Георгий Шилин - Камо Страница 5

– Ты… ты Камо! Ну да, я так и знал. Хоть и болтали тут, что тебя убили, но я не верил. Как можно убить Камо!

– Слушай дальше. Время дорого. Как твоя фамилия?

– Шаншиашвили.

– Так вот: если ты хочешь быть революционером, ты им станешь здесь, в тюрьме. В твоей власти меня спасти. Меня могут повесить завтра, послезавтра, через неделю. Непременно повесят. Сейчас я убил казака, а в прошлом за мной много других дел. Меня не помилуют, понимаешь?

– Как все это можно сделать? – спросил фармацевт.

Камо поправил свои повязки и тихо сказал:

– Дело очень простое. Здесь, в тюрьме, мы обменяемся одеждой. Ты дашь мне свои документы. Ни меня, ни тебя еще не допрашивали. Меня в лицо здесь не знают, и ты немногим моложе меня. Ты будешь Камо, я – Шаншиашвили, а все остальное я сделаю сам. Главное, пока я здесь, в тюрьме, ты на допросе должен держаться как Камо. А потом можешь снова стать Шаншиашвили…

Он пристально посмотрел на фармацевта, ожидая его решения.

– Я согласен, – сказал фармацевт. – Но как я должен сделать из себя Камо?

– Главное, держись гордо. Отвечай на вопросы дерзко. А если не будешь знать, как отвечать – молчи, будто ты все знаешь, но не желаешь говорить.

С этого момента Камо стал Шаншиашвили, а Шаншиашвили – Камо.

В тот же день Камо был допрошен следователем. Арестованный держался вызывающе. На все вопросы он отвечал презрительным молчанием и взбесил следователя, который от него решительно ничего не добился. «Жуткий субъект, – подумал следователь. – Но все равно теперь ему – крышка…»

Камо возвратился в свою камеру.

Вслед за тем следователь вызвал Шаншиашвили и с первого же вопроса понял, что перед ним глуповатое нескладное существо.

«Хорош „бунтовщик“, у которого дрожат от страха колени и который вот-вот разревется». Следователю стало даже неприятно от того, что тюрьму наполняют такими «революционерами»…

Шаншиашвили не выдержал и расплакался. Он несомненно был перепуган насмерть… Он не мог примириться с мыслью, что его называют «арестованный». За что? Неужели он сделал какое-нибудь преступление? Придерживая повязку на голове, он объяснил, что во время свалки он упал и расшиб голову об острый камень. Он чистосердечно рассказал, не скрывая ни одной подробности, как он попал на Нахаловку после дежурства в аптеке Рухардзе, где он служит аптекарским учеником, как он шел на свидание к своей невесте, живущей на Нахаловке, и как стыдно ему теперь появиться дома, встретиться с невестой, и как волнуется сейчас его мать.

Следователя рассмешило и тронуло признание арестованного. Наивная, чистосердечная исповедь глуповатого молодого человека, случайно попавшего в такую катавасию, развеселила его. Но долг требовал строгости.

– А вы знаете Камо?

– Как же не знать камо! Еще бы не знать камо.

Следователь насторожился:

– Где же вы его видели?

– Гм… странно. Его высокоблагородие следователь тоже, наверное, не раз видели камо. Оно растет в поле – кто ж этого не знает, трава такая… В поле сколько угодно камо…

– Фу, какой болван! Не трава… не о траве идет речь, а о человеке.

И, безнадежно вздохнув, он заставил Шаншиашвили расписаться под протоколом. Затем вызвал надзирателя и распорядился отправить фармацевта в ближайший полицейский участок с тем, чтобы оттуда, в сопровождении городового, арестованного доставили и сдали под расписку в участок того района, где проживает его мать.

Шаншиашвили отправили из тюрьмы в полицейский участок и сдали там под расписку дежурному. Дежурный сдал арестованного городовому, которому надлежало доставить его в соответствующий участок. Городовой долго ворчал, что вот – изволь сопровождать всех этих сукиных сынов. Но когда фармацевт предложил взять на свой счет извозчика, он стал добрее.

Они поехали. Извозчик, нисколько не торопясь, тряс их по булыжным мостовым Тифлиса. Городовой снисходительно слушал веселый вздор фармацевта, объяснявшего, как он поедет к своей невесте, как женится, как родится у них ребенок и как пригласят они господина городового на крестины, если только господин городовой окажет им честь своим присутствием…

Внезапно поток радостных слов прекратился. Фармацевт стал печальным и задумчивым.

– Чего же ты замолчал? – спросил городовой.

– Ваше благородие, стыдно… Право…

– Что стыдно?

– Засмеют товарищи и вся улица засмеет. Опозорил себя на всю жизнь… И невеста не пойдет за арестанта замуж.

