Пётр Вершигора - Дом родной Страница 49

А сейчас рядом с Зуевым стоял его второй учитель. Первый учил его, что такое родная земля — ее недра, богатства, ее история; второй научил, как защищать эту землю от врагов. А теперь враги стоят позади, смирные, почтительные и какие-то затаившиеся…

Искоса поглядывая на полковника, Зуев не мог уловить его мыслей. Он видел, как тот о чем-то напряженно думает, чуть-чуть даже всхрапывая, полной грудью втягивая далекий сосновый запах, летевший из-за Десны.

Склонившись от избытка почтительности, не дышал пузатенький инженер и терпеливо наблюдал, как два русских офицера стояли на краю строительного помоста. Сквозь широкую пробоину в стене, возбужденные чувством высоты и далей, они долго смотрели на горизонт.

— Россия, — сказал полковник Корж, отойдя от края. И, похлопывая по карману, он вытащил коробку «Казбека». Щелкнув согнутым пальцем по твердой коробке, он кивнул распорядителю, показывая на коробку, и жестом обвел всю стройку. Затем прибавил для внушительности: «Давай всех сюда». И понятливый немец сразу заговорил, залопотал как-то совсем по-другому. «Это уже по-штатски, вроде речь социал-демократа, а не команда. Чудеса!» — улыбаясь, подумал Зуев, слушая речугу, состоявшую не менее чем из десятка фраз, каждая из которых начиналась и кончалась высокопарным обращением:

— Гер оберст Корш тра-тат-та-та, гер оберст Корш… Гер оберст Корш лата-тат-та-та. Гер оберст Корш…

Зуев с улыбкой слушал эту странную для любой военной организации команду. А затем, делая вид, что ему понятны эти сложные словесные манипуляции, стал смешно и быстро говорить, прикидываясь, что переводит:

— Полковник Корж весьма доволен вашей образцовой первоклассной дисциплиной, и выказывает свое одобрение полковник Корж. Полковник Корж желает вам хорошего здоровья, а также имеет желание угостить вас папиросами «Казбек», которые он и сам любит курить, полковник Корж. А для этого господин полковник Корж приглашает вас вместо того, чтобы стоять, подойти вот на этот помост, где мы стоим сейчас вместе с полковником Коржем.

Немец-администратор покосился на русского офицера, явно передразнивающего его убедительную речь, но больше ничем не выказал своего недоумения. Тем более что в немецком оригинале или в вольном русском переводе речь эта оказала свое действие: со всех сторон медленно и степенно потянулись военнопленные. Вскоре их набралось больше двух десятков. Каждый щелкал каблуками и становился почтительно поодаль.

— Ну, теперь гляди в оба, — шепнул Зуеву полковник. И гостеприимно раскрыл коробку, широким командирским жестом протянул ее вперед, сказал обычную, стандартную для отца-командира фразу: «Закуривай, братва!»

— Са-ку-ри-фай, прат-фа… — как эхо повторил инженер.

И тут Зуеву пришлось присутствовать при целом представлении. Много раз был он свидетелем, как полковник Корж этим жестом устанавливал теплые, товарищеские отношения со своими подчиненными, Зуев ожидал, что сразу же через голову передних полезут десятки рук и коробка вмиг опустеет. Засияют довольные курильщики, затягиваясь сладким, редким для солдатских легких дымком. Но не тут-то было! Немцы приступили к каким-то сложным эволюциям; они выстроились по ранжиру, затем раздалась тихая, но резкая команда: «Лингс-ум», и, щелкнув каблуками, шеренга как-то не по-нашему сделала поворот и, шагнув гуськом шагов на десять, подошла к полковнику и остановилась. Четко повернувшись лицом к фронту, немцы стали по одному, как к причастию, подходить к коробке с лихим всадником в черной бурке, скачущим на фоне Казбека. Лица их были неимоверно почтительны, пальцы плавно протягивались к коробке, брали нежно папиросы, и, еще раз щелкнув каблуком, каждый произносил заученным голосом «Данке шён» и торжественно отходил, держа папиросу как-то на весу, словно весила она по меньшей мере несколько килограммов.

— Ну, заданкешонили. Теперь все ухи прожужжат, пока их заставишь прикурить. Во, брат, что делает с людьми европейская культура. Видел?

Зуев, чуть-чуть улыбаясь, поглядывал на проходившую мимо него карусель. Нет, это были не истуканы и не заводные куклы. Вглядываясь в лица проходивших, он ясно видел, что это совершенно различные, непохожие друг на друга люди. Даже щелк каблуков разный, и голос, и интонация. Конечно, при таком мимолетном обозрении без хорошего знания разговорного языка различить характер каждого было трудно, но даже по внешнему виду это были совершенно непохожие друг на друга ребята. Молодые и старые, шатены и рыжие, совершенно белые, похожие на наших эстонцев, белокурые парни, а один даже походил как-то на цыгана: весь черный, с большими белками и лошадиными зубищами, выпиравшими изо рта, высокий, мускулистый увалень. Это только издали одинаковая одежда как-то уравнивала их между собой. Да еще сказывался военный стандарт прически: почти все были острижены под бокс. Но это уже было явно армейское влияние — требование гигиены.

