Павел Зальцман - Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник) Страница 47

У парня рубаха выбилась из брюк, обнажилась белая спина с позвонками; стоя на коленях, он вдруг поднимает голову наверх, и Петька вспоминает, что видел его внизу в слесарной утром. Глядя пустыми глазами в окно, он не видит стоящих, глядит даже повыше окна и бормочет про себя, тяжело дыша от беготни. Видно, как он раскрывает и кривит рот, сжимая одной рукой руку вскрикивающей и уговаривающей его женщины:

– Я говорю, блядь, зажарь яишницу, зажарь, стерва! – При этом он тычет ей кулаком в грудь. – У! Рассыпалась на весь двугривенный! Я тебе примус починил? Починил, блядь. Зажаришь?

– Не срывай одеяла, не встану, не буду вставать! (Тянет к стене.)

– Не шатайся, блядюга, убью! Если б я лазил винтом и у меня была бы рука протяжнее…

Но, не кончив объяснять, он кричит:

– Как я тебя сейчас пиздыкну, так тебе и конец… Убью…

Он тянет ее руку, выворачивая из плеча, упираясь в спину, разрывает кофту, показалась грязная сорочка. Она старается уползти, вжимая голову. За спинами слышна гитара. Из подворотни выходят четверо остриженных бобиком. Один играет и поет:

В магазине Кнопавыставлена жо…не подумайте худого,желтые ботинки!

Они проникают в толпу и приникают к стеклу.

Вдруг парень толкает поднявшуюся, чтоб убежать, и, не удержавшись, падает с ней вместе. Толпа опять невольно хохочет. Наконец, не замечая мокрого снега, блестящего вокруг фонарей, несколько человек идут в дворницкую. К толпе подходят еще женщины в платках и торопят оставшихся. Между тем он таскает ее за юбку; у нее, как и у него, торчит сорочка большим смятым комом, обнажая спину. Наконец он находит на столе табуретку и бьет ее по спине. Она лежит без сознания. Пять человек стучатся в дворницкую.

Вдруг один из четырех бобиков говорит, протирая глаза:

– Это ж Митя.

Он стучит в стекло и зовет:

– Митька, Димочка!

Но тот свернулся на кровать и, видно, заснул. Из душной дворницкой выходит дворник в латаных валенках и, пройдя подворотней, спускается с ключом и открывает войлочную дверь. Петька, стащившись за толпой вниз, роняет пустое помойное ведро. Четыре гаврика проникают первыми. Дворник хватает челку с гитарой за грудь и пробует вытолкнуть в сени, но тот, быстро расхлеставшись, кричит ему: «Дядя! Что ты обижаешь? Пусти» – и лезет на него грудью. За ними в низкую комнату толпа. Найдя Митин пиджак, приятели расталкивают его, усаживают на кровати и, торопясь, уговаривают куда-то ехать, а потом подхватывают и выводят. Там усаживают его между собой в извозчичью пролетку. Извозчик им помогает. Двое держат. Мальчик с гитарой, в широком галстухе с заколкой, суетится вокруг и в последний момент вскакивает на подножку. Вдруг очнувшийся Митя хватает сидящего слева локтем по морде. Тогда оба, привалив его к задку, заламывают ему руки и крутят. Извозчик с криком увозит всех.

Женщина, поднявшись с пола, гонит вошедших. Она рыдает вовсю, не удерживая себя, и, выгоняя, рассказывает сквозь плач, обращаясь к дворнику. Размазанная кровь со лба пятнает переносье. Толпа пятится. Она, не запирая дверь, идет к водопроводной раковине. Петька, оставшись в сенях, глядит в темную комнату. Все ушли, стало тихо. Слышно, как она плещет водой и всхлипывает, тукает босыми ногами, отойдя от воды, на сухом полу. Он видит, как юбка волочится по земле. Пар идет в настуженном помещении изо рта и от щек, облитых холодной водой. На правой скуле темный синяк, туда попало ножкой табуретки. Петька стоит в комнате, продвинувшись из сеней, когда она проходит из кухни. Но она при этом не замечает его. Дверь остается открытой. Она задернула занавеску и опускается за стол. Над ее головой висят ходики, жестяные, с черными гирьками.

У Петьки слипаются глаза, как это бывает ранним утром не выспавшись, ему кажется, что пахнет компрессом, ромашковым чаем, тепло. Ему некуда деваться. Она еще плачет. Он подходит к ней и говорит:

– Я ухожу.

Она испуганно смотрит:

– А? Кто это? Кто? Кто это?

– Это я остался случайно.

Петька глядит на нее: неприятное лицо, распухшие губы, челка закрывает лоб, разбросанные серые глаза. Она вскакивает и бежит к двери:

– Если он от них уйдет, то сейчас вернется. Не пущу!

Она запирает дверь на засов. У Петьки подкашиваются ноги, он чувствует усталость и тоже идет к сеням, их почти одинаково бьет и ломает плечи.

– До утра не впущу. Утром. Пускай спит под лестницей как собака. Собака! Табурет… Засов…

– Нет, они его увезли.

– Оставьте меня. Спасибо.

Она выходит из сеней и глядит на Петьку с бессознательным удивлением. Конец побоев ее не утешает, и, оставленная одна, она чувствует, что ей плохо. Она просит, зажимая зубами рот:

– Дай воды.

