Леонид Жариков - Рассказы Страница 37

По картинным деревьям опушки мы привыкли судить о лесе. До поры и я жил в таком заблуждении. Но вот случилось мне побывать в заповедных чащах степановских угодий, и с той поры я с гордостью причисляю себя к открывателям лесных тайн.

Одна из таких тайн — дружба моя с прабабушками Марией Ивановной и Дарьей Петровной. Так в шутку назвал я патриаршие деревья тех берендеевых пущ. Мария Ивановна стоит на краю лесного оврага, где трава по грудь, а папоротники выше плеча. Вековая сосна так высока, что шапка валится с головы, а ствол ее и вчетвером не обнять. Об этой сосне мало кто знает. Она живет там, наверно, с пушкинских времен, и к ней непросто пробраться сквозь зеленую полутьму лесных буреломов. Она как мать всего леса и как прапрабабушка целой рощи разбросанных вокруг малых и больших сосен.

Ее подруга Дарья Петровна растет по соседству. Замшелый ствол древней ели, пожалуй, еще толще, чем у сосны. Характером Дарья Петровна похожа на свой человеческий прототип, на старую бабушку, которую я знал еще с детских лет. Она угрюма, горда и замкнута. В ее стволе, как глубокая рана, зияет подгнившее дупло, должно быть образовавшееся на месте старого шрама от удара молнии. Чего только не повидали и не пережили эти патриархи леса — бури и грозы, крещенские морозы и обвальные ливни. Не покорились и стоят, поражая воображение своей громадностью. А вокруг — непролазные чащи орешника и бузины, приятно пахнет прелью, грибами, спелой малиной. Ягоды земляники здесь крупные, душистые, каких на опушке не сыщешь.

По-былинному красив дуб из Лукоморья. В нем все из сказки, и даже златая цепь на стволе: плети дикого хмеля перевили дерево и гирляндами свисают с рогатых сучьев до земли. Дубу лет двести и он еще в поре расцвета.

…Под ним сидел и кот ученый,свои мне сказки говорил…

Сказки в том лесу рассказывали Мария Ивановна и Дарья Петровна, сами похожие на старые-престарые сказки. За густыми зарослями — девственная чистота солнечных полян. Здесь гнезда ястребов, тайные волчьи и кабаньи тропы, шмелиные ульи в дуплах. Тут и там лежат вывороченные с корневищами другие деревья. А лес без конца и края, на десятки километров тишина сосновых боров.

Любуюсь могучими деревьями и думаю: поистине, настоящее величие скромно и некрикливо, невзыскательно и нешумливо. Оно чаще бывает в тени. Красавцам богатырям с опушки недоступна красота и мудрость жителей лесных глубин, подлинных владык леса. В боевых построениях древнерусских воинов не всегда наперед выходили самые сильные витязи. Они чаще бывали в засаде или в резерве и готовились для нанесения сокрушающего удара, для перелома в ходе сечи.

Из дальних лесных походов извлек я для себя мораль: не суди о лесе по опушке, не хвались, что знаешь лес, не продравшись сквозь буреломы в его потаенные глубины. Не все самое красивое, что на виду, не все самое ценное, что броско и картинно. Глубины жизни всегда заманчивы, полны загадок и тайн. И какое это счастье — стремиться в глубину и там видеть невиданное, находить ненайденное, открывать неоткрытое!

CONTRA SPEM SPERO

Старожилы москвичи помнят время, когда на Миусской площади стоял недостроенный, мрачный своими руинами храм Александра Невского. Его могучие стены, сложенные из старинного темно-красного кирпича, покрытые мхом, поражали воображение своей угрюмой монументальностью и напоминали остатки заброшенной крепости. Очевидцы рассказывали, что храм строили много лет, а в 1914 году прекратили: началась первая мировая война. С тех пор древние стены возвышались среди жилых кварталов словно тени прошлого. Они покрылись сизой плесенью, а на самой высоте по гребню густо поросли дикой травой.

На удивление людям там среди бурьяна выросла юная березка. Ее посеял ветер: подхватил летучее семечко и забросил на узкий кирпичный выступ. Там оно и проклюнулось слабым стебельком жизни. В детстве своем березка едва была заметна в зарослях бурьяна. Но шло время, тонкий белый ствол набирал силу, вытягивался, и скоро затрепетало кудрявой зеленой кроной стройное деревце. Отчаянной, беспечной и счастливой казалась жизнь березки в небе над крышами московских домов. Она первая встречала рассветы, последней провожала золотисто-розовые закаты, видела всю Москву от седого Кремля до далеких окраин. Грациозная, вольная, бросавшая вызов всем ветрам, росла березка в синем поднебесье. Весной красовалась нежными сережками, роняла их сверху на асфальт. Осенью осыпала прохожих пожелтевшей листвой. Год от года хорошела березка, и люди стали обращать на нее внимание, останавливались под стенами храма и с улыбкой смотрели на деревце, выросшее под облаками.