Корж вытащил из кармана коробку спичек, потарахтел ею возле уха и тем же гостеприимным, широким жестом обеих рук пригласил их к себе. Шеренга смешалась, бывшие солдаты вермахта послушно обступили Зуева и Коржа со всех сторон, образуя вокруг двух русских офицеров уже не правильное геометрическое построение, а обычный полукруг людей. Чиркнув спичкой, полковник Корж передал ее направо, затем зажег вторую, передал налево, образовав, таким образом, вокруг огонька две группы сосредоточенно закуривавших солдат. Сам вместе с Зуевым и старшим толстеньким немцем закурил от третьей спички. Щелчком швырнув ее в провал стены на кустарник и не оборачиваясь назад к немцам, он еще раз посмотрел на синеющий вдали русский бранибор. Немцы как по команде повернулись туда же. Круглое отверстие подернулось легким сиреневым дымком, быстро вытягивающимся на свежий воздух. Показывая на пейзаж, полковник Корж сказал, пытливо вглядываясь в глаза пленных:

— Россия!

А когда толстенький немец попытался было перевести это слово целой тирадой возвышенных немецких фраз, полковник остановил его жестом руки и снова повторил немного вопросительно:

— Россия…

— О я, эрде гренценлоз, — сказал кто-то сзади.

— Говорит — земля большая, — перевел Зуев.

— Это он собственным задом измерил, понимает, — сказал полковник Корж.

Вперед протиснулся маленький человечек, рыжеватый, весь в веснушках. Он, как-то пролезая под рукой у Коржа, кивнул на синевший вдали лес и весело сказал:

— Партизанен… Пу-пу-пу. — Палец его, долженствующий изображать пистолет, задрожал, как при отдаче.

Затем замотал головой, показывая всем своим существом, как не любил он и его коллеги попадаться под это «пу-пу-пу» партизан. Все засмеялись, да и дымок пошел веселее, затуманивая серой пеленой далекий горизонт.

— Да… Россия, — в третий раз задумчиво повторил полковник Корж, уже не столько для собеседника, сколько для себя.

— О я, о я, — залебезил маленький немец. — Русланд ист ошень, ошень хорошо, гут… ошень гут. — И, быстро повернувшись на каблуке вокруг, оглядел всех своих соотечественников и, снова обращаясь к русским офицерам, продолжал: — Гитлер капут. Дойчланд капут, золдатен капут.

Полковник Корж с высоты своего роста долго смотрел на копошившуюся где-то внизу юркую фигурку, вникая не столько в смысл примитивных и понятных слов, сколько в смысл самого поведения немца. И когда тот, закончив свою тираду и быстро тушуясь, исчез в толпе, полковник Корж, повернувшись всем туловищем к окружающим его военнопленным, сказал:

— Нет, комрады, нет, неправду он говорит. Как это можно? Дойчланд капут? Нихтс капут. Неверно. Брехня!

И изо всех сил стараясь высказать мысль большую, советскую мысль, сказать ее просто и убедительно, чтобы поняли ее вчерашние враги, он раскинул свои большие руки и, сгребая с десяток человек в кучу и указывая на них, говорил:

— Ты и есть Дойчланд! Для тебя, — и он тыкал в каждого из них пальцем, — это гут, гут. — Он напряг память, собирая лоб морщинами и вспоминая что-то, говорил: — Дойчланд юбер аллес. Понял? — Немцы заморгали глазами. — А для меня и вот для майора Зуева, друга моего, товарища, геноссе, по-вашему, Русланд очень гут, ферштейн, понимаешь? И все мы люди. Только у каждого своя земля. Он правильно сказал: у каждого своя земля, эрде. У нас побольше, у вас поменьше. Но каждый свою родину по-своему любит, и больше всех она ему дорога, — ферштейн зи? А это ты брось, — раздвигая толпу и вытаскивая из нее маленького, щупленького, веснушчатого немца, — ты брось, говорю, это, что ты им тут напевал: «Дойчланд капут». Это фашистской агитацией попахивает. Гитлер капут — это верно, фашизм капут — тоже верно, национал-социализму капут. Дойчланд — нихтс капут. Ну, поняли или нет, головы дубовые? — спросил он добродушно.

И когда они с Зуевым вышли за проволочные заграждения, полковник Корж вздохнул и сказал улыбаясь: