Припади к земле - Зот Корнилович Тоболкин Страница 41

Дома, усевшись за стол, он старательно выводил на бумаге слова доноса, меняя наклон букв в левую сторону.

Строчки выписывались неровно, как жизнь человеческая, клонясь то влево, то вправо, а то убегали вниз или поднимались вверх.

«...Означенный гражданин Науменко был не раз замечен мною в сношениях с белыми. По его упреждению в руки врагов попал знаменитый герой наш товарищ Камчук, которого при том терзали и с верёвкой на шее волокли за конём. Кабы я не страшился за свою жизнь, поставил бы полную подпись. Боюсь, и потому подписуюсь Верным человеком».

Дописав последнее слово, Дугин перечитал творение рук своих и недовольно покачал головой.

«Надо будет переписать. А то буквы, как зайцы от охотника, во все стороны припустились».

Сунув послание за божницу, зашептал молитву.

«...Да воскреснет бог и разыдутся врази его. И да бегут от лица его ненавидящие его. Яко исчезает дым – да исчезнут. Яко тает воск от лица огня. Тако погибнут беси...»

Глава 25

Перед окончанием курсов Прокопий на несколько дней отпросился домой. Едва успев поздороваться с родными, ушёл к Марии.

Он много недопонимал в их непростых отношениях и тревожился за любовь, в которую вкралось нечто холодное, непонятное.

Мария была добра и чутка: ласкала даже тогда, когда на душе у неё, как и сегодня, кошки скребли, – и он замечал это. От этого было печально и неспокойно. На всём лежала пелена грусти и недоговорённости. А снять её Прокопий никак не умел. Возможно, здесь сказывалась разница в годах, над которой Мария не сумела одержать верх.

Она тайком выщипывала у себя седые волосы, но седина, словно в насмешку, всё гуще усеивала голову. Тонкая, стройная, с бледным чистым лицом, она казалась моложавой, молодой почти девушкой. Лишь в глазах плескалась постоянная бабья тревога. От неё по лицу, у губ и под глазами расходилась лёгкая, едва заметная морщь. Прокопий любил целовать эти тонкие нежные морщинки...

Утром молча оделся и грустно побрёл по сонной деревне.

У печки, как всегда по утрам, возилась Александра. Отец покачивал на ноге улыбающуюся Фешку.

- Явился, полуночник! – нахмурилась мать.

- Пройди в горницу, – велел отец, снимая с ноги Фешку.

Раздвинув на окнах занавески, сел на табурет у зеркала и негромко спросил:

- Как жить думаешь, сын?

- Как жил, так и буду.

- В твои года за слова отвечать пора, – недовольно покосился отец. Это Феше простительно. Она дитёнок.

- Я правду говорю, тятя. По-старому жить буду.

- По-старому не выйдет. День на день не приходится. Я вот уж не смогу жить, как ты. А ты не сможешь, как Феша.

- Тогда не знаю, – потупился парень.

- Я, не обдумав шагу, не шагну. А ты как-то очень уж легко живёшь. Вокруг тебя – люди. Хоть бы об их подумал...

- Пускай сами о себе думают.

- А ежели ты им дорогу перекрыл? В твоей жизни замешаны многие: учительница, Науменко, мать, Катерина... И всем больно. Вот я и спрашиваю: как быть?

- Не знаю.

- А надо знать! – повысил голос Гордей. – Вдруг чью судьбу сломаешь! Может, сломал уж... С Григорьем-то они не из-за тебя разошлись?

- До меня ещё...

- Один грех долой, – облегчённо вздохнул Гордей – И как вы решили?

- А что решать? Мне в армию идти.

- Стало быть, сам за всех обдумал? Отец с матерью тебе ни к чему?

- За меня военкомат думает. И за вас тоже. Тут хоть что делай, а будет так, как будет.

- Легко рассудил. Вдруг с дитём оставишь её?

- Нет... как будто нет.

- Тогда погоди, не женись до армии. Себя проверь и ей дай время. Она женщина серьёзная. Сомнёшь – век себе не простишь.

- Я ведь всё понимаю, тятя.

- Понимаешь, и ладно, – сухо сказал отец и медленно вышел.

- О чём он с тобой? – проводив Фешку в школу, спросила Александра.

- О разном, – нехотя ответил сын. – Ты разве не подслушивала?

- Досуг мне... – проворчала Александра.

Она пробовала подслушивать, но дверь скрипнула, и её пришлось прикрыть.

- С Катериной-то как будешь?

- О ней пущай Сазонов пекётся.

- Ты почто девку оговариваешь? Она и так вся извелась из-за тебя.

- Не из-за меня, мама.

- А я говорю: из-за тебя! Ты испортил её! До тебя кровь с молоком была! А теперь тоньше былинки стала.

- Я за всех не ответчик, – буркнул Прокопий.

- Ты как говоришь со мной? Ты с кем говоришь? – Александра сняла с вешалки Гордеев сыромятный ремень и огрела сына. Он схватил мать за руки и отнял ремень.

- На мать?! На родную мать руку поднял? – Александра села на лавку и разревелась.

- Не надо, мама. Я ведь не тронул тебя... Я ведь только ремень взял...

- Взял, дак бей! Стерплю и это. Отец крикнуть не смеет, а сын ударить готов...

- Прости меня. Ну, ей-богу, нечаянно. Я не хотел, ты не сердись!

- Драть тебя надо. Шкуру спустить за Катю, за всех нас...

- Дери, мам, только не сердись...

- Хоть бы уж в армию скорей призвали! Всех растравил, растревожил!..

- Скоро, мама! Теперь уж скоро!.. Потерпи немного.

- Я привыкла терпеть. Уйдёшь – тоже немногим легче. Вдруг – война?

- Войны не будет! – улыбнулся Прокопий обнимая мать, скоро забывающую свои обиды. – Войны сто лет не будет.

- Токо на моём веку три отгремело. А сто лет разве люди утерпят?