Анатолий Ким - Будем кроткими как дети [сборник] Страница 4

Добравшись вон до того поворота, Лян-юбка остановился, бросил веревку и вдруг принялся плакать. Корова сразу потянулась к траве, — знать, не кормлена была, бедняга. Кан Досон подскочил к старику и заорал диким голосом:

— Лян! Ты почему плачешь, отец?!

Я лежал за тем кустом, горбатый Лян стоял совсем близко, рукой достать, — плачет, нагибается и юбкой лицо вытирает. Кан смотрел на него, смотрел, выкатив глаза, и рукою вот так вот за нос себя потряс и крикнул:

— Что случилось, бедный ты, разнесчастный калека?

— Где мой барашек? — спрашивает Лян-юбка, а плакать не перестает.

— Да не было у тебя никакого барашка, Лян! Не было! — кричит в ответ Кан Досон. — Тебе с пьяных глаз показалось, старик!

— А в мешке что? Не барашек ли мой? — спрашивает Лян.

— В мешке! Ишь чего захотел узнать! — надулся Кан, словно индюк. — Но так и быть, тебе-то я скажу! Ты для меня теперь что отец родной, Лян! Никогда не забуду твоей услуги. Мул мой сломал ногу, и не будь твоей коровенки, пришлось бы мне тащить мешок на себе. А в мешке, старик, лежит труп человека! В Яма- Сига это произошло во время бомбежки: разорвало его на кусочки! Меня наняли перевезти останки через перевал, к поселку, где живут родственники мертвеца. И я взялся за это, потому что я ничего на свете не боюсь — ни живых, ни мертвых, ни демонов, ни оборотней! Хочешь, я покажу тебе, что в мешке?

— Хочу, — ответил Лян-юбка, покачиваясь. — Но если там лежит мой барашек, то я должен буду, сынок, тут же, на месте, убить тебя, уж ты прости меня, человек.

— Да что ты все про барашка поминаешь, старик! Ведь пропили мы его в деревне, вспомни! Вместе с моим мулом пропили! Ну? — начал спорить с горбуном Кан Досон.

Я не стал больше дожидаться — ведь в любую минуту меня могли увидеть — и тихо отполз в сторону. Этот Кан Досон, чего доброго, мог отнять все мои горькие денежки, и ничего бы с этим я не смог поделать, сила на этом свете, парень, пока превыше справедливости. Я ушел тогда, думая о печалях нашего мира, а через несколько месяцев, уже холодной осенью, возвращаясь назад с того побережья, увидел здесь этот череп. И я догадался, что это голова забулдыги Исикавы. Кан Досон, должно быть, все же настиг самурая и расправился с ним, как того желала его свирепая душа. И в мешке том, парень, лежал не кто иной, как сам Исикава! Кан Досон прикончил его и вывез тело в горы, чтобы тайно похоронить. Думаю, что он попросту скинул труп вон с того обрыва, вон к тем маленьким березкам внизу, и дело на этом было кончено.

И вы сейчас будете смеяться, учитель! Когда одноглазый бродяга дошел до этого места в рассказе, нелепый Дэксу вдруг вскочил и побежал к краю обрыва, на бегу поддергивая свои ватные штаны. Разинув рот, он долго смотрел вниз, а потом оглянулся на одноглазого.

— Ты чего, Дэксу? — крикнул тот.

— А как же так… Как же, дядюшка, голова Исикавы оказалась здесь, на дороге? — удивлялся Дэксу. — И почему там, внизу, я не вижу его скелета?

— Эх, парень, какие пустяки, однако, тебя занимают! — рассердился одноглазый. — Лиса все растащила. Была лунная ночь, лиса вышла сюда и легла с добычей на ровное место. Теперь тебе ясно, олух?

— Ясно, дядюшка, — виновато ответил Дэксу и вернулся на свое место, высоко поднимая красные, растоптанные ноги.

— Нет, ничего тебе, вижу, не ясно, — сказал одноглазый бродяга. — Самого главного ты никак не поймешь, потому что ты слишком прост душою. Тебе бы, Дэксу, только пожрать бы, да поспать, да поворошить какую-нибудь бабу. А не поймешь ты, парень, того, что люди на свете не умеют жалеть друг друга. Нету у них пощады — ни у кого ни к кому. И отчего бы такое? Вот ты знаешь мое ремесло, Дэксу. Не я его выбирал — судьба моя злосчастная его выбрала. При таком ремесле ты всегда один против всех, и все другие против тебя. Нету у меня ни отца, Ии матери, ни жены, ни детей, — а разве я такой, как все они? Уж мне-то незачем кривить душой, уж я-то очень хорошо вижу всех со стороны: никуда они не годятся, Дэксу! Добра каждый старается нахватать столько, что уже обеими руками не удержит. А попробуй-ка что-нибудь нечаянно прихватить с краю, что- нибудь даже не нужное ему… О-го-го!

