Татьяна Назарова - Первые шаги Страница 4

— А ну, замолчите! — громко прикрикнул на них Федор, вставая.

Когда смолк бабий плач, он сурово спросил Мурашева:

— Что же ты, Петр Андреевич, предлагаешь дале делать? За тобой шли. — В голосе его прозвучал укор.

Мужики зашевелились. Мурашев мягко улыбнулся.

— А ты, Федор Палыч, не спеши. Скажем сейчас, что мы обмозговали на пользу обчеству. Пахомушка, поди сюда поближе, — позвал он.

Из толпы выдвинулся юркий рыжий мужичонко с хитро прищуренными, узкими глазками.

— Расскажи, Пахомушка, тут ли те земли, о которых нам говорил! — твердо приказал Мурашев. — Ты ведь ходоком был от нас.

Пахом оглянулся на толпу, снял шапку и истово перекрестился.

— Вот те крест, мужики! Наша земля впереди вольная да хорошая. Были мы в маленьком городке, Акмолы прозывается, за ним и присмотрели хорошее местечко для нашего села, — произнес он торжественно.

Люди стали успокаиваться.

— А далеко ли ехать до него? — осведомился Федор.

— Пятьсот верст осталось. Больше ехали… Доедем до морозов, — вперед Пахома ответил Мурашев.

— Доедут, да не все. У многих лошади уже не идут, — вновь нахмурился Карпов.

За ним зашумели такие же, как он, однолошадники. Никита Дубняк, скривив усмешкой рот, хотел что-то ответить, но Мурашев, остановив его взглядом, заговорил сам:

— И об этом думали, Федор Палыч. Все мы братья во Христе, обо всех надо заботиться. Послушайте, мужички, наши думки.

Человек двадцать шагнули ближе к Мурашеву. Он неторопливо продолжал:

— Были мы и у начальства переселенческого. Двадцать рублей дают ссуду на лошадку. Только ждать придется, ой, долго, мужички! Тысячи ждут. Приценялись и на базаре. Хорошую лошадь здесь дешевле, чем за полсотни, не купишь. Чтоб до морозов доехать, надо верст по сорок в день проходить. Придется всем по паре лошадок в повозку впрягать. Грузу теперь меньше, можно рысцой идти. Вот и удумали мы — разделить обоз!

Мурашев замолк. Молчали и все. Однолошадники, у которых не было денег на вторую лошадь, горько усмехались в бороды.

«Завел людей за тыщи верст и бросает на произвол судьбы. Вот те и „брат во Христе“!» — озлобленно думал Федор, уткнув глаза в землю.

— Не думайте, мужики, что кто останется здесь, так и от нашего обчества отстанет совсем, — заговорил вновь Мурашев, словно разгадав мысли Карпова. — За зиму ваши лошадушки отдохнут, а весной потихоньку и тронетесь. С вами останется Егорушка, он в Акмолах был. Работа в городе найдется, прокормитесь до весны, а в летнее время степь кормит. До Акмолов доедете, а там уж вам скажут, где наше село будет. Землю станут нарезать — мы и вас учтем. Приедете — жилье будет выстроено, найдется угол каждому до весны от стужи укрыться, — ласково ворковал он.

Глава вторая

История города Петропавловска, в котором вместе с другими осталась на зиму семья Карповых, началась около двухсот лет назад.

Сразу после добровольного присоединения казахов, проживающих в Степном крае, к России началось строительство укрепленной Пресногорьковской линии, а затем в 1752 году была заложена крепость св. Петра — будущий Петропавловск.

Первоначальными обитателями крепости были казаки Сибирского казачьего войска и их семьи, образовавшие через полстолетия казачью станицу. Гражданское население стало оседать возле крепости с 1770 года. В первое время это были купцы и приписные мужики, насильно переселенные в новый край.

Крепость и укрепленная линия назначались для защиты новых подданных России от набегов воинственных и диких джунгар и охраны караванного пути из России в Кульджу — караванная торговля имела тогда большое значение. К началу XIX столетия в Петропавловск ежегодно на верблюдах из Кульджи доставлялось товаров больше, чем на миллион рублей. С течением времени джунгары исчезли, и крепость превратилась в мирный город, крупный торговый центр края.

Торговля росла быстро, так как к крепости со всех сторон весной и осенью тянулись кочевники со своими стадами, нуждающиеся в промышленных товарах и хлебе; для них проводились ярмарки — весенняя и осенняя. Но население нового города прибавлялось медленно. Ко времени уничтожения укрепленной линии и крепости — к 1876 году (город Петропавловск официально утвержден Александром II в 1862 году) в Петропавловске жителей насчитывалось всего около девяти тысяч.

