Владимир Садовский - Алмазная грань Страница 46

— Нельзя. Когда разум теряешь — это им на руку.

Тимоша посмотрел с удивлением на Кострова и чистосердечно признался:

— Кому это? Не пойму.

— Хозяевам. Они нашего брата со всех сторон зажали. Одно слово: кровососы!

— Кто же дружки-то у тебя теперь? — не утерпев, спросил Тимоша.

— Хорошие ребята.

— Доведут ли до добра?

— Доведут! Помогут всем дойти! — отозвался Василий.

Третью неделю продолжалась забастовка. Рабочие не уступали хозяину. Он попытался сломить их: отменил кредит в заводской лавке. Ущерба бастующим его распоряжение не причинило. Корнилов мог и дальше держать на полках свою заваль, а его рабочим открыло кредит в своем магазине на станции Светлая Поляна железнодорожное общество потребителей. От поселка до Светлой Поляны было тридцать верст, но с расстоянием никто не считался, люди были благодарны рабочим чугунки, которые выручали в трудную минуту своего брата-мастерового.

Завод стоял. Выгодный заказ, полученный Василием Алексеевичем с большим трудом, не выполнялся: хрустальные люстры для дворца эмира бухарского не делали. Брат попытался еще раз повлиять на Георгия, но тот оставался непреклонен. Никаких переговоров с бастующими он вести не желал. Больше того, раздраженный их неуступчивостью, Георгий отправил в губернию депешу с просьбой прислать в поселок казаков или солдат для прекращения беспорядков, которые могут возникнуть.

Василий тоже дал телеграмму, но не в губернию, а в Петербург.

Губернатор, к которому попала депеша хозяина Знаменского завода, был озабочен поджогами имений и крестьянскими волнениями, перекидывавшимися из уезда в уезд, из села в село. По распоряжению губернатора на завод отправили сотню казаков.

Их появление в Знаменском ознаменовалось разгромом трактира у калил, дракой и шумной стрельбой. После этой неспокойной ночи Георгий Алексеевич пригласил к себе казачьего есаула, побеседовал с глазу на глаз и предложил разместить шумное воинство на хуторе Фаянсовом, в двух верстах от поселка.

— Я, конечно, понимаю, что наши храбрые казаки всегда отличались несдержанностью.

— Будет исполнено! — сказал есаул, украдкой ощупывая в кармане плотный пакет, полученный от Корнилова. Есаул был уверен, что этот тощий сквалыга положил в конверт вряд ли больше двух четвертных билетов. Но вытянутый из конверта банковский билет показался очень широким и длинным. «Неужели «катеньку» пожертвовал?» — радостно подумал есаул. Лихо козырнув, он горячо заверил, что никаких беспокойств от казаков Георгию Алексеевичу не будет. Вечером казаки переехали на хутор.

Концы тесин подгнили. С завалины давно уже осыпалась земля. Глядя на завалину, покачнулись резные столбы, и крыша над сенями осела набок.

По ночам, прислушиваясь к шороху осыпающейся земли, Федор Кириллин думал, что ему пора бы заняться своим домом. Все надо было чинить.

Но когда бы дошли еще руки — неизвестно, если бы не началась забастовка. Развязавшись с заводом, Кириллин окончательно решил заняться починкой жилья.

Вместе со старшим сыном Михаилом, смышленым и деловитым для своих десяти лет, Федор Александрович начал разбирать завалину. Трехлетний кудрявый Саня вертелся около отца и старшего брата, таращил удивленно голубые глазенки и растерянно бормотал:

— Зачем ломают, зачем?..

Не выдержав томящей сердце неизвестности, он спросил, готовясь заплакать:

— А где же жить будем, когда домик сломается?

— В лесу! — пошутил Михаил, вытирая со лба пот.

— Не хочу в лесу, — баском заревел Саша. — Там волки...

— Чего ты дразнишь-то? Связался, — укоризненно сказал отец. — Отгребай-ка землю. Не плачь, Санек. К волкам не пойдем. Здесь будем жить.

Погладив ладонью голову малыша, прижавшегося к нему, Федор Александрович с любовью посмотрел на Михаила, проворно работавшего лопатой, и невольно подумал: «Помощник растет. Еще один мастер в кириллинском роду прибавился».

— Папаня, гляди-ка, — сказал Миша и стукнул лопатой в нижние бревна сруба. Из них посыпалась желтоватая труха.

— Эх, Михайло, дело-то дрянь! — встревожился Кириллин. — Тут, брат, нам с тобой не управиться: два венца, кажется, менять надо.