Петька дает ей проливающийся стакан, там был чай. На улице и всюду тихо.

Она: Нет, воду (колотясь зубами о стекло и полуудерживая отдельные рыдания).

Одна лампа в комнате, в углах темно, постель в черной тени, рядом какая-то пустая комната – верно, кухня, где она мылась. На лбу опять кровь, ей надо сделать повязку. Она дает ему платок. «Она меня считает чем-то не тем». Он мочит его на кухне и приносит. Она обвязывает голову:

– Зачем было мочить?

Петька говорит:

– Чтоб спало…

И она перевязывает сухим. Петька, сидящий против нее, разглядывает ее. Красные руки выпачканы белым, видимо, известкой со стены. Сорочка до сих пор выглядывает из-под кофточки. Он не видит ее лица, а, опустивши глаза, видит все, что было, и заглядывает в лицо той женщины, и узнает Лидочку в каждом движении, которое она делала бы так же. Он боится поднять глаза, чтоб ее не увидеть. Наконец он опять взглядывает и видит, что это не она. Но вместо того, чтоб отдать себе отчет в своем облегчении, он встает с тоской, не понятной ему самому и вызванной тем, что он хотел бы, чтобы это все-таки была Лидочка. Она говорит:

– Он не пьяный. Я его знаю. Сам он гуляет, а я где гуляю? У примуса на триста рублей. Будь он проклят! Что он слесарь, так мне бегать за капустой на склад? А он еще говорит, куда я хожу. А я хожу в хороший дом – работать. Ему какое дело, я в его дела не мешаюсь. Сколько раз убивал меня, вот все руки испортил (она срывает рубашку с плеча и тычет рукой в синяки). Нет, пусть он отвалится. Как хочу, так и буду делать. Захочу, то и пойду, хоть к Мишке, хоть к Ваньке, хоть к первому встречному. Никуда я не ходила. Потому что я не могу.

Она ложится лицом на стол, ударяясь о дерево в бессилии. Тогда Петька гладит ей волосы рукой и уговаривает ее, но самому ему тяжко быть здесь и это делать, поэтому он перестает думать о себе, а только смотрит на нее, на поверхность волос, на кожу плеч и шеи, на красные руки и на стол. Вдруг в затуманивающей злобе, обессилев, он опускает руку на ее шею и залазит на грудь. Она не двигается, и, когда он наклоняется к ней, она прячет лицо к нему. Но выглядывающий глаз, еще красный от слез, бездумно и ничего не видя глядит вперед, грезит, и мысль механически повторяет: «Пусть он видит, как этот сделает, и пускай». Они движутся в темноту, касаясь друг друга мокрыми лицами, отодвигая волосы, приблизивши глаза и вкладывая друг в друга одно и то же нарастающее беспокойство как мяч, шепча распухшими от слез губами каждый свое и одно и то же. Им кажется на эту минуту, что это и было всегда, и так, а не иначе. Потом Петька вспомнит: «Куда занесло, что я?» Тишина и потрескивающий звук за разбитым стеклом первой рамы.

На улице ночь. У нее разболелась голова, она опирается о спинку кровати и ничего не говорит, но не спит. Но вот начинает за окном синеть. За ночь выпал свежий снег, почти неосязаемый. Ей утро не приносит облегчения.

Но что же сказать? Сказать вот что – больше нечего: «Настя, когда прийти? Я еще приду».

IV. Железный мальчик и Лидочка

Целый день с рассвета второй щенок толкается по улицам; утром ворота – заперты. Еще никого нет. Он видит неясно и никак не может вспомнить до́ма, который нужно найти, и торопится, заглядывая. На ступеньках, на грязном снегу, всюду следы проходивших ног и частых прикосновений. Он замедляется, вынюхивая, пускается бегом от одного к другому. Просовывает голову между холодных прутьев ворот, в окнах за чистым снегом светится холодный свет, разрывающий ему душу. Он долго ожидает, часто мочась от холода. Наконец появившийся сразу из-за угла дворник открывает ворота, и выходят люди. Уставши и измучившись, щенок забегает в конец Садовой и, взойдя в галерею Гостиного двора, засыпает за бочками с известью.

Он проснулся поздно в радостном настойчивом ожидании. Со сна у него колотится сердце, но, вставши и выглянув, он увидел, что уже ночь и он опаздывает. Он выполз из-за бочек, запачкав лапы в известь, следками по пустым плитам белые пятна пальцев. Он выбежал из-под огораживающей галерею веревки на освещенный огнями снег. Ночной свет отражается в обледенелых мостовых.

Пробежавши короткий переулок, щенок уперся в решетку набережной. За ней блестела черная вода. Холодный редкий туман закрывает глубину канала. Через канал переброшен мостик. Щенок поднялся по трем скользким ступенькам и пошел по доскам вверх, но в самой середине он остановился – доски обрывались, так как мост был не достроен. Щенку приходится вернуться. Он пошел вдоль железной ограды над водой. Кое-где внизу лежат побеленные снегом барки, совершенно неживые. Вода, еще свободная ото льда, но уже томительно тихая, лоснится под фонарями и отражает окна домов. Когда он хотел повернуть обратно в переулок, он набрел на дырку в мостовой – канализационный люк с откинутой железной крышкой, от которого шло тепло. Он подумал было согреться около люка, но услышал оттуда голоса. Они были сиплые, но явно мальчишеские.