Анатолий Марченко - Смеющиеся глаза Страница 48

Но как ни хороши были молчаливые сосны, шатры которых словно плыли в синеве ослепительно ясного неба, как ни заманчивы заросли ежевики, усеянные крупными черно-синими ягодами, как ни чудесен воздух, который хотелось пить, как пьют студеную воду в лесном родничке, — Новелла поднималась все выше и выше.

Было тихо. Молчали птицы, успевшие уже спеть свои песни на зорьке. Лишь из кустов облепихи время от времени, заслышав шаги человека, неторопливо, даже чуть важно взлетали фазаны. Игриво, будто перемигиваясь с солнцем, искрились на листьях бесчисленные капли росы.

О том, что думала Новелла в маршруте, можно лишь предполагать и догадываться. О том, что она делала, рассказали ее следы, по которым на другой день отправились Мурат, Борис, двое рабочих из геологической партии, Леонид и я с одним пограничником из отряда.

Я почему-то убежден, что Новелла вспоминала Бориса. Может быть, вспоминала о том разговоре, какой произошел у нее однажды вечером в тоскливую дождливую погоду, когда геологи отсиживались в палатках и занимались камералкой — сводной обработкой данных, полученных в маршрутах. Зная, что геологов можно застать дома, когда на горы обрушиваются проливные дожди, я приурочил свой очередной выезд в дружину именно в такой день.

Прибыв в лагерь, я принялся за дело. Мне хотелось провести с дружинниками и стрельбу из пистолета, и беседу о происках империалистических разведок, и занятие по распознаванию ухищренных следов нарушителей. Однако я не мог не учитывать того, что у геологов каждый час на счету, и поэтому кое-что из этого плана пришлось отложить до следующего приезда. Время летело быстро, незаметно с гор сползли густые сумерки. Дождь немного приутих, но Мурат отсоветовал мне ехать в ночь, предложив переночевать в лагере.

Вот тогда-то я и услышал разговор Новеллы с Борисом. Вряд ли можно меня упрекать в том, будто я специально подслушивал. Просто я лежал на койке, а Борис и Новелла сидели под кустом вблизи палатки. Поэтому я и слышал почти весь разговор, разве что за исключением тех слов, которые они произносили шепотом.

— Смотри, — восхищенно сказала Новелла, — туча ушла, и какая-то счастливая звездочка глазеет на землю. И, наверное, видит нас.

— Пусть видит, — ласково и нежно отозвался Борис — Пусть знает, как я люблю тебя.

— Любишь?

— Аксиома.

— Почему ты так сказал?

— А что?

— Это слово очень любил повторять один мальчик.

— Я знаю, — невесело сказал Борис. — Мальчик, которого зовут Ромка.

— Ты знаешь его? — удивленно воскликнула Новелла.

— Он служит на той же заставе, где и лейтенант Костров.

— Неужели? — не то испуганно, не то радостно спросила Новелла.

— Но это ничего не меняет, — твердо сказал Борис. — Потому что я никому тебя не отдам.

— Любишь?

— Навечно…

Они долго молчали. А я вспомнил, как Борис однажды говорил Ромке: «Вечной любви не существует. Рождение, зрелость, смерть. Так в природе. И в обществе. И в человеческой жизни. К примеру, день. Рассвет, полдень, ночь. Все очень просто. К чему разговоры о вечной любви? Даже планеты не вечны, И если бы люди не внушали себе сказок, не было бы столько разочарований в их сердцах».

«Значит, все имеет свой конец? — спросил его Ромка. — Здорово, так любую подлость можно оправдать».

«Лейтенант, — укоризненно остановил его Борис. — Ты нарушаешь элементарные правила дискуссии. Вместо того чтобы пошевелить мозгами и попытаться найти убедительные веские доводы, ты бьешь своего оппонента дубинкой по голове. Наотмашь».

А сейчас Борис говорил совсем иначе. Значит, с Новеллой он был другим человеком? Так когда же он был тем, кем был на самом деле, — с Новеллой, с нами или оставаясь наедине с самим собой?..

Но главное, что меня тогда поразило, — это то, что, оказывается, Ромка и Новелла знают друг друга. Поразило потому, что Ромка никогда мне не говорил об этом, а сам я ни о чем не догадывался. Это меня, признаться, обидело. Называется, лучший друг! А ты еще давал ему читать самые сокровенные записи в своем дневнике. Я никак не мог примириться с мыслью, что у Ромки могут быть от меня какие-то тайны.

— Моя любовь, — между тем продолжала напевно говорить Новелла, — это заветный минерал. Найду, найду, найду! Он будет лежать вот в этой ладошке. И будет радоваться, что я нашла его. Нашла для людей!

— Как хорошо ты мечтаешь, — задумчиво сказал Борис. — У тебя сердце романтика. И потому я еще сильнее люблю тебя.

Теперь я отчетливо услышал звук поцелуя.

— И все же, когда вернусь из маршрута, обязательно побываю на заставе, — тихо сказала Новелла. — Аксиома!