Присев на корточки, Федор Александрович поковырял трухлявые бревна и, качая головой, подтвердил:

— Вдвоем нам никак не управиться.

— Может, к Тимофею сбегать? — предложил Миша.

— А какой толк от Тимофея? Нам плотника надо.

— У него квартирант плотник.

Бросив лопату, Михаил помчался под гору к плотине.

— Больше не будешь ломать? — с надеждой спросил Саня, садясь на крыльце рядом с отцом.

— Не буду, сынок! — засмеявшись, ответил Кириллин. Он крепко прижал к себе сына и весело прибавил: — Теперь замерзнешь, таракашенька, в холодной избе.

— А я под тулуп спрячусь, — сказал Саня, прижимаясь щекой к отцовской руке.

Миша вернулся скоро.

— Пропал Тимофеев плотник, — сердито сказал он. — Пятый день, говорят, дома не был. Тимофей искать хочет идти.

— Ну что ж... Подождем, Михайло Федорыч. Не время сейчас, видно, починкой заниматься. Все кругом трещит. Давай-ка землю на старое тесто привалим, — сказал Федор Александрович.

Он по-обычному слегка усмехнулся, пряча улыбку в бороде, и погладил снова светлые волосы Сани.

— Поживем пока в такой избе, а потом нам Санек большой светлый дом построит. Построишь, сынок?

— Построю, — сонным голосом отозвался малыш, задремавший около отца.

Глава четвертая

Весной даже тихая мелководная Стрелица превращалась в бурную реку. Тысячи весенних ручейков и потоков бежали к ней со всей лесной округи. Стрелица шумно ломала лед, принимала в себя вешние воды и разливалась почти на версту, затопляя деревни и луга.

С большим трудом Георгию Алексеевичу удалось отстоять заводскую плотину. Если бы он не закрыл контору и не послал всех служащих укреплять насыпь, завод оставался бы без воды весь год.

Немало беспокойных минут заставила пережить река, но можно ли было сравнивать их с той неизбывной тревогой, которая не покидала Василия Алексеевича. Каждое утро для него начиналось с мысли: «Может быть, сегодня уладится», но день проходил без последствий, и слабая надежда гасла. Никаких признаков готовности идти на уступки никто не проявлял.

Второй месяц шла забастовка. Рабочие, чувствуя поддержку железнодорожников, не желали уступать «кровопийце», как звали они Георгия Корнилова. И хозяин не собирался, кажется, кончать дела миром: казаков на хуторе сменили стражники.

Василий Алексеевич не раз пытался взывать к рассудку брата, но Георгий не желал слушать никаких доводов. Он не считался с убытками, которые росли день ото дня.

Пока Георгий занимался игрой в солдатики, как насмешливо называл младший брат хлопоты с размещением казаков и стражников, отовсюду шли тревожные вести. Горели помещичьи экономии, крестьяне отказывались от испольной аренды, распахивали самовольно землю, делили отнятый у господ хлеб. В имении графа Зубова разгромили винокуренный завод, один из самых больших во всей губернии. За одну ночь не осталось и следа от спичечной фабрики купца Пермитина, который глумливо посоветовал работницам торговать собою, если они не могут просуществовать на свой заработок.

Недавно Василию Алексеевичу пришлось побывать в губернском городе, который поразил Корнилова непривычным видом. Казалось, к городу приближался противник, которого панически боялись все, начиная от губернатора и кончая мелочным торговцем. Винные лавки были закрыты. Давно не открывали дверей многие увеселительные заведения. Даже в дворянском собрании вечерами редко кто засиживался за картами.

Днем и ночью на булыжных мостовых цокали подковы казачьих разъездов, слышался тяжелый шаг патрулей.

Василию Алексеевичу рассказывали о множестве писем и телеграмм, поступавших в канцелярию губернатора. Помещики, владельцы фабрик, настоятели монастырей взывали о помощи. Отовсюду требовали казаков и солдат, а губернатор уже не так охотно откликался на подобные просьбы, как это делал зимой. Губернатору сообщали, что террористы приговорили его к смерти. Третий месяц боялся выходить хозяин губернии из своего дома, охранявшегося воинским караулом и сыщиками.

Паника и растерянность были заметны повсюду. Когда Василий Алексеевич вернулся из города домой, он почувствовал еще большее негодование. Поведение брата было и глупым и опасным. Георгий напоминал сумасбродного слепца, решившего состязаться с разбушевавшейся стихией. Слепец не видел, что в любую минуту стихия может уничтожить его, смести, как ничтожнейшую песчинку.