Конец рассказа пастуха

И тут я решился, учитель, все-таки окликнуть их: думаю, лучше довериться им, чем умирать на мокрой земле, в сыром тумане. Набрался я сил, приподнял голову, а крикнуть нет голоса. Только стон хриплый идет изнутри. Ну, застонал я. Они как услышали, так и подпрыгнули на месте, а после пригнулись и озираются — ну чисто волки, настоящие лесные волки! Я опять застонал, и с трудом приподнялся, и сел возле могилы. А они, как только увидели меня, тут же вихрем и дунули с перевала, исчезли в тумане. Только сверкнули голые пятки у этого Дэксу. Вот уж, я вам скажу, чурбан парень! Он таки поверил, что Кан Досон бросил на перевале тело Исикавы и что лиса растащила кости.

А я по-другому думаю, учитель. Вы помните, какое отверстие было во лбу того черепа? Не иначе, как пулевая дырка. Так вот, не забывайте об этом, и вы поймете потом, почему я думаю иначе.

Вот послушайте. Стал я спускаться с перевала. То ползком, то кувырком, то на каких-то крыльях по воздуху. И ни капли воды, — вы заметили, учитель, что по эту сторону перевала нет ни одного ручья или родника? Иду я, шатаюсь от одного края дороги до другого, словно пьяный. Вдруг вижу впереди в тумане женщину — в белой юбке, в белой кофте, в белых чулках из материи. Я иду к ней — она удаляется. Я останавливаюсь — она останавливается. Я отворачиваюсь в сторону — она все равно стоит передо мною в тумане. И тогда я понял, что это привидение, — и только подумал об этом, как женщина вдруг оказалась совсем рядом.

Жалею, учитель, что не разглядел ее тогда как следует и не могу теперь рассказать вам, какая она была, — ведь вы, учитель, человек образованный, и вам нельзя верить в такие вещи; словом, вы не из тех людей, которым являются призраки, и вам интересно было бы узнать, как они на самом деле выглядят. Скажу только одно: была она красива нездешней красотой, необыкновенно бледна, с длинными ушами. Встала передо мною и говорит:

— Идем со мною, путник.

— Позвольте, — отвечаю, — госпожа, не идти с вами.

— Почему это? — удивляется она. — Идем, не бойся. Ведь я поведу тебя туда, где все лучше, чем здесь.

— Может, так оно и есть, — говорю я, — но мне хочется быть среди человеков. Человеков, — говорю, — хочу всегда видеть вокруг себя. Никогда бы с ними не расставался, ей-богу.

А у самого слезы, чувствую, побежали из глаз. И так мне стало грустно, учитель, так захотелось вечной жизни на земле, среди людей, что сердце разрывалось. Иду и спотыкаюсь в тумане, слезы кулаком утираю и вдруг смотрю — нет белой женщины передо мною, словно растаяла в тумане.

Не знаю, учитель, почему тогда я отвечал подобным образом. Видно, не пришло еще мое время уходить из

О I

этого мира: ведь согласись я тогда пойти с женщиной… Брата бы своего никогда не обнял и с вами бы вот так не беседовал. Ведь сказано же, что на том свете родных и знакомых не узнают. Потом я много думал обо всем этом и понял, что привидение являлось мне не зря…

Вскоре от разных людей, заходивших в деревню, я узнал следующее. Что Кана Досона за что-то посадили в тюрьму. Что Исикава, оказывается, остался жив и благополучно уехал вместе с другими японцами в свою Японию. И третье — что жена Исикавы исчезла из Яма-Сига после бомбежки и пожара, по сей день неизвестно, что с ней и где она. А один человек мне говорил, что как только грянул десантный бой в Торо, Кан Досон с ружьем в руке кинулся в дом Исикавы, где хозяина не было уже и оставалась лишь его жена…

И я полагаю, учитель, как это ни грустно мне, что бедная женщина поплатилась за своего непутевого мужа. Буйный и необузданный Кан Досон мог порешить ее, не сумев отомстить Исикаве. Так оно, наверное, и произошло, — сами подумайте: куда ж она могла деться и почему новые власти вскоре посадили Кана Досона в тюрьму? И наверняка в том кровавом мешке была она, эта загубленная женщина, и ее бедную голову вы похоронили на перевале, учитель.

А красивая она была, ей-богу! Правда, у нее облысело на затылке, куда плеснули кислоту. Но яшмовое лицо! Бархатные брови и белые, словно пена морская, зубы! И всегда она улыбалась, словно всем была довольна и никакого зла, никакой ненависти вокруг не замечала…

И я не сомневаюсь теперь, что там, на перевале, я видел ее мертвую голову. Иначе и быть не может, учитель! Видели вы, что у черепа на лбу было пробито отверстие? Так вот — у белого привидения, которое встретилось мне на дороге, зияла на лбу кровавая р а н а! Я не говорил вам об этом раньше времени, чтобы вы теперь, вот в это мгновенье, могли понять всю правду!

Это она, которая в жизни знала только позор и ненависть, теперь ходит по перевалу в белой одежде и заманивает путников в тот мир, который считается лучше, чем наш с вами, учитель.