— Скажи, ты хочешь на Марс? — сердито и нетерпеливо спросил Борис.

— Хочу! — в голосе Новеллы так и звенело счастье. — Только не сейчас. После того, как найду. Слышишь, найду!

— Найдешь, я верю, я всем сердцем верю, — горячо сказал Борис. — Ведь мы с тобой — одержимые.

Если говорить по совести, я очень завидовал Борису. Мне хотелось быть на его месте, говорить с Новеллой, смотреть в ее зеленые глаза. И в то же время я сердился на нее за то, что она, такая волевая, неукротимая и независимая, когда дело касалось работы, становилась с Борисом слабой, доверчивой и беззащитной.

Новелла и Борис говорили и говорили. Я старался заставить себя уснуть, чтобы не слышать их голосов, Уже сквозь сон до меня донеслось:

— Над нами только небо, — сказал Борис.

— А разве это мало — небо? — спросила Новелла.

«А он, оказывается, может быть и лириком, — пронеслось у меня в голове. — Почему же он говорил мне, будто женщины очень не любят мечтательных чудаков? Что обожают решительных и смелых, пусть даже грубых, даже тех, кто причиняют им горе и обиды, но зажигают своей решимостью. Он говорил еще, что на свете тоскливо и без постных физиономий. Почему же все-таки он говорит одно, а поступает совсем по-другому?»

Много вопросов обрушилось на меня тогда, но сон оказался сильнее.

Как бы то ни было, по этому разговору, да и по самым различным, казалось бы, незначительным штрихам я понял, что Борис нравится Новелле. Почти всегда, когда мне доводилось бывать у геологов, я видел их вместе. Вот поэтому мне и кажется, что и в этом маршруте Новелла думала о Борисе.

Нет, конечно, не только о Борисе.

Она, вероятно, думала о том, что не успокоится, не ощутит истинного, высшего счастья, пока не добьется своей цели.

Цель! Она — как манящие звезды, как солнечный луч в арктических льдах, как глаза, в которых горит чистый огонь любви.

Нет, не надо бояться громких слов, когда говоришь о цели. Если ты готов идти по трудным маршрутам, идти до конца своих дней. Лишь бы хватило жизни!

Кто скажет, что мысли Новеллы были совсем иными? Я убежден: тот, кто скажет это, неизбежно поймет, что совершил непростительную ошибку.

Да, я убежден в этом, ибо думать и мечтать — вовсе не значит праздно витать в облаках. Думать и мечтать — это значит трудиться.

Новелла спешила в верховья реки, туда, где река походила на струю лавы, вырвавшуюся на свободу, где громоздились многослойные, разноцветные речные террасы. Попутно она внимательно осматривала горные породы, особенно там, где неожиданно из соседних ущелий устремлялись к реке боковые притоки. Она радовалась, когда ей попадались гальки молочно-белого кварца, кристаллы зеленовато-желтого топаза, кроваво-красные гранаты, прятавшиеся в песке речной долины.

К полудню Новелла дошла до верховья и решила отобрать шлих. Позже, когда я побывал вместе с Муратом в одном из маршрутов, то узнал, что это означает.

Геолог берет пробу и промывает ее в специальном деревянном лотке. Легкие частицы породы смываются, а тяжелые минералы остаются. То, что остается, и называется шлихом. Если учесть, что вес рыхлой массы пробы наполненного до краев лотка обычно достигает не меньше пуда и что шлихи нужно отбирать вверх по течению реки не реже, чем через километр, то станет ясным, какой это труд. Я уж не говорю о том, что нужно иметь зоркие глаза и умную голову, способную понимать язык минералов.

Новелла опустилась к самой воде, сняла тяжелый рюкзак и огляделась вокруг. День, начало которого было таким свежим и солнечным, становился неузнаваемым. Дымчатые взъерошенные тучи медленно осаждали солнечный диск, готовясь спрятать его от земли. В глубоком ущелье все, кроме упругого жгута рвущейся из скал воды, было недвижимо, а наверху, по шатрам сосен, уже гулял ветер. Надвигалась гроза.

Но Новелла и не подумала о том, чтобы вернуться. Она вытащила из рюкзака лоток, не забыв попутно заглянуть в миниатюрное зеркальце, и, присев на корточки в том месте, где речушка капризно и круто сворачивала в сторону, неторопливо наполнила лоток породой и погрузила его в воду с более слабым течением. Покачивая лоток, Новелла смыла ил и глину, выбрала крупную гальку. Обломков породы с рудой не оказалось. Оставшийся на лотке песок с тяжелыми частицами минералов она продолжала осторожно промывать, отделяя легкий кварц, полевые шпаты, слюду от тяжелых рудных минералов, которые постепенно оседали на дно лотка. Когда большая часть легких минералов была удалена, Новелла слила шлих в маленький металлический совок и поставила его на солнце просушить. Потом завернула сухой шлих в пакетик, на котором надписала место, где был взят шлих, примерный вес промытого материала и номер.