– Пойдет, – ухмыльнулся городовой.

– Нет, не пойдет. «Арестант» – самое плохое слово. Позвольте мне самому, ваше благо-родие, без вас поехать в участок. Скажут: «Вон Шаншиашвили городовой привез». Стыдно, ей-богу.

Городовой раздумывал, не зная, как быть. Молодого человека жалко, но в то же время – долг службы. Впрочем, он сразу перестал колебаться, когда ощутил в своей руке пальцы арестанта, настойчиво совавшего бумажку. «Пятерка или трешница?»

– Ну, ладно, езжай сам. Стой, извозчик.

Городовой слез и вручил извозчику пакет, наказав передать пакет вместе с арестованным дежурному по участку.

– До свиданья, ваше благородие. А на крестины – приходите!

На следующий день в тюрьму явился следователь по особо важным делам. Первый, кого он вызвал, был Камо. Следователь долго и пристально смотрел на арестованного. Тот остановился у двери.

– Подойдите сюда ближе, арестованный. Вот так… «Какое у него все-таки незначительное лицо. Не ожидал…» Ну-с, расскажите нам, как вы сражались, как бежали из батумской тюрьмы? Впрочем, нам придется еще беседовать о типографии, оружии, подкопе под горийское казначейство… Вообще, много о чем. Что? Однако вы совсем еще молодой человек, а дела такие громкие. Признаться, я представлял вас совсем другим.

Арестованный шагнул ближе к столу и вдруг согнулся, уронил руки на колени и, вздрагивая всем телом, залился мелким, долгим смехом.

– Я такой же Камо, как и вы. Я – фармацевт Шаншиашвили… Камо – фьють! Нет Камо. Его еще вчера здесь не стало.

Следователь схватился за портфель, перевел глаза на ошалевшего начальника тюрьмы и, уже не владея собой, прошипел:

– Позвольте, что все это значит? Кто устроил всю эту комедию? Я ничего не понимаю. Приведите мне Камо! Ка-а-мо!..

Снова летели бумажки и звонил телефон из тюрьмы в жандармское управление. Опять синяя папка была потревожена. Ее извлекли из шкафа, развернули, долго и аккуратно, перелистывая сшитые листы, и так же аккуратно подшивали новые бумаги. Синяя папка вздувалась и превращалась в настоящий гроссбух. Только что подшитые донесения уступали место протоколам. За протоколами следовали отношения, к отношениям прилагались дознания, к дознаниям пришивались сводки наблюдений; сводки чередовались с рапортами, рапорты чередовались с уведомлениями и письмами.

«… На основании дознания, учиненного моим старшим помощником, имею честь донести, что третьего дня, вечером, на товарной станции обнаружены были ящики с пометкой „электрические принадлежности“, прибывшие в адрес „предъявителю дубликата ж.-д. накладной“. Полицейскому агенту, несшему службу на товарной станции, вышеупомянутые ящики показались подозрительными, и он не преминул произвести их осмотр. Вместо электрических принадлежностей в ящиках оказались патроны, переправленные революционными организациями, очевидно, для преступных целей, из Батума в Тифлис. Дальнейшее следствие, продолженное по сему поводу уже мной лично, с бесспорностью установило, что вышеуказанные патроны отправило из Батума лицо, по всем признакам являющееся не кем иным, как известным вам Камо, который к настоящему моменту должен находиться уже в Тифлисе».

Содержание бумаг было чрезвычайно пестрое. Все они сводились к одной цели – предупредить, навести на след, открыть местопребывание того, кому посвящались бумаги. Они неслись сюда в больших, тяжелых пакетах, в разносныхкнигах, с надписями на конвертах – «весьма секретно», «совершенно конфиденциально», били тревогу, предупреждали, докладывали, ставили в известность.

«… Обращаю ваше внимание на то обстоятельство, что сегодня в багажное отделение тифлисского вокзала явились трое неизвестных и предъявили квитанции на получение багажа, прибывшего из Батума. На плотно упакованных деревянных ящиках значилась надпись: „мандарины“. В крышке одного из ящиков доска оказалась отодранной, и железнодорожный агент заметил, что в ящике упакованы были не мандарины, а винтовки. Когда он спросил, почему в ящиках вместо мандаринов – винтовки и в чей адрес следует оружие, один из неизвестных, приставив к его груди револьвер, приказал молчать, а своим единомышленникам предложил скорее вытаскивать ящики на перрон. Багаж был бы унесен неизвестными, если бы в тот момент не вошли в багажное отделение пассажиры. Сбив одного из них с ног, неизвестный, угрожавший железнодорожному агенту револьвером, выскочил на перрон и вместе с остальными злоумышленниками скрылся.