Николай Асанов - Открыватели дорог Страница 42

У них даже руки  д у м а л и! Ярка, когда стал студентом, вычитал где-то, что Фридрих Энгельс уважал рабочие руки и даже прямо говорил, что творческий процесс начинается в голове, а кончается в пальцах рук, которые держат инструмент, будь то перо, или резец, или просто стамеска, или молоток. Вот и Ярослав — если он замышлял какой-нибудь прибор для счета соударений ядерных частиц, — так просто чувствовал, что у него и голова горела, и руки нацеливались — сейчас начнут «стрелять».

Отец и дед видели это еще в школьные Яркины времена, когда парень мастерил прибор для определения силы ветра с крыла обыкновенного бумажного змея или вертушку — лаг для учета скорости движения его собственноручно сделанной байдарки. Да и вообще все в доме у Чудаковых было сделано ими собственноручно, кроме, наверно, электрических лампочек, а до лампочек просто руки не доходили, а то они и лампочки переконструировали бы, это уж как пить дать!

И отец и дед Ярки были рабочими, тут профессор не ошибался, только они еще были  м а с т е р а м и  своего дела. А мастер — всегда думающий человек.

Война для Ярки была испытанием жесточайшим. Началась она, когда Ярославу было всего девять лет, и хотя он дважды убегал «на фронт», дальше первого контрольно-пропускного пункта так и не дошел…

Ну, а голод, физические страдания в нетопленной квартире — так ведь все это было ра́вно для всех. В те дни он еще не подозревал, что и воевали не все, и голодали тоже не все. Взрослый умеет кое-что не замечать, на некоторые вещи не обращать внимания. Это только дети  н е  п р о щ а ю т, взрослые просто не желают  в и д е т ь. Значительно удобнее.

А «похоронная» пришла. Ярослав Ярославович старший, отец Ярки, погиб. Но в семье остался Ярослав Ярославович старейший, дед, а дед не позволял грустить. Дед заставлял работать. С двенадцати лет Ярка начал помогать деду «лудить, паять», а с пятнадцати подыскал себе «рукомесло» посложнее — чинить радиоприемники. Их навезли с войны много, и все разных фирм. Потом пошли телевизоры, всякие счетно-измерительные приборы. В семнадцать лет Ярку даже приняли в один счетно-аналитический институт мастером по ремонту приборов. Не это ли, в сущности, и толкнуло парня на физико-технический факультет?

Так он начал учиться у Михаила Борисовича…

Однако студент Чудаков ответить на приглашение профессора не торопился. Он окончил и третий курс, и четвертый, но Михаилу Борисовичу не звонил. Михаил Борисович тоже не напоминал. «Ничего, придет! Он прекрасно знает возможности моей лаборатории. Где еще он получит такой ускоритель, такое оборудование?» — усмехался про себя Красов. Он испытывал примерно такое же ощущение, какое чувствует опытный охотник: приманки расставлены, можно и покурить…

В начале пятого курса Чудаков действительно напомнил профессору о давнем разговоре. И заговорил в той же странной манере:

— Не скажу, Михаил Борисович, что я нашел слиток золота величиной с конскую голову, но кое-какими мыслями и я не прочь поделиться.

— Пожалуйста, пожалуйста, я помню свое приглашение. Только что же вас до сих пор задерживало?

— Говорят, что только пустая голова ногам покоя не дает. А мне все эти годы было не до развлечений. И на этот раз, возможно, окажусь скучным гостем.

— Ну что вы, Ярослав Ярославович, поболтаем за чашкой чаю. Если у вас есть ко мне вопросы, попытаюсь ответить. Кстати, где вы собираетесь проходить курсовую практику и какую тему выбрали?

— Хотел проситься к вам в институт, в вашу лабораторию. А тема — поиск нового метода наблюдения за соударениями частиц.

— Отлично, отлично! — заторопился Михаил Борисович.

Он даже подергал галстук, напоминая себе, что нельзя проявлять такой восторг и поспешность. Он знал у себя этот недостаток: на все взволновавшее отвечать с непозволительной солидному человеку торопливостью. А когда торопился, то даже слова проглатывал и повторял их. Что-то вроде «отличноличнолично». Но, боже мой, что он слышит? Новый метод наблюдения за соударениями! Американцы споткнулись именно на этом! И у них нет никакого нового метода! Неужели этот вихрастый паренек может что-то предложить? Правда, Нильс Бор говорит, что новые идеи только тогда интересны, когда ни на что предыдущее не похожи. Кто знает, что в голове у этого мальчишки?