— Поглядите, куда забралась, озорница.

— Настоящая альпинистка…

— Снять бы ее оттуда, бедненькую… Ведь от земли-матушки оторвана…

— А ей там неплохо: пьет дождевую воду, на солнышке греется.

Отчаянной верой в жизнь березка у одних людей вызывала восторг веселой удалью, с которой жила на карнизе, вцепившись корнями в камень. У других — грустную улыбку ненадежной своей надеждой, горькой иллюзией жизни.

В те годы я жил неподалеку от Миусской площади, частенько проходил мимо храма и всегда любовался смелым деревцем.

Не знаю, почему я привязался душой к той поднебесной жительнице. Может быть, судьбы наши были схожи, или отчаяние казалось более обманчивым, чем надежда, и я выбирал последнюю. Не случайно, видно, в трудные минуты березка возникала перед глазами, словно пыталась чем-то помочь мне, успокоить, подбодрить и уверить, что нескончаемый и манящий путь к надежде и есть сама жизнь…

Однажды ночью разразилась сильнейшая буря. Небо над Москвой сделалось черным, удары грома оглушающим эхом отдавались в ущельях улиц, молнии били по крышам домов. Укрылись от непогоды люди в домах и подъездах, и только березка на вершине храма, никем и ничем не защищенная, встретила грозную стихию лицом к лицу.

Ураган застал меня дома. Казалось, земля вздрагивала от громовых раскатов. Я смотрел, как бушевал за окном ливень, и вспомнил о березке. На этот раз я был уверен, что деревце не выдержит и ветер сломает ее, вырвет с корнем и сбросит с высокой стены. Мысленно представлял себе, как шквалы бури треплют, ломают тонкие ветви, как летят по воздуху и падают на мокрый асфальт нежные зеленые листья. Не знаю, был ли я одинок в моей тревоге или кто-то еще, подобно мне, пожалел одинокое деревце, но едва миновала гроза и на улице еще лил дождь, я набросил плащ и поспешил к месту вероятной беды… Как же я был счастлив, увидев деревце невредимым. Березка стояла в небе красивая, в разноцветном ореоле солнечной радуги, блестела мокрой молодой листвой и точно смеялась…

Все в жизни имеет начало и конец. Настал и горький час березки. Было решено на месте старого храма построить Дворец пионеров — макет его был выставлен в витринах. С грозным рычанием приползли на Миусскую площадь мощные бульдозеры, окружили храм автокраны, самосвалы. Строители обнесли стены храма временным забором. Началась ломка. Но стены, сложенные на века, не поддавались. Старые люди говорили, что старинная кладка была связана особым раствором, замешанным на яичных белках. Никакими силами не удавалось сокрушить крепостные стены. Взрывать собор было нельзя ввиду близости жилых кварталов. И тогда придумали особые разрушающие приспособления: в стены стали бить тяжелыми металлическими шарами. Мощный кран раскачивал шар, и тот, казалось, с дьявольским хохотом, с гулом ударял в стену, сотрясая храм. Березка трепетала, не ведая, какая непоправимая беда пришла к ней.

Ночью могучие стены не выдержали и рухнули. В лучах прожекторов было видно, как поднялись к небу тучи пыли. Погибла юная березка под обломками камня, изломали, расплющили ее ствол, растерзали ветки, смешали с битым кирпичом ее молодую листву.

Всякий конец бывает началом чего-то нового. Теперь москвичи любуются красивым зданием Дворца пионеров на Миусской площади. Новая красота пришла и заняла подобающее ей место. Вырос четырехэтажный, облицованный розовой плиткой дворец с куполом обсерватории на крыше, с зимним садом за солнечными стеклянными стенами. Из распахнутых окон доносятся звуки пионерских горнов, звенят детские голоса. Радует сердце новая жизнь, что пришла на смену неприветливой старине: таковы законы вечно движущегося времени.

…А я бы ту березку спас. Осторожно снял бы ее со стены храма и посадил на зеленой лужайке под окнами Дворца пионеров. Я подарил бы отважной вторую жизнь, которую она заслужила и в которую так преданно верила.

Приходится сожалеть, что за неотложностью дел, за трезвостью суждений нам часто недостает романтики. Мы забываем, что среди нас везде и всюду живет сказка и что без нее нет человека, нет мечты, вечно зовущей в светлые дали.