Василь Земляк - Зеленые млыны Страница 4

— Вы? С этим?

— Какая то женщина несла два, ну и отдала один мне. Грязь, темнота — как раз кстати. Я взял.

— Входите же.

Соснин вошел со своим фонариком, посветил в сенях, улыбнулся. Тем временем Мальва накинула на плечи жакетку, зажгла лампу с прокопченным надбитым стеклом. Соснин извинился, что наследил, снял кожанку, повесил на гвоздь у дверей фуражку. Когда то он сам забил этот гвоздь. Гвоздь еще угодил тогда на кирпич, погнулся, но ничего — держал. «Черт знает что, — подумал Соснин, — сколько всего выветрилось из головы, а вот такие мелочи помнятся. И весло стоит в углу, только потемнело совсем, верно, никто им с тех пор не пользовался».

— Пойду вымою сапоги…

— Ну что вы, что вы, какое мытье! Ставьте вон рядом с моими, пусть стоят. Мои тоже не лучше. Разувайтесь. Тут где то у Клима Ивановича тапки были, никудышные, да все же. Вот, пожалуйста.

Гость разулся, поставил сапоги возле Мальвиных, надел тапки и только тогда упал в кресло.

— Пешком из самого Журбова. Ног не чую. А тут такой славный праздник. Чистый четверг… Ну, рассказывай, как вы тут? Коммуна еще?

— Коммуна…

— А почему таким тоном, Мальва?

— Доживаем последние денечки. Завтра еду к Синице, пусть закрывает.

— Вечного, Мальва, ничего нет. Вечны только люди. Сипович здесь?

— Здесь.

— И Ярош здесь?

— Здесь.

— И оба Гуменных?

— И они…

— Вот видишь. С ними я начинал. А теперь вас сколько?

— Со мной — сто два коммунара.

— Вот видишь. Сто два. Сто два революционера мирового пролетариата. А ты паникуешь…

— Как хорошо, что вы пришли. Может, завтра уже было бы поздно… Мы как на вулкане. И вот вы пришли. Они написали вам?..

— Нет, я сам приехал. А коммуна свое дело сделала. Теперь пусть работают колхозы, совхозы. Она доказала то, что и требовалось доказать: земля может быть общей, как вода и воздух. В коммуне. В добровольной ассоциации. И это не выдумка утопистов прошлого, а реальный опыт нашего века. Мой, ваш… Тут что-нибудь едят на ужин?..

— А как же, а как же! Есть молоко, хлеб, пирожки с горохом. Мать передала. Я сейчас… Клим Иванович здесь ничего не держал, мышей боялся. А я держу. Столовка работает с перебоями, кое кто стал брать продукты домой, сами себе дома готовят. Клим Иванович запрещал, а я разрешила. Говорят, и вы разрешали?

— Разрешал. Не разрешал только самогоноварения. Ха ха ха!

— Теперь в селе гонят. Не знаю точно кто, но гонят. Может, сбегать? Для вас — из под земли достанут. Народ дружный.

— Нет, нет. Пью только казенку, и то когда есть. — Что бы догадаться — держать в шкафчике… — Без этого коммуна не пропадет. Соснин пил молоко.

— Ну, а где же сын?

— Сын? — оживилась Мальва. — Сын там, у матери. Не крещеный. Мне ж теперь и дитя крестить нельзя. Вот какая я теперь, с вашей легкой руки…. Даже не верится, что вы тут. В гости или как?

— Хм, как сказать? Может, и на всю жизнь. Если не прогонят.

— Сюда, в Семиводы?

— Сюда…

— Значит, и коммуна будет жить?

— Нет, Мальва. Землю отдадим в колхоз. Лошадей, коров — все отдадим, пусть хозяйствуют. А тут организуем МТС. Машинно тракторную станцию. Первую, показательную, опорную — как хочешь называй. Новое дело, вот я и попросился сюда из Москвы. Сам попросился. Написал письмо нашему Чубарю, мы же с ним старые знакомые, он и послал меня сюда. Директором МТС. Чубарь был в нашей коммуне, ночевал здесь, в этой комнате. Влас Яковлевич — очень непоседливый человек. Ему ничего не стоило оставить Совнарком на зама и махнуть в степь. Однажды между делом приехал на дроф… Не охотиться, а только полюбоваться. Сел на лошадь, прискакал и все смотрел, как пасутся дрофы. А я все-таки убил для него одну. Не выдержала душа, бабахнул с коня. Одиннадцать килограмм. Хороший был ужин, теперь ему за эту дрофу долго доведется расплачиваться…

— Не понимаю вас…

— Тракторов буду требовать, машин, разного оборудования. А как же! Когда председатель Совнаркома угощается дрофой, которую ты для него подстрелил, и ест такое мясо, может, первый и последний раз в жизни, это так просто не забывается. Даже такой вот простой ужин и то запоминается, Мальва.

— Шутник вы, Викентий Мстиславович. Явились со свечой, теперь — про ужин. Какой уж там ужин? Если б хоть пирожки были свежие. Знала бы я, что такой гость…

— Наверху кто-нибудь живет?

— Нет. Я сначала жила там после Володи.

— А вроде кто то ходит… Мальва замерла, прислушалась. И верно, вроде кто то ходит.

