Анатолий Емельянов - Разлив Цивиля Страница 42

Кладовщик вздрогнул от неожиданности, обернулся на голос.

— Здорово, — и зачем-то поправил шапку, подтянул ремешок сумки.

— Почему не пришел вовремя? — строго спросил Павел. — Тебя одного ждут десять человек. Опять под градусом? Ну-ка, побыстрей дай нам полога и мешки… Начнем с пшеницы, — Павел взял Хабуса за плечо и слегка подтолкнул к выходу из сарая.

— Я… я сейчас, — забормотал тот. — Я не знал, что ты здесь…

— А нас, значит, ни во что не ставит, — недобро усмехнулся Володя, — поскольку мы не начальство…

К обеду для всех сеялок была установлена норма высева отдельно по каждой культуре.

Полуденное солнце заметно припекало; Элекси с Гришкой помыли руки в натаявшей около сарая лужице.

— Если так будет припекать — через какую-нибудь неделю бугры уже и просохнуть успеют.

— Да, можно будет выезжать.

«Да, можно будет и выезжать», — вслед за Гришкой повторил про себя Павел.

Трактористы разошлись на обед, а он еще задержался на подворье.

— Вижу, не очень торопишься, — подошел к нему Хабус. — А мне как раз с тобой поговорить надо.

— Давай поговорим, — хмуро ответил Павел.

— Обедать куда пойдешь?

— Домой, куда же еще. Столовой в колхозе пока еще нет.

— Стало быть, сам же и варишь?

— А кого я заставлю варить?

— Тебе, парень, жениться надо.

— Уж не подобрал ли невесту?

Павел понимал, что весь этот разговор Хабус завел неспроста. Так оно и оказалось.

— Невесту ты и сам подберешь — девок в Сявалкасах хоть пруд пруди. Хотел хоть на один раз избавить тебя от обеденной стряпни. Айда ко мне, — и, как бы заранее боясь, что Павел может отказаться, добавил: — Виссарион Маркович не чуждался меня. Хороший был человек!..

На вид, на первый взгляд Петр кажется этаким мужичком-простачком. Но все село знает, как не прост этот мужичок. Все село знает, что кладовщик пьянствует. Но вот, поди ж ты, и кладовщиком работает много лет, и даже в правление избран. Уж наверное Трофиму Матвеевичу, если и не все, то многое известно о кладовщике, однако же он почему-то терпит его. Говорят, при недостачах зерна на собраниях многие кричат: «Усохло, списать!» Кричат, понятное дело, те, кто многим ли, малым, но попользовался от кладовщика: с одним он выпил, другому зерна из-под полы отпустил… Про Виссариона Марковича вспомнил. Да и в самом деле они с ним были вроде бы в дружбе. Неужели и Виссар принимал участие в его темных делах? Вряд ли. А узнать — как узнаешь? Пойти к нему на обед? Но за один раз, даже если обед будет и с выпивкой, — в первый раз даже и хмельной Петр Хабус ничего такого тебе не расскажет. А люди, конечно, увидят, люди про себя рассудят: не успел стать парторгом, а уж Петру Хабусу продался…

— Спасибо, Петр Васильевич. Пойду домой… А выпивать с утра пораньше воздерживайся. Вон сколько всяких дел. Горох еще повторно не пропустил, а ведь давно бы следовало закончить.

— Трофим Матвеевич болен, некому наряда на людей дать. Но ты не беспокойся. К севу все будет сделано. И выпивкой тоже не попрекай. У кого горло наоборот? Не пьет только тот, у кого не на что пить или кому не подносят. Тем более наше сельское дело: хочешь пиво вари, хочешь самогонку гони, — Хабус засмеялся.

Павел не принял шутки.

— Наряд на людей даст и Санька, бригадир. Но сказать об этом должен ты сам. Дитя не плачет, мать не разумеет… Пока.

— Так, значит, не пойдешь.

— Нет. Некогда по гостям расхаживать.

Павел зашагал в правление. Солнце светило в лицо, и глаза сами собой жмурились. Ватник пришлось расстегнуть: жарко.

Скоро, совсем скоро наступит день, к которому еще с осени начинают готовиться сельские жители и которого ждут с таким нетерпением, — день первой борозды.

7

Вон оно, солнышко-то, как наяривает, не успеешь и оглянуться, как в поле выезжать надо, а еще столько всяких дел недоделанных остается! Хворать, говорят, всегда плохо, а сейчас уж и совсем некстати, совсем не время.