И опять профессор ошибался: к этому времени Ярослава Чудакова никак нельзя было назвать мальчишкой. Он уже был женат и даже ожидал прибавления семейства. Оставалась в его лице этакая неизменная моложавость, некоторая монгольская безбородость, но возраст у него был уже не солдатский, а офицерский. А вот одежка на нем привычная — такие же, если не те же, лыжные штаны да мохнатый свитер под горло.

— Итак, у вас есть уже свои идеи? — не удержался профессор.

Но Чудаков не торопился.

— Да ведь как сказать! В нашей любимой науке творится то же самое, что в кавалерии: ночь темная, лошадь черная, едешь-едешь и думаешь: а не черт ли тебя везет? — как мой дед говаривал. Знаете, в таких условиях не всякую идею и выскажешь. Я бы хотел сначала посмотреть, над чем вы работаете в вашей лаборатории, послушать товарищей…

«А у этого паренька, кажется, зубы тигра! — подумал Михаил Борисович. — Ну, что ж, это даже интереснее, больше чести для укротителя». Но эту злую мысль удержал при себе. А что, если у студента есть так называемая  б е з у м н а я  идея? Отпугивать его не следует ни в коем разе. И весьма любезно повторил:

— Так я вас жду в субботу, часикам к семи. Сначала поговорим о наших баранах, попозже придут молодые люди, можно будет и потанцевать. — И подумал с некоторым сожалением: «Впрочем, какой из тебя танцор? Но надо предупредить Брониславу, чтобы поуняла свою надменность, когда увидит этого странного гостя!»

— С удовольствием! — спокойно ответил Чудаков, будто давно уже привык бывать на профессорских раутах. — Могу ли я пригласить от вашего имени и жену?

— Вы женаты? — удивился профессор.

— Уже полгода! — улыбнулся Чудаков. — Может быть, по отсутствии стажа жена и не любит отпускать меня одного.

— Пожалуйста, пожалуйста! — с необыкновенным радушием в голосе сказал Михаил Борисович. И полюбопытствовал: — А ваша супруга тоже физик?

— Нет, она электроник.

— Скажите на милость! Она перегнала вас — выбрала новейшую науку!

— Есть ведь и поновее! — с какой-то странной иронией ответил Чудаков. — Вот уже и бионики появились.

— Это не наука, а чистое шаманство! — произнес профессор с неопределенной интонацией, так что трудно было понять, шутит он или всерьез так думает.

— Ну что вы, Михаил Борисович! — Чудаков усмехнулся. — Ведь еще не так давно и генетику и кибернетику считали охвостьем идеализма.

— Тут вы в чем-то заблуждаетесь! — внезапно став строгим, сказал Михаил Борисович. Вольнодумство студента ему не понравилось. Да и зачем молодому физику интересоваться генетикой, бионикой? В сущности, рядом с физикой эти науки выглядят примерно так же, как астрология рядом с астрономией. И потом в этих странных рассуждениях, чувствовал Михаил Борисович, проскальзывает слишком глубокая ирония.

А Чудаков не унимался:

— Но и физика стала ведущей наукой совсем недавно. А кибернетика выплыла на поверхность только после того, как оказалось, что без машинных вычислений нам не управиться с физикой. А теперь попробуйте представить, что завтра американцы объявят, будто могут передавать приказы на свои атомные суда без помощи радио, только лишь усилием воли гипнотизера, направленным на медиума, сидящего где-то в рубке корабля. Или даже на подводную лодку без ее всплытия, которое требуется сейчас, поскольку радиоволны не желают проникать под воду. Разве мы не заинтересуемся такими опытами?

— А вы что-нибудь слышали о подобных экспериментах? — с любопытством спросил Михаил Борисович.

Несмотря на свое подчеркнуто пренебрежительное отношение к «мистическим» наукам, каковыми он считал генетику, бионику, парапсихологию, он побаивался оказаться вдруг в печальном одиночестве, если кто-то где-то кого-то убедит в их действенности.

— Ну, что вы, — с грустной доверительностью сказал Чудаков, — у нас об этом не пишут и никто за этим не следит.

— Стоп, товарищ Чудаков! — холодно обрезал студента Михаил Борисович. — Руководство получает самые последние новости о положении дел в науке! — строго заметил он.

— Возможно, возможно! — ничуть не смутясь, сказал Чудаков. — Но все-таки мне жаль, что мы несколько ограничиваем наш кругозор… Так в субботу? — переспросил он, словно хотел убедиться, не откажется ли профессор от своего приглашения после того, как будущий гость проявил некоторое вольнодумство.

Но профессор как будто забыл о своем недовольстве и, приятно улыбнувшись, повторил: