы, совершили ряд провокаций на советской границе. Красная Армия перешла в наступление.

Аня Котляр, когда услышала про войну с Финляндией, первым делом испугалась за собственного Сашу и собственного Петю. Она была уверена, что Гитлер со своей Германией тоже нападет на СССР, но Иона Овсеич со всей ответственностью предупредил, чтобы она не наводила панику и прекратила провокационные разговоры, ибо СССР имеет с Германией пакт о ненападении, сроком на десять лет, подписанный товарищем Молотовым и Риббентропом. Что же касается Финляндии, то здесь вопрос дней: во всей Финляндии столько населения, сколько в одном Ленинграде, а в экономическом отношении это аграрно-индуст-риальная страна, с преобладанием лесного хозяйства и молочного животноводства.

На следующем занятии Иона Овсеич предупредил, что возможна некоторая оттяжка сроков: несмотря на очень сильные морозы, на границе с Финляндией имеются незамерзающие болота, которые мешают развернуться нашей коннице, танкам и броневикам.

В начале декабря значительные массы арктического воздуха достигли Одессы, на мостовых образовался плотный, с наледью, слой снега, и машины сильно буксовали. Чтобы не создавать очередей в магазинах, горсовет приказал отпускать по четыреста граммов хлеба на человека в день. Всем хозяйкам велели сшить мешочки, на лицевой стороне указать адрес, фамилию и полный состав семьи. Хлеб привозили на тачке прямо во двор, в течение дня кто-нибудь из семьи обязательно должен был оставаться дома, так как магазин не мог заранее предвидеть, когда именно прибудет хлеб из пекарни.

Одновременно каждому гражданину, в том числе неработающим и детям, выдавалось в месяц по четыреста граммов подсолнечного масла и полкило сахара, которые можно было получить по списку в магазине, когда кому удобно. Многие прямо говорили, что стало гораздо лучше, чем раньше: не надо терять времени у прилавка и дрожать, дойдет до тебя очередь или не дойдет. Лишь один Лапидис, как всегда, строил на своем лице всякие гримасы и довольно глупо острил, что Финляндия — это кусочек, на который двадцать лет назад России сделали обрезание, а теперь из-за этого кусочка лихорадит одну шестую часть всей суши.

Граник, когда привозили белый хлеб по два семьдесят кило, предлагал соседям, чтобы у него забрали полбуханки: во-первых, его семья любит по девяносто копеек, во-вторых, за два семьдесят они могут иметь три кило вместо одного, а в-третьих, дети так быстро кушают его, что надо сто пятьдесят рублей в месяц только на хлеб.

— Прямо коммунизм с доставкой на дом! — смеялся Лапидис и советовал Гранику лишний хлеб пустить на сухари, а сухари долго лежать не будут: пригодятся.

Первый раз Клава Ивановна смеялась вместе с другими, но шутка — только один раз шутка, и в следующий раз она предупредила:

— Лапидис, твое счастье, что не слышит наш Дегтярь. Иона Овсеич пригласил Клаву Ивановну к себе и спросил:

— Малая, почему до меня должно доходить окольными путями, какие разговоры ведет Лапидис?

— Дегтярь! — сказала Клава Ивановна, — у тебя и так голова забита, тебе не хватает только Лапидиса: мы сами закроем ему рот.

— Нет, — Иона Овсеич заложил левую руку за спину, правую — под борт тужурки, — вы сами не закроете ему рот. Наоборот, вы еще развесите свои уши, чтобы лишний раз послушать!

Накануне выходного Лапидису, Хомицкому и Чеперухе Сталинский райвоенкомат прислал повестки. Вещи сложили вечером, чтобы утром не надо было спешить. Договорились выйти вместе. Зоя, жена Лапидиса, тихонько плакала в передней, Адя весь вечер разучивал свои гаммы, потом немножко поиграл с папой в пионерский биллиард и лег спать.

В три часа ночи у Лапидиса зажгли свет. На кремовых гардинах беспорядочно сновали тени, иногда большие, умещалась только верхняя половина фигуры до пояса, иногда маленькие, черные, как из черной бумаги для фотопакетов. Потом тени ушли одна за другой вправо, хлопнула дверь и по железной лестнице застучали мужские ноги.

