Аркадий Львов - Двор. Книга 1 Страница 39

Зюнчик сказал, что он не сволочь, как раз на сегодня сделал все уроки, но они с Колькой решили идти на фронт. Тося, хотя ее Колька не говорил ни слова, схватила его сзади за чуб, послышался треск, и три раза ударила лбом об свой кулак. Колька смеялся и требовал еще, потому что ему не больно, даже наоборот, но в это время подошли Иона и Степа, сказали, что через двадцать минут отправка, кто хочет, можно поцеловаться, и пусть уходят домой. Тося и Оля заплакали в ладони, а Колька и Зюнчик повторили, что едут тоже на фронт.

Степа сказал женщинам, чтобы не морочили голову, пусть думают о детях, а о них беспокоиться нечего: пока переоденут и довезут до Ленинграда, от белофиннов останется одно мокрое место. Иона добавил, что мокрого места тоже не останется: финнам сделают так жарко, что все испарится, как в пустыне Кара-Кум и Кызыл-Кум.

Отправка, которую планировали через двадцать минут, затянулась до вечера — облавтотрест дал на тридцать процентов меньше грузовиков, чем намечалось по разнарядке: положение с резиной было тяжелое, как никогда. Военком пообещал автомобильному начальству, что в обкоме будет такой разговор о резине, после которого оно само полезет в постромки.

Через неделю от Ионы и Степы пришло общее письмо из Белостока. За два дня до этого горсовет прислал наконец ответ, что утверждает решение товарищеского суда о выселении гражданина Чеперухи из города Одессы. Оля открыто смеялась и говорила всем, что это решение теперь до одного места, а Клава Ивановна просила ее не чересчур распускать свой язычок и от имени Дегтяря интересовалась, какая помощь ей нужна со стороны домкома. Оля совсем обнаглела и потребовала сразу двадцать литров керосина, как будто керосин — вода, целую площадку дров и полплощадки антрацита.

— Чеперуха, — поразилась Клава Ивановна, — ты притворяешься или в самом деле? Тебе — двадцать, Хомицкой — двадцать, а в каждом дворе есть свои Хомицкие и Чеперухи, так давайте соберем керосин, уголь, дрова со всего СССР и отдадим вам!

Оля немножко смутилась и объяснила, что просит на всю зиму, до весны, и больше просить не будет. Когда Иона был дома, он привозил раз в неделю, а теперь некому: она сама каждый день ходит на Привоз, чтобы купить у спекулянтов, холера им в бок, ведро угля и вязанку дров.

— Да, — подтвердила Клава Ивановна, — теперь ты сама ходишь. Но не забывай, что товарищеский суд постановил выслать твоего Чеперуху из Одессы. Скажи еще спасибо, что государство ему доверяет и взяло на службу в Красную Армию, а так бы три года — хорошо, если только три года, — посидела, как миленькая, одна со своим шибеником Зюнчиком.

— Клава Ивановна, — Оля сложила перед собой ладони, как будто собиралась читать молитву, — вы спросили, какую помощь я хочу со стороны домкома, и я ответила, но, если нельзя, никто не требует: дадите — на здоровье, не дадите — тоже на здоровье.

— Не строй идиотские штуки, — возмутилась Клава Ивановна, — помощь мы тебе окажем, но надо иметь совесть, а не садиться людям на голову, когда о тебе заботятся.

По особому ходатайству домкома и лично товарища Дегтяря, Оле Чеперухе, семье красноармейца, выдали с топливного склада по твердой государственной цене десять литров керосина, полкубометра дров и пятнадцать ведер угля, то же получила семья красноармейца Хомицкого. Тетя Настя помогала сносить топливо в погреб, и за это хозяйки оставили для нее в подъезде почти целый мешок дров и хороших полтора ведра антрацита. Все говорили, что это не антрацит, а просто клад: такой уголь вынешь из печки и положишь еще два раза, и перегар даст больше тепла, чем новый уголь.

В январе морозы стали еще сильнее, чем в декабре, но на Карельском направлении, где командовал товарищ Тимошенко, Красная Армия наносила белофиннам один удар за другим. Иона Овсеич сообщил: имеются данные, что «линия Маннергейма» прорвана. По его личному мнению, Хомицкий и Чеперуха вряд ли понадобятся, чтобы окончательно отбить у финских вояк всякий аппетит на Ленинград и полезные ископаемые с Кольского полуострова. Несмотря на это, Оля и Тося каждый день допытывались у него, когда именно закончится война, и клялись жизнью своих детей держать секрет в полной тайне. Дегтярь в ответ закрывал глаза и убедительно просил не задавать лишних вопросов.

