Тахави Ахтанов - Избранное в двух томах. Том второй Страница 44

Вся эта картина воспринималась, как чья-то бестактная шутка или сценка из бездарного спектакля. Но это был факт. Реальный жизненный факт из повседневного быта небольшого города, ведущего к храму чистой Красоты — к Тадж-Махалу.

Наше здешнее пристанище — небольшая одноэтажная гостиница, непривычная для нашего глаза. В ней нет коридора, а в номера входят непосредственно с веранды. В маленьком ресторане нас обслуживают официанты, одетые в белые камзолы, туго перетянутые в талии. Белые тюрбаны на головах, лихо закрученные усики, босые ноги, а пуще всего гибкие, до нарочитости проворные движения этих официантов — придают нашему обеду какой-то опереточный оттенок.

Зато знакомство с хозяином ресторана вводит в атмосферу психологической драмы — обычной драмы старости и одиночества. Он, конечно, англичанин, владелец этого сугубо национального индийского ресторана. Типичный «сын Альбиона», рыжий и тощий. Сначала нас несколько утомляла его стариковская суетливая услужливость. Но потом он растрогал нас жалобами на одиночество и тоску по родине, рассказом о недавнем приезде двух племянниц «оттуда»... Ностальгия — благородная болезнь. Ее понимаешь под любым меридианом.

...Когда сразу после обеда нам предложили еще сегодня же обозревать мавзолей Акбара, мы со вздохом переглянулись. Но... как говорится, провинившийся раб усталости не знает. И вот мы снова едем по городу. На этот раз в сторону, противоположную древней крепости. Насытившись вдосталь древностями, мы теперь жадно впитываем впечатления живой жизни. Общий вид улицы совпадает с тем, что мы еще на родине видели в индийских фильмах.

Шумливый пестрый восточный базар. На фоне невысоких тесно прижавшихся один к другому домов — навесы, навесы, навесы... Множество лавок, магазинчиков, ремесленных мастерских, фруктовых и овощных лотков. Все это зрелище венчает водруженная в конце улицы круглая железная печка с казаном. На ней готовят. Тут же, прямо на земле, едят. Босоногие, полуголые ребятишки, обжигаясь, хватают грязными ручонками только что сваренные куски.

Только уже при самом выезде из города на широкой асфальтовой дороге нам встретилась первая стройка. Над низеньким домом надстраивался второй этаж. Но где же привычная для нашего глаза строительная техника? Ее нет. С полсотни рабочих, выстроившись цепочкой, передавали кирпичи снизу вверх, из рук в руки. Движения их были идеально слаженны, плавны. Невольно подумалось: эти люди строят дом так же прилежно, с такой же полной самоотдачей, как их предки, возводившие некогда несравненный Тадж-Махал или древнюю крепость на берегу священной Джамны. Словно и не протекли три с лишним столетия.

Мы опасались, что после всех диковин этого дня не сможем воспринять еще и мавзолей Акбара. Думалось, что наступило пресыщение. Но впечатление от этого совершенного произведения искусства оказалось таким сильным, что оттеснило усталость. Мы опять — в который уже раз за этот нескончаемый день — были восхищены и грандиозностью сооружения и неповторимым своеобразием восточной архитектуры.

Снова красный камень, снова монументальные стены с четырех сторон, и в каждой из стен — свои ворота. Силуэт главных больших ворот напоминает букву «А» с заостренным кончиком и прямыми вертикальными боковыми линиями. Общий вид этих ворот настолько необычен, что если вы даже опытный путешественник, основательно повидавший белый свет, вы все же вряд ли отыщете в своей памяти что-либо похожее на этот высокий, выдающийся над всем сооружением портал, эти четыре купола, поддерживаемые мягкими подпорками. К тому же купола эти не круглы, а четырехгранны. Два крыла, построенные чуть ниже, повторяют основные мотивы портала.

И снова тот же эффект легкости, грации, воздушности, заложенный в эту огромную каменную постройку.

Орнамент, украшающий поверхность ворот, наш гид сравнивает с узорами восточных ковров. По-моему, это почти кощунство. Ну какие там ковры — в конце концов, прозаическая деталь быта — могут сравниться с поэзией этих ослепительных узоров из белого мрамора по красному каменному фону! Ритмика этих симметрично повторяющихся узоров снова рождает в душе восточные мелодии, которые завершаются неожиданным взлетом, как песни зычноголосого Биржана.