Трофим Матвеевич уже не раз пожалел, что поторопился, что встал на ноги, не успев выздороветь как следует. Не раз вспомнил слова матери: «Возврат болезни — хуже самой болезни». Он старался утешать себя тем, что это никакой не возврат, а просто погорячился, понервничал вчера в разговоре с Кадышевым, вот и сказалось. Но от этого утешения легче не становилось. Сердце по-прежнему ныло, а временами вдруг начинало так колоть, что хоть криком кричи. Только кому кричать-то, ни до кого не докричишься. Марьи нет. Встанет, наскоро приготовит завтрак, и тут же в свою библиотеку. Будто опоздай она туда на час — все Сявалкасы у дверей ее будут дожидаться…

Трофим Матвеевич лежал на спине и глядел на белый-белый потолок. И чем больше он на него смотрел, тем тягостней становилось у него на сердце.

А ведь Марья-то… ну да, конечно, и одевается каждый день, как на свадьбу, несмотря на непролазную грязь, и что-то там со своей прической делает, и вся какая-то другая стала… — неужто в кого-то втрескалась на старости лет?.. Ну, до старости ей, конечно, еще далеко, по ведь уже тридцать, дурехе, тридцать, а не девятнадцать… Да нет, что это мне в голову всякая блажь лезет. Полежишь так еще с недельку, поглядишь на этот белый потолок, и не такое взбредет.

Трофим Матвеевич старался отгонять от себя эти мысли, но вдруг вспомнилось, как у правления Марья кидала в Павла снегом, и глаза у нее блестели каким-то непонятным блеском, и вся она была тогда какая-то взбудораженная, счастливая… Неужели? Неужели он за своими председательскими делами проглядел Марью?..

Нет, уж лучше думать про колхозные дела — это спокойнее, а то сердце опять закололо, как иголками.

Да, заболел он очень некстати… Столько дел! У половины машин нет скатов. Кто их достанет, кроме него, председателя? Был бы Виссарион Маркович, можно было бы хоть его послать к нужным людям. Да не раз и бывало: возьмет с собой несколько ящиков с яйцами — этой «международной валютой», как он их называл, — и ездит по городам, достает, что надо. Понятно, не в магазинах, не по счетам. Но потом составляли акт на покупку, ставили об этом в известность ревизионную комиссию, и дело с концом… Да и только ли одни скаты приходится доставать. А запасные части к тракторам и к тем же автомашинам. Сколько приходится тратить сил и времени, как приходится изловчаться, изворачиваться, совать взятки! Неужели не найдется ни одна умная голова и не подумает, как бы этих частей выпустить побольше и давать их нам в плановом государственном порядке, чтобы мы, председатели, не ловчили. А то ведь что получается: не для себя, для колхоза стараешься, но в случае чего за это старание очень даже просто можешь и в тюрьму угодить — документы-то липовые…

Кого же, кого бы послать за скатами? О Павле и говорить нечего: он так честен и праведен, что и его, Трофима Матвеевича, ни за грош продаст, и тех, кто ему доброе дело сделает, под монастырь подведет. Если бы еще твою кристальную честность, товарищ Кадышев, на автомашины вместо скатов можно было поставить! Послать Володю? Парень боевой, разбитной, но очень уж болтлив, весь район будет знать, где он был и что достал… Петра Хабуса? Что ж, этот мужик хваткий, этот может. Да и всякие ходы-выходы знает. Через его руки и те же яйца шли, и незаприходованный мед. Зашибает сильно, но если как следует хвост накрутить, воздержится, трезвым вернется. Вот только… только себя, сволочь, не забудет, попутно и себе жирный кусок урвет…

Вот и получается, что, кроме него самого, ехать в город некому, послать некого. Ох, и не вовремя же он слег!.. И семена не все просортированы, опять летом зацветет на полях своим ядовито-желтым цветом сурепка, и опять будут его ругать, кому не лень, и тыкать носом, как несмышленого кутенка. Эх, чертовская все же эта председательская должность!..

Трофим Матвеевич тяжело вздыхает, переворачивается с бока опять на спину, опять видит тщательно выкрашенный белилами потолок, и только сейчас до него доходит: почему так тягостно, так противно глядеть на его мертвенную белизну: потолок этот напоминает о госпиталях, по которым Трофиму Матвеевичу в свое время пришлось немало поваляться.

Хорошо бы заснуть! Но и сон, как назло, не идет. Какой уж там сон — солнце, вон оно, прямо в окно лезет. Скоро, совсем скоро в поле выезжать…

Всему своя мера

1

Рабочий день кончился. Райком опустел, и разом наступила непривычная для этого шумного дома тишина. Даже телефоны молчат.

Василий Иванович встает из-за своего стола, подходит к окну. Где-то далеко над лесами пламенеет закат, отблески его лежат и на верхушках по-апрельски голых еще деревьев, на мокрых крышах домов городка… Назвать-то городом вчерашний поселок хоть и назвали, но до настоящего города ему еще далеко. Асфальта мало, замощены только главные улицы, и вот сейчас, в весеннюю распутицу, в городок и въехать не с любой стороны въедешь. Мало, очень мало выделяется республикой средств на благоустройство райцентров, всех этих денег едва хватает на освещение да на то, чтобы как-то поддерживать проезжими дороги в зимнее время.