Начиная с 1889 года, царское правительство стремилось оставить в центральных губерниях России только то количество бедноты, которое было нужно для батрацкого труда в крупных помещичьих усадьбах и у кулаков. Всех остальных маломощных крестьян старались выселить на Амур, в Сибирь и в Степной край, еще очень мало заселенный.

Переселенческое управление, обещавшее новоселам на новых местах ряд льгот и ссуды, перевозило переселенцев в битком набитых людьми, домашним скарбом и мешками с хлебом товарных вагонах и затем, высадив, предоставляло им самим заботиться о себе. Не имея средств, чтобы обзавестись на новом месте крестьянским хозяйством, большинство переселенцев, приехавших в Степной край, оставались в Петропавловске. Часть из них приписались в мещане, стали кустарями, ремесленниками, другие шли в батраки к станичникам, крепким кулакам, в ближайшие от города села. Те, кому не удавалось никуда пристроиться, не имея жилья, копали землянки в отрогах Красного Яра, за бывшей крепостью. В скученных, полутемных норах «копай-города» таких набилось тысячи. Они являлись постоянным резервом рабочей силы для купцов — предпринимателей, владельцев салотопенных, кожевенных, шерстобитных заводов (торговля с кочевниками велась меновая). После окончания в 1895 году строительства железнодорожной линии между Омском и Петропавловском из переселенцев же набирались рабочие в железнодорожное депо станции.

К 1900 году, когда в Степной край хлынула вторая волна переселенцев, Петропавловск был большим торговым городом, с населением численностью до двадцати двух тысяч.

Большинство последних новоселов добирались до Петропавловска, подобно обозу Мурашева, собственными силами. Они пробивались в глубь края, селились деревнями и селами…

— Как же мы проживем зиму, Федор Палыч? Тканье наше с Танюшкой тут никому не надобно, — растерянно говорила мужу Прасковья на второй день после отъезда односельчан, сидя на завалинке возле небольшого домишка на выселках.

Хозяин дома Григорий Потапов работал слесарем в железнодорожном депо уже пять лет. В прошлом году они с женой построили себе небольшую, как он говорил, «хоромину». Передняя часть домика, отгороженная перегородкой, считалась горницей, во второй половине, где стояла большая русская печь, была кухня, перед кухней сенки — вот и вся «хоромина». Но семья Потаповых не велика: сам Григорий, жена его Катерина да двое ребятишек — хватит места и останется, считали хозяева дома.

Карпов познакомился с Григорием в первый день, когда, проводив обоз, пошел по выселку, не зная зачем, лишь бы оглядеться, и случайно остановился возле домика Потапова.

Потапов первый заговорил с ним, и, как это бывает с неразговорчивыми людьми, Федор неожиданно рассказал этому незнакомому парню с пропитанными мазутом руками о себе все, о своих думах и обиде, не останавливаясь, и, дивуясь на себя, замолчал.

— Знаешь что, подъезжай-ка со своей подводой к моим хоромам, — после нескольких минут раздумья предложил Григорий. — У меня место есть, до морозов далеко, можно и в сенях спать, а там посмотрим, что тебе с семьей делать.

От слов Григория на измученного мужика повеяло теплом.

К вечеру Карповы были уже на квартире. Хозяйка, бойкая сибирячка, пышная, курносая, с румянцем во всю щеку, встретила гостей приветливо. Для девушек устроила из досок и ящиков, постель в сенях, старшим разобрала «парадную» кровать в горнице — сами они спали на нарах за печкой, — а Машу с трехлетним Мишуткой и пятилетним Сашей положила на полатях.

— Девки-то у тебя как приглядны, ничего не скажешь, — весело говорила Катерина, расплетая длинную косу Аксюты. — А ты не бойся! — утешала она Прасковью. — В городе работа найдется всем. Хозяин да Таня с Ксеней робить будут, а мы с тобой по хозяйству, Машутка с ребятами играть станет — всем дело найдется, не увидим, как и зима пролетит, а там и поедете…

С утра Катерина ушла на огород копать картошку. Девушки вызвались помогать, детвора побежала вслед за ними, хозяин еще с работы не вернулся, и Прасковья с мужем в доме остались вдвоем. Федор вечером хотел с хозяином посоветоваться — где найти работу так, чтобы и лошадь прокормить. Может, он и сам с ним сходит — завтра день воскресный.

— А ведь они, Федя, никонианцы, — после долгого молчания робко заговорила снова Прасковья.

Тяжелая жизнь для нее скрашивалась надеждой на загробное блаженство. Поверив, что Никон был еретик, Прасковья стала фанатичной старообрядкой: хмурилась, если какая из дочерей, по старой привычке, крестилась трехперстным крестом, с отвращением смотрела на православные иконы и не хотела с иноверцами есть-пить из одной чашки. Хозяева дома ей понравились. Добрые они, даже за квартиру с них не хотят брать, а из-за веры брезговала она ими.