Владимир Монастырев - Рассказы о пластунах Страница 40

— У нас там хорошо, — сказал он, потирая руки. — Пока, правда, никого нет, а назавтра ожидаем гостей из округа, так что скучать не будете… Вы в четвертой роте служили?

— В четвертой, — подтвердил Александр Иванович.

— Вот и хорошо, я сейчас командира четвертой приглашу, — он еще раз позвонил по телефону, а через несколько минут в комнату вошел командир четвертой роты — капитан с широким подбородком и русым чубом, выбивающимся на лоб.

Познакомились, посидели и поговорили о дороге, о погоде, о благоустройстве военного городка. Климов чувствовал себя не очень свободно, хотелось спросить о своем пулемете, о том, что делается в роте и как будут праздновать юбилей. Но спрашивать было неловко, и он ждал, когда об этом заговорят собеседники.

Наконец замполит сказал:

— Вы, наверное, хотите посмотреть нашу комнату боевой славы?

— Это полковой музей так называется? — спросил Александр Иванович.

— Да, — ответил подполковник, — только мы ее музеем не называем — не то, знаете, слово. С музеем связано что-то старое, отслужившее, а у нас там живые реликвии. Они, если хотите, у нас на вооружении, — подполковник встал и потер руки. — Вот так, — заключил он.

Климову понравилось это рассуждение, но он промолчал, ничем не выразив своего одобрения.

Длинным коридором, освещенным электрическими лампочками, замполит, командир роты и Климов прошли в маленький зал. У стены, направо от входа, зачехленное, стояло полковое знамя. Около него застыл ефрейтор с автоматом. У ефрейтора были яркие, припухлые губы и пшеничные брови, которые сейчас чуть вздрагивали.

Климов шагнул к знамени, остановился, медленно стянул с головы кепку и, опустив руку, вытянулся и замер на минуту. Ему вспомнились холмы с подтаявшим, желтым снегом, голые кусты на скатах… От тех кустов атаковали гитлеровцы. За день полк отбил семь атак. Ждали восьмую. Казалось, что уже нечем отбиваться: люди падали от усталости, патроны кончались, остались только гранаты. Когда противник пошел в атаку восьмой раз, командир полка приказал вынести знамя в боевые порядки. Без выстрела вставали солдаты навстречу гитлеровцам и бросались в штыковую… Климов смотрел на зачехленное знамя и видел его развернутым, рвущимся в серое, затянутое тучами небо. Тогда стояла жуткая тишина, и слышно было, как хлопало и щелкало на ветру алое полотнище… Это было на западном берегу Одера, где полк удерживал плацдарм до подхода главных сил.

Климов круто, по-солдатски, повернулся, взглянул на подполковника и капитана, тоже стоявших с вытянутыми по швам руками, и сказал:

— Пойдемте.

Полковой музей помещался в следующей — большой светлой комнате. Александр Иванович сразу увидел свой пулемет. Он стоял в простенке между двумя окнами.

Климов подошел к пулемету, положил руку на холодный кожух.

— Жив, старик, — сказал он и сияющими глазами посмотрел на своих спутников. Они улыбнулись в ответ, понимая его чувства.

Климов медленно, рассматривая экспонаты, подолгу останавливаясь у портретов, обходил комнату. Он узнавал лица, смотревшие на него с пожелтевших фотографий и гравюр, вспоминал фамилии, имена, эпизоды. Вот противотанкист Никольский. Он подбил два немецких танка, третий раздавил его пушечку. Никольский увернулся и гранатой подорвал танк тут же, на своей огневой позиции. А это Никифор Попов, ездовой. Когда рота эсэсовцев пыталась выйти в тыл штаба нашего батальона, ей преградили дорогу ездовые, повара и старшины, собравшиеся на командный пункт. Дело дошло до рукопашной. Восьмерых гитлеровцев уложил Попов, приклад его карабина разбился в щепки, а Никифора крепко ранили — в голову и в руку. Но он жалел лишь о карабине. «Эх, карабинка была хорошая, — говорил он старшине, отправлявшему его в медсанбат, — до чего привык я к ней — сказать невозможно…»

Рядом портрет Василия Сарайкина — парторга четвертой. Вспоминая о нем, Климов видит перед собой всегда одну и ту же картину: впереди белые домики с красными крышами, а вокруг ровное, как стол, покрытое прошлогодней серо-зеленой травой поле; кое-где на нем тускло поблескивают лужи. Второй взвод движется слева и уже далеко ушел, а первый лежит — носы в землю: оттуда, от домиков, враг открыл такой огонь, что голову не поднимешь. И вот от земли отделяется человек, встает и медленно, чуть покачиваясь на коротких ногах, обутых в стоптанные кирзовые сапоги, идет навстречу огню. Ветер отбрасывает полы его плащ-палатки, и они взлетают у него за спиной, как крылья. Парторг шагает молча, не оборачиваясь, и этот немой призыв действует сильнее всяких слов: взвод отрывается от земли, идет вперед…

