Анатолий Марченко - Смеющиеся глаза Страница 38

Оказывается, Ксюша приняла есенинскую строчку как угрозу в свой адрес.

— Вот что, — сказал Мурат, тщетно пытаясь сохранить серьезный вид. — Ступай к ней и объяснись.

Когда Леонид скрылся в кустарнике, Мурат от души рассмеялся.

— Все это было бы смешно, если не было бы грустно, — раздался вдруг веселый девичий голос.

Стоило мне обернуться, я тут же понял: это была Новелла. Именно, такой рисовал ее Грач. Трудно было поверить, что Новелла недавно вернулась с маршрута. Ее изящные куртка и брюки были вычищены, красиво, даже элегантно сидели на худенькой фигурке. Из-под фетровой, с козырьком, шляпы черным пламенем выбивались волосы. Длинные изогнутые ресницы пушистыми пчелками то садились на глаза, то взлетали с них. На груди, словно гранатовый сок, на солнце горели темно-красные крупные бусы.

— Опять критика? — буркнул Мурат.

— Кто же виноват, что она не знает Есенина? — все таким же веселым тоном спросила Новелла. — Конечно мы.

Я пристально посмотрел на нее. Никогда в жизни не приходилось мне видеть таких глаз. Даже когда лицо ее становилось серьезным и задумчивым, в зеленых, как малахит, глазах не потухали искорки жизнерадостного смеха. Это было так необычно и так удивительно, что хотелось неотрывно смотреть в эта счастливые глаза.

— И когда это ты успела принарядиться? — недовольно опросил Борис.

— Я — женщина, — задорно ответила Новелла, лукаво взглянув на меня. — Пора бы уже и привыкнуть.

Мурат познакомил нас. Новелла сказала мне просто, будто давно знала меня:

— Граница всегда напоминает мне юность.

— Старуха! — хохотнул Мурат. — А юность — это, наверное, безусый мальчишка, возомнивший себя героем!

— Мурат, вы кудесник! Шахиншах Голубых гор! — обрадованно воскликнула Новелла.

— А где же мальчишка? — заинтересовался я.

— Уехал в пограничное училище, — ответила Новелла, и я не почувствовал в ее голосе грусти. — Мальчишки не всегда возвращаются домой. Даже если их ждут. Земля — слишком большая планета. Впрочем, — резко, но все так же бедово закончила она, — сегодня не вечер воспоминаний.

Говорила Новелла напевно и мелодично, слово читала стихи. На боку у нее висел маленький портативный приемник «Гауя». Длинным указательным пальцем она повернула рычажок. Послышалась музыка. Снова щелкнул рычажок, и все стихло.

— А какую песню я услышала в маршруте, — восхищенно сказала Новелла. — Это просто чудо.

— Ты выполняешь задание или расширяешь свой музыкальный кругозор? — насторожился Борис.

— Пойдемте, Мурат, — позвала Новелла. — Мне нужно доложить вам о проделанной работе. К тому же нас здесь не понимают.

Я долго смотрел ей вслед.

— Нравится? — перехватил мой взгляд Борис.

— Красивая, — признался я.

— Никогда не женись на девушке-геологе, — наставительно предупредил меня Борис. — Это же все равно что взять в жены фронтовичку: огни, воды и медные трубы. В чем прелесть женщины? В ее женственности. А жизнь в геологических партиях огрубляет. Нужно уметь вьючить лошадь. Часто спать в одной палатке с мужчинами. Слушать ругань и ругаться самой. И женщина становится мужчиной в юбке. Впрочем, спешу внести коррективы: даже юбку приходится забросить. И в итоге формируется женщина, способная грубить, хлестать спирт и рассказывать не совсем приличные анекдоты.

Я хотел тут же возразить ему, сославшись на Новеллу, но он продолжал:

— Пока не добьюсь поставленной цели — начхать мне на женитьбу. Это какой-нибудь лакировщик изобразит на экране семейную идиллию в расчете на легковерных, а сам каждый день дерется с женой и прячет от нее гонорар.

Меня коробило от этих слов. Самое неприятное было то, что в них, в этих словах, правда жизни как-то удивительно ловко сливалась с отрицанием этой же самой правды. Говоря плохо о каком-нибудь одном человеке, Борис незаметно переносил это плохое на других людей, и потому жизнь представлялась неустроенной, безрадостной, полной бессмысленных противоречий. А все мы — Мурат, Туманский, Ромка, Новелла, я, да и сам Борис — должны были принимать жизнь такой, какой она есть, спокойно, как бы со стороны смотреть и на хорошее и на плохое, потому что, сколько ни бейся, хорошего не прибавится, а плохого не будет.

— Нет, я не за то, чтобы быть равнодушным к добру и злу, — возразил Борис, когда я высказал ему свою точку зрения. — Вы что же, хотите оказать, что я циник? Нет, лейтенант, гол не в те ворота. Моя идея: пусть каждый сделает себя лучше.

