Антонина Коптяева - Том 5. Дар земли Страница 49

Выбитый из колеи неподвластным ему сейчас ходом процесса, Юрка сказал виновато:

— Федченко теперь душу из нас вытрясет. А идею о собственном катализаторе, которую вы сейчас подали, тоже не упустит.

— Жадный? — Барков вспомнил разговор в машине.

— Нет, не жадный, — быстро, не успев вникнуть в суть вопроса, возразил Юрий. — У него своих детей трое да двух чужих вырастил. Недавно младший приемыш Павлик попал в аварию, остался без ног. Так Федот Тодосович ему инвалидную машину купил. Плакал он навзрыд, когда Павлику ноги отрезало. — Юрка придвинулся к Груздеву, порозовев от усилия казаться спокойным, — сказал с наигранной небрежностью: — Надя Дронова решила перевестись к нам из Новокуйбышева.

Груздев ответил почти в таком же тоне, с повышенным вниманием разглядывая штабель еще не вывезенных мешков с гранулами:

— Пожалуйста. Инженер она, наверное, толковый.

— Институт с отличием окончила…

Все вместе вошли в операторную.

Развеселившийся Юрий шагал чуть не вприпрыжку.

— Нынче привез я домой порошок полипропилена. Мама и Юлия думали, что это толченый мел. А когда узнали, что из него можно сделать не только любую ткань, но и детали для турбобура, то это даже на Юлию произвело впечатление. Насыпала себе в туалетный флакон, а я ее припугнул, говорю: если в помещении насытить воздух порошком из расчета шесть граммов на один кубометр воздуха, то может произойти взрыв.

— Шутка? — поинтересовался Барков, еще не имевший дела с новым полимером.

— Нет, в самом деле. Поэтому он транспортируется по пневмосистеме воздуходувками с помощью инертного газа — азота. — И уже без всякой дипломатии Юрка, забежав вперед, заглянул в лицо Груздева: — А где у нас будет работать Надя? Ей хотелось бы в цех контрольно-измерительных приборов.

— Зачислим дежурным инженером. Кроме того, пусть возьмет поручение по автоматизации теплиц.

По ответу Груздева можно было понять, что он уже задумывался над тем, куда определить девушку: теплицы являлись предметом его особых забот.

В операторной, похоже, произошло бурное объяснение между Федченко и начальником установки Голохватовой. Невысокая, но крепкая женщина, подбоченясь, стояла посреди помещения и смотрела на главного технолога сурово-цепкими, как у ястреба, глазами. Подкрашенные губы ее гневно кривились. На директора и незнакомого гостя она и внимания не обратила.

— Повоевали? Сразу видно, горячая была баталия! Ну, мы и не торопились, чтобы вам не мешать.

Голохватова обернулась к Груздеву, складка между ее бровями разгладилась.

— Мы с Федотом Тодосовичем сроду не ругивались! Как можно? Да я ему по гроб жизни обязана. Ведь это он, дорогой человек, выручал, когда вы, Алексей Матвеевич, меня в заместители начальника цеха сунули!

— Вот я же и виноват! — с веселым изумлением воскликнул Груздев. — Выходит, я вас против вашей воли в цех сунул?

— А то? Кем я была? Накрашенная молоденькая девчонка. А в цехе одни мужики. Да какие: закаленные мастера, операторы, сквозь огонь прошедшие. Они меня поначалу в грош не ставили! Что слез пролила, знает только подушка… И не пуховая, из ватника сложенная. Ведь день и ночь тогда при заводе мотались, новые цехи осваивали. Если бы не Федот Тодосович, сбежала бы. А вы говорите — баталия!

Федченко, не ожидавший подобного оборота, подумал, разглаживая усы:

«Сбежала одна такая!.. Химички не просто девчонки или женщины, а одержимая порода человеческая!»

Юрка, как и многие заводские работники, начинал исподволь подчиняться веянию моды, докатившейся наконец до отдаленных городов и поселков, хотя его длинные ноги казались совсем тонкими в узких брюках, а клетчатая блуза висела на широких плечах, словно на вешалке. Наде он все еще казался милым мальчишкой, но ей нравились его влюбленность в жизнь завода и почти восторженное отношение к Груздеву.

— Не выношу людей с психологией буржуазных забулдыг! — с раздражением сказал Юрка в летнем ресторане и, поставив на стол две бутылки крем-соды, вытер платком лицо.

Юлия и Надя в легких платьях сидели возле самого барьера и, как из ложи, смотрели сверху на парк, прорезанный аллеями, на Светлогорск, раскинувшийся по всей долине за блестящими зеркалами прудов.