В середине февраля от Степы пришло письмо, что он сейчас далеко на севере, за Белым морем, а Иону месяц назад сделали ездовым и перевели в другую часть; где Иона сейчас, он не знает и просит сообщить его адрес.

Оля Чеперуха, когда Тося принесла письмо, крепко дернула себя за волосы и закричала, что ее мужа убили, Зюнчик теперь круглый сирота и больше никогда не увидит своего папу. Клава Ивановна требовала, чтобы она немедленно прекратила свою истерику, но Оля разошлась еще сильнее, на весь двор подняла крик, что все ненавидели ее мужа и, пока он был живой, выгнали его из Одессы, где он родился, где родился его папа, его дедушка и, начиная с царя до последних дней, всю жизнь тянули из них жилы.

Подошла Аня, она тоже уговаривала Олю успокоиться, но та ответила ей нецензурными словами и сказала, пусть идет к своему Иосифу, вонючему красному партизану, который больше всех кричал, чтобы Иону выслали из Одессы. Аня сказала, что за мужа не отвечает, она сама воздержалась при голосовании вместе с Олей, а в глубине души вообще была против.

— Стерва, — взвизгнула вдруг Оля, — ты хотела отбить Ванечку Лапидиса у его жены, а она несчастная, больная! Уходи, блядь, чтоб мои глаза тебя не видели!

Аня побледнела, закрыла лицо руками и прижалась плечом к стене.

Через три дня прибыло письмо из военного госпиталя в городе Петрозаводске: Иона Чеперуха писал, что в полевых условиях обморозил себе левую ногу, но майор Криштал — такой доктор, такой специалист, каких на свете мало, и теперь уже главная опасность миновала, ногу не надо отрезать, наоборот, она останется целая, как была, и он сможет бегать со своей тачкой еще шибче, чем раньше. Кроме того, майор Криштал посылает Оле и Зюнчику большой красноармейский привет и обещает на лето приехать в Одессу.

С этим письмом Оля прибежала к мадам Малой и умоляла, чтобы та сию секунду извинилась за нее перед Аней Котляр, а то со стыда она убьет себя и своего Зюнчика.

— Оля, — покачала головой Клава Ивановна, — мне с вами горе, как с маленькими детьми, а у ваших детей уже скоро будут свои дети.

Оля заплакала сладкими слезами и сказала, а куда еще она пойдет, если не к мадам Малой, которая после мужа и сына — самый близкий человек.

— Ой, Чеперуха, — Клава Ивановна крепко ущипнула Олю ниже талии, — ой, подхалимница!

Двадцать девятого февраля, в этом году февраль имел на день больше, магазин предупредил, что, начиная с первого марта, тачка перестанет приезжать во двор, хлеб поступает в свободную продажу и норма отпуска отменяется. На масло, крупу и сахар пока сохраняется установленный порядок, но тоже надо быть готовым, что не сегодня-завтра сделают по-старому, как было до войны с Финляндией.

На всех участках маннергеймовцы откатывались под сокрушительными ударами Красной Армии, и перед ними возникла реальная угроза, что советские войска могут подойти вплотную к столице — городу Хельсинки. В этих условиях они срочно запросили мира. СССР, который еще три с половиной месяца назад предлагал дипломатическим путем решить вопрос, сразу откликнулся, и двенадцатого марта был подписан мирный договор. Новая граница включала весь Карельский перешеек с городом Выборгом — раньше Вии-пури, а еще раньше тоже Выборг, — все северное и западное побережье Ладожского озера, а также некоторые пограничные районы Финляндии, западнее Мурманской железной дороги и часть полуострова Рыбачьего. В целях защиты прохода в Финской залив Советский Союз на арендных началах получал полуостров Ханко. Одновременно с этим область Петсамо и незамерзающий порт Петсамо, добровольно уступленные Советской Россией Финляндии в 1918 году и теперь занятые Красной Армией, СССР вновь передал Финляндии.

Клава Ивановна, Ефим Граник, Тося Хомицкая, Аня Котляр и все остальные, когда Иона Овсеич, на очередном занятии по краткому курсу истории партии, нарисовал, какую мы имеем картину на сегодняшний день, не могли согласиться, что финнам не только оставили всю власть в Финляндии, но еще вернули незамерзающий порт Петсамо. Спрашивается, зачем мы положили столько людей? Чтобы эти чухонцы, при помощи Англии, Франции и Америки, построили новую линию Маннергейма и опять напали на нас? Когда мы по-хорошему просили у них кусочек территории за Лениградом, они нагло повернулись к нам задом и даже слышать не хотели, пока им хорошо не всыпали, а теперь, вместо того, чтобы забрать всю Финляндию, им еще добавили Петсамо! Нет, наша советская власть таки самая честная, самая благородная в мире, но это уже чересчур: слишком большая доброта — это тоже плохо.