Тахави Ахтанов - Избранное в двух томах. Том второй Страница 45

Спустился вечер. Наконец-то мы с облегчением вздохнули, жадно впитывая в себя свежесть. Нет, все-таки этот нещадный зной не может не влиять на трудоспособность. Впрочем, индийцы уверяют, что сейчас еще достаточно прохладно, что вообще март — прохладный месяц...

Когда смотришь сверху, тебя поражает девственность, первозданность открывающегося ландшафта. Никаких признаков современного индустриального мира. Где-то очень далеко, почти на линии горизонта, две заблудившиеся трубы. Они только подчеркивают целостность картины, только напоминают о великом счастье — впитывать этот чистейший озон, поднимающийся от огромного сада, раскинувшегося по всей долине.

— Разве вы не знаете этого мусульманского обычая — окружать кладбище со всех сторон садами? — спросил наш гид. — При постройке мавзолея Акбара это условие было соблюдено.

Я сразу воспроизвел в памяти наши казахские кладбища, потом вспомнил знаменитый Шах-и-Зинда в Самарканде. Да что там... Даже окрестности прославленного на весь мир Гур-Эмира совершенно пустынны. А ведь там покоится прах Тамерлана, «потрясшего мир» Железного Хромого, воинственного предка Акбара и Шахджахана. Там погребен и великий ученый древности — астроном Улугбек.

Да-а... Их потомки не только превосходили своих отцов в умении предаваться земным усладам, но и в умении увековечивать свою память.

Мои спутники трудолюбиво щелкают своими фотоаппаратами. А мне что-то не хочется. Я погружен в созерцание райских садов.

— Это место носит название «Райский сад», — подтверждает мои невысказанные мысли наш гид.

Сияние алых цветов. Неустанное пение птиц. Настоящий Эдем. Разве только обезьяны прыгают по деревьям и игриво раскачиваются, зацепившись за ветки длинными хвостами, да на вершинах деревьев дремлют, нахохлившись, голошеие грифы. Так и кажется, что сейчас из-за кустов вдруг мелькнут фигуры наших общих прародителей — Адама и Евы.

Он пришел из детских снов, этот удивительный райский сад. Он пронзительно напомнил начало жизни; вызвал какие-то полузабытые чувства, не очень-то укладывающиеся в слова. Что-то вроде полета, сладостного обмирания и грусти о чем-то, и счастья впереди. И хотя сквозь синеватую сетку марева, простершегося над садом, я снова увидел зыбкий силуэт Тадж-Махала, в этот момент не хотелось думать ни о чем рукотворном. Хотелось длить — еще хоть немного — чувство слитности с породившим нас Целым...

Вечерняя синяя тишина становилась все гуще. Далекие бледные огни города несмело мигали, как бы стеснять сравнения с нежно-алыми лучами уходящего солнца. Неужели это то самое солнце, что так беспощадно жгло сухого, жилистого изможденного старика-рикшу? Того, который волочил, вылезая вон из кожи, черноусого толстого верзилу, развалившегося в повозке?

На берегах священной реки. «Уан рупий!» По следам Шехерезады. Храмы и университеты.

Я знал, что в старой белокаменной Москве церквей было «сорок сороков». Я помнил шутливую историю о том, как татарский мулла, состязаясь с Абубакиром Кердеры, известным казахским поэтом прошлого, ошеломил противника, заявив, что в Казани сорок тысяч мечетей.

Но даже эта гиперболическая цифра не подошла бы для решения вопроса о том, сколько же храмов в Бенаресе. Официальная статистика утверждает, что их здесь всего полторы тысячи. Не может быть... А не пропустили ли вот этот, с плоской крышей? Или тот, островерхий? Или вот этот, шершавый, как ласточкино гнездо? А вот этот, с яркой многослойной крышей, вроде китайской пагоды?

Город буквально наводнен храмами. Они не знают здесь специальных площадей, не претендуют на особые места, в стороне от будничной толчеи. Наоборот, они примащиваются иной раз в самых неподходящих углах, среди тесно сгрудившихся построек, в самом центре столпотворения, где кишмя-кишит народ — мужчины в белых штанах и рубахах и женщины в разноцветных ярких сари, с легкими платками на плечах.

Мимо бесчисленных храмов несется поток велорикш и отрешенно бродят коровы, нисколько не похожие на наших простодушных буренок. У здешних «священных» коров вид аскетический. Они тощи, мосласты, острогорбы. Они меланхолически подбирают кожуру у фруктовых лавок.

В лавчонках недостатка нет. Базар, базар, нескончаемый базар. Чем только не торгуют... И стеклянными браслетами, и какими-то неслыханными целебными травами, и шелковыми шалями. В глазах рябит от пестроты товаров и толпы покупателей. Жилье торговца, мастерская ремесленника — все тут же, в этой лавчонке. И сам хозяин, скрестив ноги, сидит на прилавке.

В Бенаресе мы впервые ощутили подлинный дух Индии, почувствовали, как велика и многолика эта страна с ее древней историей, сложной культурой, своеобразными обычаями. Особенно рельефно было это ощущение после только что увиденной Агры, наполненной памятниками в стиле мусульманского Востока. Здесь, в Бенаресе, наоборот, царит дух индуизма. Может быть, путешественнику-европейцу, воспринимающему традиционные атрибуты Востока в русле привычных общих представлений, и не так бросится в глаза разница между Агрой и Бенаресом. Но для меня лично ясно: это два совершенно разных мира. Ведь я и сам человек Востока, и мне-то уж вполне очевидны отличия одного Востока от другого. Мне даже кажется, что именно на Востоке наиболее ярко выявляются своеобразные, неповторимые черты каждого народа, особенности быта, искусства, мышления. Ведь тенденция к одинаковости, к стандартизации вкусов, образа жизни, манеры мыслить и чувствовать идет не с Востока, а именно с Запада.

И вот уже второй день, как мы пытаемся постичь суть подлинно индийского города Бенареса, уловить его пульс, войти в его ритм. Это трудно. Город так тесен, пестр и многолюден, что окунуться в самую гущу здешней жизни — не простая задача для иностранца. А не окунувшись, не разберешься, что к чему, останешься поверхностным наблюдателем.

Гостиница, где мы остановились, носит звучное имя — «Париж». Это одноэтажное, маленькое, окруженное дувалом здание — совсем неплохой наблюдательный пункт, отсюда можно хоть сколько-нибудь присмотреться к быту города.

Чтобы представить себе степень многолюдия на улицах Бенареса, вспомним московскую толпу на переходах метро в час «пик» предпраздничного дня. Именно такой сплошной поток тесно сбившихся людей движется в Бенаресе по самой середине улицы. По вечерам кажется, что все население выгнали из домов в административном порядке. Просто уму непостижимо, каким образом велорикши находят щели, чтобы вклиниться в этот сплошной живой поток.

Увидев впервые рикшу на улицах Агры, я был потрясен. Здесь, в Бенаресе, от этих рикш в глазах рябит. И я даже слышал серьезные рассуждения о «техническом прогрессе» в этом виде транспорта. Дескать, прежде, как известно, рикша впрягался сам непосредственно в маленькую двуколку. А теперь, мол, эта двуколка под небольшим навесом пристроена к велосипеду, и рикше остается всего навсего поэнергичнее крутить педали.

Всего только... Нет, к этой картине привыкнуть немыслимо. Человек, впряженный в повозку другим человеком. Это уже не просто мученик, полусожженный солнцем, существо с дубленой кожей и, широкими струями пота на лице. Это — символ бесчеловечности, это живое напоминание о том, с чем нельзя смириться.

Самый медленный и ненадежный способ передвижения в этом городе — это автомобиль. К такому выводу мы пришли на собственном опыте. Чем глубже мы погружались в живое месиво толпы, тем плотнее шли пешеходы и тем невозможнее становилось продвижение нашего вместительного форда, который мог бы без особых усилий развить двухсоткилометровую скорость, а здесь, в Бенаресе, шел сначала темпом велорикши, затем перешел на ослиную трусцу и наконец начал, как стреноженная лошадь, останавливаться через каждые два-три шага. Не случайно в этом городе так мало машин.

Бенарес, колыбель индуизма, стоит на берегу священной реки Ганг. Ее воды исцеляют от всех болезней. Их, эти волшебные воды, набирают в большие кувшины и увозят в ближние и дальние деревни, где все страждущие трепетно ждут святой воды. В Ганге купаются не только для избавления от мук физических, но и для духовного очищения, для того, чтобы освободить свой дух от ненасытных позывов греховной плоти.

Нельзя быть в Бенаресе и не побывать на берегу Ганга. И мы, конечно, отправились туда, дождавшись второй половины дня, в тщетной надежде на то, что жара спадет. Сначала мы ехали в машине. Но в ней добраться до берега не удалось. За несколько кварталов пришлось оставить автомобиль и отправиться дальше пешком, буквально проталкиваясь локтями сквозь нескончаемые толпы народа.

Внезапно и стремительно спустилась южная ночь. На черном плюшевом небе зажглись звезды. Мы движемся в общем потоке, не спрашивая о дороге, уверенные, что толпа вынесет нас к Гангу. А вокруг, несмотря на ночь, все кипит и кипит торговля. По обе стороны улицы, по краю тротуара, поджав под себя ноги, сидят гусиным рядком бойкие торговцы. Их товары разложены на циновках, на холщовых мешках. Бесконечные лавчонки, лотки теснят друг друга, сталкивают в глубину тротуара. Непременный атрибут улицы — все те же коровы, которые бродят, покачиваясь, обводя всех своим отрешенным философическим взглядом.