Андрей Черкасов - Человек находит себя Страница 37

О собственной жизни Савушкин рассказывал скупо. Таня заметила шрам на его левой щеке. Он сказал: «Так, было там одно дело, вот и осталась память…» Промолчал о том, что больше месяца вылежал в госпитале тяжелораненый, что неделю находился между жизнью и смертью и выжил, может быть, потому, что думал о Тане, жил ею, видел только ее… Медсестра наклонялась к его изголовью, трогала лоб или поправляла подушку, а он чувствовал Танину руку, видел Танины глаза, волосы и, кажется, слышал даже теплое имя Ванёк…

— Почему ты мне не написал ни разу? — с обидой спросила Таня.

— Я боялся, — откровенно признался Савушкин, — боялся того, что вдруг получу ответ и узнаю… — он помедлил, достал портсигар —…и узнаю, что мне больше нельзя писать. Как бы я жил тогда? Трудно пришлось бы, вот я и боялся. — Он тихо рассмеялся. — Видишь, какой я слабенький человек, а еще солдат!

Он замолчал, и Тане все сразу стало ясно. Савушкин больше ничего не говорил и не спрашивал, но она понимала, что он уже сказал и спросил обо всем, что он ждет ответа…

— Ванёк, ты прости меня, если я в чем-то виновата перед тобой, но… я нашла свою судьбу… — Таня положила свою руку на руку Савушкина и сильно сжала ее. — Но ты всегда был для меня и всегда останешься добрым, хорошим другом… если только моя дружба нужна тебе.

Удар Савушкин принял твердо.

— Ну что ж, — Только и сказал он и попросил разрешения закурить.

Разговор они продолжали как настоящие, самые хорошие друзья.

Неожиданно приехал Георгий. Он знал, что Таня собиралась к нему пораньше: сказала, что будет не позже девяти часов. Прождав до половины десятого, Георгий, обеспокоенный (уж не заболела ли?), отправился к ней сам. Он вошел в комнату и остановился пораженный, увидев неизвестного военного. Таня познакомила его с Савушкиным, рассказала, что они давние друзья и что тот приехал повидать ее. Георгий к новости отнесся настороженно. Он испытывал чувство досады: придется теперь делить с Савушкиным и без того скудный запас времени, когда нужно столько еще сказать друг другу, столько обдумать вместе.

Георгий старался держать себя непринужденно и, чтобы не огорчить Таню, прятал новое и такое тревожное чувство первой ревности.

Понемногу чувство это росло, и, по мере того как приближался день Таниного отъезда, Георгий все больше и больше мрачнел. Его неприятно поражало изменившееся настроение Тани. Еще несколько дней назад она начала грустить и часто задумываться, что он, естественно, связывал с приближением дня отъезда. А с тех пор, как появился Савушкин, она заметно повеселела и оживилась. Он не знал, что это Таня просто боролась с собой, с наступающей печалью, чтобы и у него поддержать веселое настроение, убедить, что все будет хорошо, что разлука не окажется долгой. Не знал он и другого: почувствовав себя впервые за долгие годы счастливой по-настоящему, Таня гнала даже маленькое облачко от своего счастья, оберегая его от всякой тени, от всего, что могло омрачить его хоть самую малость.

Вместе, все трое, бродили они по московским бульварам, по улицам, по аллеям парков. Если Савушкин из такта пытался как-то отдалиться, Таня брала его под руку:

— Ванёк! Ну что это? Опять в сторону? Нет, нет, давайте последние дни в Москве проведем как полагается, — и смеялась.

Тревога Георгия усилилась, когда он узнал, что Савушкин уезжает не только в один день с Таней, но попросту вместе.

Последняя ночь — самое трудное время перед отъездом. Таня долго не ложилась. Вдруг сделалось очень грустно. Завтра она последний раз увидит Георгия. Как дождаться того дня, когда он сможет хоть ненадолго приехать к ней?

Заснула она уже на рассвете, по привычке обняв подушку, сегодня почему-то влажную под самой щекой.

Когда наутро пришел Георгий, Таня укладывала вещи и напевала что-то вполголоса, чтобы развеяться. Она бросилась к нему навстречу, а он стоял, отыскивая в ее глазах успокоение для себя, долго молчал, потом проговорил, заметно стараясь подавить волнение и тревогу:

— Татьянка, мне нужна правда, ты скажешь?

— Какая?

— Ты… любила его прежде?.. Савушкина…

— Георгий! Я ведь уже говорила тебе… Разве ты мне не веришь?..

— Я не хотел говорить с тобой об этом… старался держать в себе, но ты уезжаешь… и вместе с ним… и твое настроение все эти дни, — сбивчиво начал говорить Георгий, — и от этого так неспокойно…

— Успокойся, милый! — начала уговаривать его Таня. — Я из тех, кто любит один раз на всю жизнь… Он просто мой хороший товарищ. Вместе были в детдоме…

— Но зачем это ласковое Ванек?..