Отсюда город, расположенный на склоне противоположного холма, казался сплошь застроенным высотными, многоэтажными домами, в окнах которых ослепительно светились тысячи золотых солнц. Над белыми стенами густо синело неправдоподобно яркое небо.

— Как на юге — сказочная синь! — задумчиво заметила Надя. — И название этого горного ресторанчика «Храм воздуха»… Но в самом деле он будто висит в воздухе. А почему ты, Юра, заговорил о забулдыгах?

— Сейчас один тип толкнул меня портфелем и не извинился. И еще накашлял на меня и тоже не извинился, хотя я сказал: «Неужели вы не можете прикрывать рот, когда кашляете?» Вон он топчется у прилавка буфета.

Юлия оглянулась и, приятно изумленная, почти пропела:

— Петр Георгиевич Карягин, наш почетный московский гость! Ты, Юрочка, опростоволосился! Он едет к вам в Камск вместе с Молочковым из Совнархоза и секретарем обкома. Папа водил их по городу, показывая достопримечательности, а Петр Георгиевич, наверное, отстал и потерялся. Папа так любит похвастаться нашими достижениями, что может совершенно закружить приезжего человека!.

Юлия торопливо встала, непривычно широкая в юбке, суетливой походкой направилась к заблудившемуся москвичу.

Сдерживая невольную улыбку, Надя посмотрела в лицо Юрки, тоже удивленного, но не примиренного (он не преклонялся перед вышестоящими, если они того не заслуживали). А Юлия уже разговаривала с безупречно одетым сухощавым человеком, у которого был такой интеллигентно-усталый вид, что сравнение с «базарным забулдыгой» к нему никак не подходило.

Когда он, отказываясь от приглашения Юлии, напропалую кокетничавшей с ним, внятно произнес: «мальчишеская несдержанность!», его впалые щеки и покатый, с большими залысинами лоб густо побагровели.

— Это он о тебе! — поддразнивая, шепнула Надя.

— Ну и пусть! Невежливость чиновника с периферии можно объяснить некультурностью, а у этого открытое пренебрежение к людям.

— Не очень ли скоропалительное суждение?

— Обыватель сразу распознается в общении с людьми. Воображаю такого пустоглазого на высоком посту! Избави бог, если он к нам с ревизией!

— Ты, оказывается, злющий!

— Нет. Дело не в том, что меня обидели. Ведь я не мальчик, претендующий на права совершеннолетнего. Просто чутье социальное заговорило. Индивидуализм является тем троянским конем, в котором чуждая идеология проникает в советское общество. Иначе откуда же берутся бюрократы и хулиганы?

Юрка явно важничал, произнося эти громкие слова, но серьезная, даже угрюмая его убежденность задела Надю.

— У нас такие достижения сейчас! — воскликнула она, забывая о смешном инциденте с московским гостем. — Физики учатся управлять термоядерными реакциями. Гигантские гидростанции повсюду строятся. Мы новые моря создаем. Спутники Земли запустили. Все это так светло, волнующе гордо, космически огромно, чем тут могут помешать отдельные жалкие индивидуалисты?

— Они не жалкие, скорее страшные. В прошлом году мы ездили во Францию. Нам тоже показывали там разные достопримечательности… — Юрка демонстративно повернулся спиной к Юлии и Карягину, но его большие руки, лежавшие на краю стола, выражали чуткое беспокойство. — Представь себе Лувр, где хранятся величайшие сокровища искусства, созданные художниками-гуманистами. Смотришь на них и хорошеешь от любви к людям. А потом мы были на выставке абстракционистов. Ошеломительно! Оскорбляет в тебе все лучшее. И думаешь: для чего рекламируется такой бред, искажающий понятие о природе и человеке? Кому нужно поощрять его? Но все стало понятно, когда мы узнали имена покровителей: крупнейшие капиталисты, вожди современного фашизма. Значит, старая погудка живет на новый лад: тот же реакционный идеализм. А почему в наше время он принял такие уродливые формы? Раньше молодежь интересовалась передовой философией, вступала в кружки, спорила. А сейчас в быт проникли буржуазные нравы: дикие танцы, дикая музыка, распущенность. И все это отразилось в искусстве полным отрицанием значения человеческой личности. — Юрий заглянул в глаза Нади, выражающие сосредоточенное внимание и сочувствие, и вспыхнул от радости. — Нам такое чуждо, но ведь некоторым нравится легкость жизни: делай что хочешь, ответственности никакой.

— Распускаешь павлиний хвост перед Наденькой? — грубо сказала брату Юлия, вернувшаяся к столику в дурном настроении. — Сам, как мальчишка, нахамил человеку, очень нужному для нас всех, да еще разводишь философию о морали!