Я промолчал и подумал о том, что все, о чем Борис говорил перед этим, не вязалось с его выводами.

Вернулся Мурат, и мы прервали наш разговор.

После ужина Мурат собрал, как он выразился, всю свою «заставу». Я рассказал собравшимся об обстановке на границе, о том, как порой нелегко разгадать хитроумные замыслы нарушителей и что мы, пограничники, возлагаем большие надежды на своих собратьев геологов, чьи тропы порой сходятся с нашими. Кажется, я говорил обо всем этом излишне красиво, но слушали меня внимательно. Время от времени я смотрел на Новеллу. В тихом лунном свете все так же радостно и весело горели ее глаза.

Но я думал не только о ней. Передо мной сидели человек пятнадцать — люди, сроднившиеся с теми самыми Голубыми горами, в которых затерялась и наша пограничная застава. У всех у них были, конечно же, свои дела и заботы, но было и то, что нас не просто объединяло, нет, роднило, превращало в единый сплав. Это было чувство негасимой любви к своей родной земле, которую каждый из нас готов был защитить от любого врага.

Командиром дружины единогласно избрали Новеллу. Голосуя вместе со всеми за ее избрание, я еще не знал, какие события в нашей жизни будут связаны с этой девушкой.

ОДИННАДЦАТЬ СТРАНИЧЕК ИЗ ДНЕВНИКА

Рассказывая о наших первых шагах на границе, я не могу удержаться от искушения открыть свой дневник, который начал вести еще в училище и продолжаю вести сейчас. Пусть это никого не пугает: я не собираюсь воспроизводить его целиком. В этом нет необходимости. Приведу лишь несколько страничек, потому что с их помощью, как мне думается, картина, которую я пытаюсь нарисовать, будет несколько полнее и ярче.

Страничка первая. «Молча смотрим с Ромкой на только что заполненные анкеты. Обидно: чуть ли не половина граф пуста. А что, собственно говоря, мы сделали за двадцать прожитых лет? Окончили десятилетку. Поступили в училище. Окончили. Все? Нет! Мы вступаем в партию. Это очень много. Очень! Вручая партийные билеты, секретарь парткома училища сказал:

— Носите честно.

Он говорил еще очень хорошие и теплые слова, но эти два врезались в память».

Страничка вторая. «У нас с Ромкой две крайности. Я никак не внушу себе, что уже не курсант, а лейтенант. Туманский говорит, что у меня проскальзывают элементы панибратства с подчиненными. Сказалось, видимо, то, что я все детство провел среди солдат на заставе. У Ромки — другое. В часы, свободные от занятий и службы, отсиживается в канцелярии. И вовсе не потому, что это вызывается необходимостью. Сам признался, что над ним, как это ни странно, довлеет сложное и непонятное чувство: хочется быть одному. Говорит, что это, мол, теория «дистанции». Иначе растворишься в массе. Я спросил его: «А почему же не растворяется Туманский? Мы почти не видим его одного». Ромка усмехнулся. И вот его выручает канцелярия заставы: четыре стены, два окна, тишина, изредка звонки телефона и громкий голос дежурного в соседней комнате. Но совесть, совесть! Ведь она не молчит! Выходит, Ромка сам по себе, а люди сами по себе. Нельзя сказать, что он сидит в канцелярии и бездельничает. Работы вдоволь. Книга пограничной службы. Тетради учета. Конспекты. Но что стоит вся эта работа, если отгородился от людей, без которых немыслимо решить ни одной, самой простой задачи?

Впрочем, не слишком ли пристрастно анализирую я работу Ромки и совершенно забываю о себе? А у меня тоже дела идут не ахти как.

Первые беседы с солдатами неутешительны. Настороженные взгляды одних, откровенные хитринки в глазах вторых, скрытая усмешка третьих. Люди разные, а отвечают одинаково коротко и односложно: «Так точно», «Никак нет», «Не знаю», «Есть». И чувствую, с нетерпением ждут разрешения уйти. Как же завоевать доверие? Как установить душевный контакт? Что сделать? Спорим по этим вопросам с Ромкой до одури. С мыслями об этом ложимся спать. С мыслями об этом поднимаемся, чтобы начать новый день».

Страничка третья. «Первое политзанятие. Ну, начнем с того, как ты появился в ленинской комнате. И представим себе, входит розовощекий крепыш в лейтенантских погонах и, приняв рапорт, открывает конспект и начинает говорить. А слушают ли его? Неизвестно. Скорее всего, нет. Скорее всего, изучают. Так почему же он не видит этих глаз — карих, голубых, зеленоватых, серых? Настороженных, приветливых, недоверчивых, равнодушных, удивленных?