Да, вот он, этот неожиданный рывок ввысь — это четыре ярко-белых минарета. Белое и красное. Полярность этих цветов (огонь и вода, страсть и успокоение) подчеркивается резкой, как взмах клинка, гранью. Тонкие, уводящие в небо минареты опоясаны балкончиками. Их воздушные купола, поддерживаемые, словно тонкими пальцами, узенькой колоннадой, — все это гениально задуманный антипод громадного, раскинувшегося вширь мавзолея. Вам как бы бросают вызов: попробуйте-ка проглотить сразу огонь и лед. При первом взгляде в нас начинают бунтовать привычные школярские эстетические представления. То, что вы видите, кажется вам дерзостью, вы эпатированы, вам хочется даже сказать, что здесь нарушены законы гармонии...

Но если вы воздержались от этой мгновенной примитивной реакции, если вы сумели постоять несколько минут молча, сосредоточенно вглядываясь в творение Мастера, то вы почувствуете: этот миг вашей жизни существенно обогатил вас. И вы понимаете, что ошиблись, спутав дерзновение с дерзостью, понимаете, что перед вами не произвольные парадоксы архитектора, а произведение, пронизанное глубочайшей мыслью, соразмеренное величайшим художественным тактом.

Помимо чистого эстетического наслаждения я испытываю при взгляде на большой дворец-ворота и какое-то сугубо личное волнение. Передо мной нечто родственное, напоминающее архитектурный стиль нашей Средней Азии. Эта легкость линий, аскетическая скупость в украшениях и тонкая одухотворенность всего комплекса — все эти классические свойства архитектуры, выражающей мысли и чувства просвещенного мусульманства, — будят во мне какую-то прапамять.

Мы проходим ворота, и вот перед нами сам мавзолей Акбара. Его нижний зал, сделанный из красного камня, по высоте равен примерно современному четырехэтажному дому. Верхняя часть мавзолея — сплошь белая. Над порталом — громадный купол, очень похожий на ярко украшенный паланкин на спине слона. Это уже мощное проникновение индийского стиля, своеобразный сплав мусульманской и индийской традиций.

Движемся вперед и по выходу, напоминающему пещеру, спускаемся к самой могиле Акбара. Очень высокий куполообразный свод. Оттуда, сверху, через скупое отверстие струятся тоненькие лучи света. Это проникновение солнца в усыпальницу мусульманина наш гид трактует очень широко, как верный знак усиления влияния индуизма.

— Акбар отличался веротерпимостью, — говорит Шарма, — будучи правоверным последователем Магомета, он не ограничивал свободу исповедания индуизма, а главное, с глубоким уважением относился к индусскому искусству. Вот и в архитектуре этого памятника как бы слились мусульманский культ луны и индуистский культ солнца.

Я не вступаю в дискуссию с нашим гидом, но внутренне я с ним не согласен. Я знаю, что Акбар хотел создать новую религию — дин, объединив ислам с индуизмом. Но из этой затеи ничего не вышло. Мне кажется, что не произошло и органического слияний двух далеких один от другого стилей, что эти два слоя явственно проступают во всем облике памятника. Если большой дворец-ворота так поразил меня близостью к памятникам Средней Азии, то в самом мавзолее — явное преобладание элементов индийского стиля.

Я нисколько не претендую на бесспорность суждений — о вкусах, как известно, не спорят, — но я отдаю предпочтение дворцу-воротам с устремленными в небо белыми минаретами по углам. Сам же мавзолей представляется мне несоразмерно разбросанным. Меня утомляет нагромождение окон и минаретов. Мне видится в этом нарушение пропорций. Но, может быть, я ошибаюсь? Может, и к этому надо приглядеться подольше, повнимательней?

Так или иначе, но стены мавзолея, выдержавшие четырехвековое испытание, вряд ли дрогнут и от моих критических замечаний, к тому же весьма условных и несмелых.

Мы медленно поднимаемся на все четыре этажа, и пространство под нами последовательно суживается, площадь, размещенная на первом этаже, становится все меньше. Пятый этаж, венчающий сооружение, окружен мраморной решеткой, украшенной все той же тончайшей резьбой.

В середине открытого зала с четырехугольным куполом — инкрустированное надгробие, похожее на громадный слоистый камень. Оно стоит точнехонько над могилой Акбара, которую мы видели на первом этаже. Надгробие вознесено на такую высоту, чтобы ни единое живое существо, кроме разве перелетной птицы, не осмелилось переступить священный прах.

Мне захотелось окинуть взглядом окрестности мавзолея, и для этого я спускаюсь с пятого этажа, где мраморная решетка затеняет перспективу, на четвертый. Отсюда видны все четверо ворот. Только на северных различимы некоторые следы времени. Остальные стоят как ни в чем не бывало. Четыре столетия не отразились на их красоте.