Припади к земле - Зот Корнилович Тоболкин Страница 40

- Дура! – начиная сердиться, поверил её лжи Науменко. – Я с открытой душой, а ты...

Он удивительно хорошо, мило сердился. И дурой обозвал как-то по-особому, необидно. Так лишь один Фатеев умел. Афанасея думала, что это никогда не повторится.

Сглотнув слюну, сказала:

- Ты приходи ко мне... после, когда стемнеет. – И оттолкнула его.

У амбаров гремел засовами Дугин, невидный в тени навесов. Проходя мимо него, Науменко остановился.

- Раненько, Алёха! – раздалось из темноты. – В твои года об эту пору токо с бабочкой нежиться...

- Зайди ко мне!

Печь в конторе ещё хранила вчерашнее тепло. Повесив на крючок шубу, Науменко снял гимнастёрку и, прижавшись к печке, расстегнул ворот рубахи.

Лестница заскрипела.

Шёл Дугин.

- Ну и темень у тебя, Алёха! – он занёс уличный холод.

- Сейчас зажгу.

Засветив лампу, вывернул тесьму, скинул рубаху, пошёл на Дугина.

- Помнишь?! – показывая багровые рубцы на спине со следами ожогов, спрашивал он.

- Тише, Алёха! Вдруг кто заглянет?

- Боишься? Кулакам служить не боялся?

- Не шуми. Разве мыслимо говорить такое по нонешним временам? Всё ты напутал с похмелья. Говори, зачем вызывал, – уже совсем спокойно потребовал Дугин. – Не красоту же свою показывать.

«И верно: чего это я распинаюсь перед ним?» Науменко оделся, заговорил вяло, чуть слышно. Не хватало ни злости, ни сил, чтобы довести начатый разговор, как задумал. Лишь память не утихала, вминая в прошлое.

...Отпросившись у эскадронного, Науменко поскакал к Марии. Познакомился он с ней месяц назад, когда часть стояла в Бузинке. Проходя мимо школы, попросил у учительницы воды напиться и утонул в озёрных её глазах. Уезжал – покачивало в седле. То и дело хотелось обернуться. Но за спиной усмешливо перемигивались конники. А на тёсовом крылечке трепетал кружевной платочек в девичьей руке. Не в силах противиться его зову, Науменко обернулся и, пришпорив коня, подлетел к крыльцу.

- Гриша! – путаясь в заплечных ремнях, припала к нему Мария. Дрожащие пальцы намертво впились в тепляк шашки. – Не уходи!

- Война ведь, – тихо напомнил он. – Скоро вернусь...

- Правда? – пальцы ослабли, переметнулись на плечи.

- Мне без тебя жизни нет, Марийка! – и, поцеловав учительницу, вскочил в седло. Но, не удержавшись, склонился к ней снова, навстречу к влажным зовущим губам.

- И месяца не пройдёт – вернусь... – бормотал он, силясь освободиться от цепких её рук.

Месяц прошёл...

Науменко бешено гнал коня к школе. Там была засада. Его скрутили и стали спрашивать о чём-то. Он молчал, думая о том, как глупо попался.

Его пытали, били, обкатывали водой, снова били. Но побои, которые в иное время и в ином месте показались бы и страшными и мучительными, терзали меньше, чем стыд, полыхавший в душе. Потом, ослабевшему, поднесли стакан спирта. Очнулся он в завозне.

Спину саднило. Тронул – под гимнастёркой сплошной волдырь. Пытался вспомнить, что было. Допрос. Побои, пытка... спирт. «Почему спирт? Не выболтал ли чего пьяный?»

- Воды, – попросил чуть слышно, уткнувшись разбитым лицом в исчервлённый порог. – Глоток воды!

- Щас, Алёха! Щас, сообразим! – прогундосил кто-то за дверью. Вскоре порог перешагнул солдат с перебитым носом. Науменко видел этого солдата перед пыткой. – Прогнали бунтовщиков-то, – сообщил он, подавая воду. – Там какая-то часть подошла. Наш, деревенский, Петруха Фатеев за командира.

- Дел-то много натворил? – хмуро спросил Науменко.

- Я человек подневольный. Мобилизовали – пошёл. Жить-то охота, – признался Дугин и, склоняясь над Науменко, зашептал: – А про тебя... что на допросе пьяный сознался... не узнают. Узнают, дак не помилуют.

- Врёшь ты всё! – вскрикнул Науменко, а сердце предательски сжалось: «Мог, мог во хмелю выболтать!»

- Может, и вру Алёха. Только после допроса парня вашего схватили, который с тобой ехал... били его смертным боем... и часть твою наполовину выкосили... Может, и вру.

И снова – боль, дурнота, цветные круги перед глазами.

- Помоги встать, – придя в себя, хрипло сказал Науменко. – Да помни, если слово пикнешь кому – язык вырву.

- Я сам себе не враг, – миролюбиво отозвался Дугин.

И он молчал все эти годы.

- На моей памяти было два случая: пожар и воровство, – выдержав долгую паузу, сказал Науменко. – Тут без тебя не обошлось. Молчи, знаю!

- Беда с тобой, Алёха! Несёшь какую-то чертовщину...

- Не юли! Вижу, что всех запутать хочешь. Ума у тебя не хватит. Скорей сам запутаешься. Хочу упредить: если опять что случится – замешан ты или нет, – жив не будешь. Сам учти и другим накажи. Мне терять нечего...

- Не того пужаешь, – отмахнулся Дугин, но ему стало не по себе: «Конченый! Такой хоть на что решится...» – подумал, по коже поползли мурашки.

- Заявлять на тебя не стану, – продолжал Науменко. – Поздно. Когда понадобится – своей властью управлюсь. Живи пока, хоть и незаконно это. Сволочи не должны топтать землю.

- Топчут! Куда их денешь?

- И ты до поры топчи. Оступишься – не подымешься...

Науменко уставился в фиолетовое окно и долго молчал. Его молчаливое отчаяние что-то шевельнуло в душе Дугина. Дугин смущённо кашлянул, не зная, уходить ему или остаться.

- Ты робь, Дугин! Изо всех сил радей для колхозу! – переходя на шёпот, просительно заговорил Науменко. – Подымать его надо. Это и будет для тебя высшей мерой. Заслужишь – всё забуду. Хоть и заждалась тебя пуля... Сгинь теперь!

- Ишь какой ушлый! – шагая домой, думал Дугин. – Я буду радеть, а ты меня за чужие провинности кончишь...

Он не считал себя виноватым в том, что по его наущению Митя поджёг колхозные амбары и угнал из пригона овец.

«Я-то своих рук не прикладывал!»

А сам подстерегал случай.

Случай с Сазоновым помог ему впутать Прокопия.

Случай с Бурдаковым помог оклеветать Гордея.

«Случай не подведёт!» – думал