— Я знала его еще мальчонкой и всегда называла так… привыкла… Я прошу тебя, Георгий, не надо! Мне и так нелегко уезжать от тебя, а если знать, что ты не веришь мне, что сомневаешься, будет еще тяжелее… — Таня обняла Георгия и, поцеловав, сказала: — Я буду думать о тебе постоянно, каждую минуту… даже во сне!

Он облегченно улыбнулся и взял ее за плечи.

— Вот бы всегда мне видеть тебя такой! — проговорил он взволнованно.

— Я всегда такая…

Сборы подходили к концу. Чемоданы были уложены, только один из них все еще никак не хотел закрываться. Георгий взялся все переложить по-своему. Он занялся этим, пока Таня разглаживала дорожное платье. Несколько книг, вынутых из чемодана и стопкой уложенных на стуле, расползлись и шумно свалились на пол. Из раскрывшегося томика Пушкина выпал сложенный вдвое листок. Подбирая книгу, Георгий пробежал глазами страницу и подчеркнутые карандашом строки: «Печаль моя светла, печаль моя полна тобою». — Смотри, Татьянка, на твоих любимых стихах раскрылся! — Георгий прочитал вслух: — «И сердце вновь горит и любит оттого, что не любить оно не может…» — Он поднял выпавший из книги листок: «Если когда-нибудь понадобится тебе рука друга… понадобится такой человек, который жизни для тебя не пожалеет… я буду ждать… И это… самая чистая правда… слово мое самое твердое. Иван».

— Что это? — Георгий протянул Тане записку. Лицо его побелело.

Она удивилась его виду и серым губам, еще не поняв как следует, что произошло. Он принял удивление за растерянность уличенного.

— Значит, все, что ты говорила мне, было неправдой? Зачем ты обманывала меня? Знаешь ты, что такое для меня хоть одна капелька лжи? Как верить после этого всему? Ты просто не знала, не ждала, что он может приехать, — тяжело и взволнованно дыша, быстро говорил Георгий, и Таня не знала, что ему отвечать, потому что он засыпал ее вопросами, на которые она не могла ответить, до того неожиданны и нелепы были обвинения.

Растерянные, испуганные глаза и молчание Тани казались Георгию лишним доказательством того, что он прав.

— Вот откуда эта радость после его приезда! Лгала, лгала мне!

— Это неправда, Георгий! — крикнула Таня. Ей показалось, что это страшный и тяжелый сон и что надо как можно скорее проснуться.

— Что неправда? Что?.. — не успокаивался Георгий, теряя от волнения голос и переходя на тяжелый звенящий шепот. — То неправда, что ты любила только меня, как уверяла недавно! А я верил, слышишь? Меня второй раз уже губит то, что я слишком доверчив!

В комнате вдруг стало темно, как осенью, хотя над Москвой без единой пушинки в вышине раскинулось голубое июльское небо. Таня тяжело опустилась на край кровати. Она провела рукой по глазам, лбу…

— Значит, ты в самом деле считаешь, что я… что я лгала? Сравниваешь меня с той, которая просто смеялась над тобой! Это не может быть, Георгий! Не может быть! — Голос Тани начал дрожать. Она не находила слов, чтобы опровергнуть нелепое обвинение, несуществующую вину.

Георгий шагнул к ней и протянул зажатую в руке записку.

— Зачем же тогда ты хранишь письмо рядом с любимыми стихами? Нет, Таня!.. Я никогда не встану на чужой дороге! Я дорожу любовью! Я никогда не прощу лжи! Я не могу… не буду…

Что-то перехлестнуло горло. Георгий не смог больше говорить. Выронив на пол злополучную записку, он повернулся и вышел из комнаты…

Савушкин застал Таню сидящей на кровати с неузнаваемым, сразу осунувшимся лицом. На полу валялись книги, записка… — Что случилось?..

Таня молчала. Он поднял записку и догадался.

— Ванёк, я просто очень, очень несчастный человек, — сказала Таня глухим безразличным голосом. Она прикусила губу. Маленькая рубиновая капелька выступила на ней.

— Успокойся! Дай мне его адрес, я разыщу его и объясню всё, — сказал Савушкин, узнав из короткого сбивчивого рассказа Тани, что произошло. Он ушел, но через час вернулся расстроенный.

— Его нет дома, и я не знаю, где теперь искать, — сказал он. — Я звонил, стучал в дверь, но мне никто не открыл… По-моему, тебе нужно отложить отъезд, Таня…

— Нет, Ванёк, я должна ехать. Все равно он улетает завтра в Варшаву. Нет, нет! Завтрашний день ничего не сможет изменить. Скорее, скорее и дальше от всего этого, от моего несчастья!