— Это Чумак! Точно, он. Небось вешает новый лозунг.

— Какой Чумак?

— Наш сосед, председатель колхоза. Просто жить не дает. Все, что есть в коммуне, хочет обобществить для колхоза. А казалось бы — свой. Из комбедовцев. Вы, верно, знали его?..

— А ну, пошли! — Соснин порывисто поднялся. Мальва взяла лампу, выбежала на лестницу и тут только вспомнила про ключ от мансарды. Пока вернулась, нашла ключ, отперла дверь — никакого тебе Чумака и никаких следов его агитации. Только полушубок овчинный на кровати, рядом — разбитые сапоги с портянками, а из растворенного в парк окна свисает привязанная к подоконнику веревка. Мальва подошла к окну, посветила лампой вниз. Под голым кустом шиповника стоял Данько, босиком, с непокрытой головой, руки — за спину, глаза опущены, может, надеялся, что не узнают. Рядом валялась его шапка, которую он, вероятно, потерял, когда спускался по веревке. Так вот где он нашел себе убежище от Македонского! В коммуне. А тот ищет его по селам.

Дальше Мальва действовала почти неосознанно. Поставила лампу на пол, схватила с кровати тулупчик и швырнула в окно. Туда же выкинула и сапоги с портянками, запах их пота был ей знаком и оттого еще более отвратителен. Потом поспешно втащила в комнату веревку с узлами и, захлопнув окно, сказала Соснину:

— Пойдемте… Заприте дверь…

— Это и есть Чумак? Странно…

— Нет, это Данько. Я потом вам расскажу… Она остановилась перед дверью, прикрутила фитиль в лампе, улыбнулась:

— Теперь я там не усну и вас туда не пущу. Придется нам ночевать здесь. А завтра что-нибудь придумаем.

— Помиримся. Да какой уж там сон…

Мальва постелила Соснину в нише, на топчане, для себя сдвинула два кресла и, погасив свет, забралась туда. Коммунские сторожа каждый час били в рельсу, перекликались с колхозными, которые напоминали о себе

дальним глухим перезвоном, доносившимся с бывших кулацких усадеб, где еще не так давно выли цепные псы. Теперь Чумак держал в тех дворах где инвентарь, а где лошадей, коров, овец. Были и куры, но их Чумак роздал обратно крестьянам, чтобы не склевали до сева семена, которых было в обрез.

Утром привезли из Журбова багаж Соснина. Кованый, с двумя медными ручками сундук книг и чемодан с бельем. Там, наверное, были рубашки, поражавшие Мальву свежестью еще в пору учения на курсах. Мировую революцию можно совершить только в чистых рубашках, повторял Соснин на лекциях.

Когда коммунары внесли его багаж, он еще спал. Узнав его, старый Сипович расчувствовался, обронил слезу и вышел. Остальные стояли, не в силах поверить, что их первый вожак, тот, кто собрал их отовсюду, а иных даже из самой Америки, снова здесь. Но это был он, светловолосый, белобровый, даже во сне удивительно вдохновенный Соснин, который и прежде не умел очень уж рано вставать и не будил их рельсой, как потом делал Клим Синица, а теперь Мальва. Сегодня Мальва впервые не прибегла к рельсе, чтобы дать Соснину выспаться. Только во дворе шумел Родион Чумак, отправляя своих на сев и не зная еще, что коммуна со всем имуществом, землями, оврагами и лугами уже принадлежит колхозу. Когда же во двор выйдет Соснин с коммунарами и сообщит об этом, Чумак, обезумев от радости, вскочит на первого попавшегося коня, который как раз будет пить из желоба, и, носясь во весь дух по Семиводам, заорет: «Да здравствует коммуна! Да здравствует товарищ Соснин!»

…И вот теперь Соснин навещал больную. На одноконных санках, одетый в потертый медвежий тулупчик, который запомнился Мальве еще с Костромы, на голове заячья шапка, сшитая, верно, уже здесь, глинскими мастерами. Чтобы не нанести в хату холоду, он вешал эти свои меха в сенях на гвоздок. Брюки, как всегда, навыпуск, хорошо отглаженные. Мальву это даже смешило. «А вы все гладите, как на курсах». — «Привычка, Мальва, привычка, что поделаешь, не терплю на мужчине мятых брюк». Как ребенок радуется новой игрушке, так он радовался каждой новой машине, которая прибывала в Семиводы, разумеется, не без содействия товарища Чубаря. На радостях Соснин все похвалялся подстрелить для Мальвы дрофу, но эта птица в наших местах так перепугана и осторожна, что и не подступишься к ней. Зайца же, бывало, приносил и вешал в сенях, на тот же гвоздок, что и одежду. Там заяц несколько дней вымерзал, прежде чем попасть в печь. Родом Соснин был с Валдая и все хотел научить Зингеров готовить зайца по-валдайски — с грибами, лесными ягодами и бесчисленным количеством острых приправ, но ничего из этой науки не вышло. Какие уж тут грибы и ягоды, да и приправ нет в помине, зато заяц по-вавилонски, нашпигованный салом и чесноком, да еще обложенный нарезанной картошкой, удавался хозяйке, а это тоже вкусное блюдо.