Климов остановился перед своим портретом. То была гравюра на линолеуме, сделанная художником газеты. Художник, худой, смуглолицый старшина, приходил прямо в окопы: в ту пору полк держал оборону у реки Вислы. Рисовал он около ротного блиндажа — Климов устроился на ящике из-под мин, а художнику командир дал единственную в блиндаже табуретку. Противник целый день стрелял из минометов, иногда мины крякали совсем рядом. После близкого разрыва художник прислушивался некоторое время, потом опять принимался рисовать. Климов ничего не спрашивал у него, но он счел нужным пояснить:

— Я в редакции-то недавно, а до этого был в стрелковой роте, так что это, — он кивнул в ту сторону, где разорвалась последняя мина, — не впервой, попривык…

С портрета смотрел на Климова суровый, большеглазый человек, у него резко выделялись острые скулы, будто он крепко стиснул зубы. Александр Иванович невольно провел рукой по щекам: острых скул как не бывало — лицо округлилось и даже второй подбородок вроде намечается. «От сидячей жизни, — подумал он, — как в трест забрали, так стал жирком обрастать…»

Когда вышли из музея, капитан предложил Климову сходить на занятия к пулеметчикам.

— Они тут недалеко, минут пятнадцать ходьбы, у них как раз скоро огневая подготовка начнется — посмотрите.

— Пойдемте, — согласился Александр Иванович.

Подполковник остался, а они вдвоем пошли на занятия. Дорогой капитан рассказывал о солдатах. Сначала он говорил языком докладной записки, употребляя такие слова, как «контингент», «общеобразовательная подготовка», «физическая закалка», но постепенно они отсеялись, и он по-хорошему заговорил о своих людях.

— Вот, к примеру, Николай Зарубин, ефрейтор, — интересный человек, — рассказывал капитан. — Он, когда прибыл, заявил нам: «Вы меня поставьте туда, где железа побольше, я к железу, к машинам, говорит, привычку имею». Я спрашиваю его: «Вы откуда прибыли, с завода?» — «Нет, отвечает, из деревни, в МТС трактористом работал и комбайн знаю — простой, а самоходный освоить не успел, только недавно, говорит, он к нам прибыл…» Ну, определили мы его пулеметчиком. Понравилось ему. Оружие изучил назубок, стреляет отлично. Все ищет, что бы усовершенствовать. Пытливый парень…

Дорога, поднявшись на бугорок, вильнула вправо и круто пошла вниз, к реке. С бугра видна была широкая, блестящая полоса воды, а ближе — длинная, напоминавшая стадион, площадка, ограниченная с двух сторон высокими голыми тополями. Вдоль площадки, по краю, тянулись сооружения штурмовой полосы. Около первого заборчика стояли и сидели солдаты.

— Вот они, — показал капитан на солдат. — У них сейчас, должно быть, перерыв, — взглянул на часы и подтвердил: — Точно, перерыв.

Не успели капитан и Климов спуститься с бугра, как от группы у забора отделился лейтенант и, подав команду «смирно», побежал им навстречу, придерживая правой рукой кобуру с пистолетом. Козырнул он ловко, с лихостью, доложил звонко, без запинки, кося черными блестящими глазами на Климова. Потом, так же звонко крикнув «вольно», лейтенант пошел вслед за командиром, сразу, будто нечаянно, попав с ним в ногу.

Солдаты откуда-то уже знали, что приехал ветеран-пулеметчик Климов. Они с любопытством разглядывали гостя. Александр Иванович вспомнил допризывников, которых встречал раньше, и подумал было, что ничем эти ребята от тех не отличаются, только разве одеты в форму и оттого, на первый взгляд, кажутся похожими друг на друга. Но когда завязался разговор с солдатами, Климов отметил, что эти посерьезней и крепко осведомлены в делах военных. Оказалось, что солдаты знают о том, как применял Климов «кочующий пулемет» в обороне, и о его поединках с вражескими пулеметчиками, и о том, как он за Вислой удерживал целую ночь перекресток дорог, которым пыталось овладеть до двух рот гитлеровцев.

— На фронтовом опыте учатся, — сказал капитан.

Перерыв кончился, и солдаты приступили к занятиям. Климов и командир роты закурили, прислонясь к забору, наблюдали.

— Вот этот, — указал капитан на широколицего, смуглого ефрейтора, — Зарубин, я вам говорил о нем…

Расчет, в котором был Зарубин, без суеты, но очень легко и быстро выкатил пулемет на огневую позицию. И не успел, как показалось Климову, ефрейтор навести пулемет в цель, а второй номер уже поднял руку — готово!