Четыре человека, трое в пальто и галифе, быстро прошли через подъезд к воротам. На улице, за углом, затарахтел мотор, сначала у него был свистящий, как будто терли жесть о жесть, с перебоями звук, потом вдруг мотор ударил круто, сразу почувствовалась сила, и машина поехала.

— Ой! — застонала Клава Ивановна, укрылась с головой, от окна тянуло холодным воздухом, и приказала себе спать.

Минуты через три в коридоре у Лапидиса опять хлопнула дверь, потом внизу, в подъезде, другая, с колокольчиком на дворницкой: тетя Настя вернулась к себе.

Утром, еще было темно, Аня Котляр зашла к мадам Малой и спросила: это правда, что ночью взяли Лапидиса? Клава Ивановна разозлилась, назвала Аню дурой, но тут же сама расплакалась и сказала: здесь какая-то ошибка, у Лапидиса длинный язык, это да, но откуда он может быть враг народа или вредитель! Аня вспомнила, как мадам Малая сто раз предупреждала его: советская власть — одна во всем мире, со всех сторон капиталистическое окружение, шпионы подхватывают каждое слово, а он — как горохом об стенку.

Аня тоже заплакала: только два дня назад у нее был разговор с Лапидисом, она прочитала в газете призыв магнитогорских женщин ко всем женщинам страны идти на производство, и он обещал устроить ее у себя на заводе.

— Ничего, — сказала Клава Ивановна, — мы тебе сами поможем, еще лучше.

— Ой, — Аня закрыла лицо руками, — спасибо, но я думала, люди живут в одном дворе и работают на одном заводе — иногда можно вместе пообедать, поболтать.

Клава Ивановна улыбнулась: глупенькая, она думает, что судоремонтный завод — это как магазин, где продавцы на обед все сходятся в одном месте. Нет, опять заплакала Аня, она так не думала, но теперь уже поздно говорить: человека забрали.

— Не болтай, — одернула Клава Ивановна, — если Лапидис не виноват, через неделю он вернется домой, а если виноват, тогда пусть будет, как должно быть.

Да, да, кивала Аня и сама объясняла, что ее же не взяли, Клаву Ивановну не взяли, доктора Ланду не взяли, а взяли почему-то одного Лапидиса: дай бог, конечно, чтобы здесь была просто ошибка.

Степа с Ионой встретились у ворот, Тося и Оля заявили, что они лягут здесь трупами, но без них мужья не уйдут. Во дворе военкомата Тосе показалось, что ее Колька забежал в уборную, хотя полчаса назад она сама завернула ему завтрак, он положил в портфель и отправился на уроки. Оля сказала, если бы уборная была не мужская, она могла бы зайти и проверить, а так люди подумают бог знает что. Тося ответила, что ей плевать, как подумают люди, и зашла в уборную. Мужчины подняли смех и запели своими похабными голосами на мотив кукарачи: нам не страшен серый волк, серый волк — у нашей мамы целый полк, целый полк! Потом они закричали: «Не бей меня, мама, мокрым полотенцем!» — Тося назвала их жеребцами и вышла из уборной, держа за уши сразу двоих, своего Кольку и Зюнчика.

— Сволочи, сволочи! — Оля колотила себя кулаками по голове. — У людей дети как дети, а здесь сволочи: папу забирают на войну, а им лишь бы не сидеть на уроках!

Зюнчик сказал, что он не сволочь, как раз на сегодня сделал все уроки, но они с Колькой решили идти на фронт. Тося, хотя ее Колька не говорил ни слова, схватила его сзади за чуб, послышался треск, и три раза ударила лбом об свой кулак. Колька смеялся и требовал еще, потому что ему не больно, даже наоборот, но в это время подошли Иона и Степа, сказали, что через двадцать минут отправка, кто хочет, можно поцеловаться, и пусть уходят домой. Тося и Оля заплакали в ладони, а Колька и Зюнчик повторили, что едут тоже на фронт.