Георгий Шилин - Камо Страница 6

По срочно наведенным справкам и дознанию, учиненному жандармским унтер-офицером, неизвестный, грозивший револьвером, был не кто иной, как известный вам Камо».

После описанного случая поток бумаг, заполнявших синюю папку, на некоторое время прекратился.

Но вскоре он опять возобновился. Содержание новой бумаги затмевало содержание почти всей летописи, втиснутой в лапку. В ней, между прочим, указывалось:

«… Только сейчас стало известно, при каких обстоятельствах произошел побег из Метехского замка 32 политических преступников. Снаружи, под стенами замка, неизвестными был прорыт подземный ход, который весьма искусно был подведен под камеры заключенных. Глубокой ночью, при помощи и поддержке злоумышленников, заключенным удалось выйти на свободу. Снаряженная утром погоня не дала никаких результатов. Путем допроса одного из служителей замка, сознавшегося в своем соучастии, удалось установить, что подкопом, а затем и побегом руководил известный политический преступник Камо. К сожалению, ни места его пребывания, ни имена участников организации побега установить не удалось».

Глава 5

Всякое распоряжение комитета для солдата революции – свято и неоспоримо. Если комитет пошлет бойца на неизбежную смерть, боец должен подчиниться. В собственной своей жизни ни один революционер не волен. Если большинство приняло решение, оно не может быть не выполнено отдельной личностью. В этом – жизненная сила революции.

Так говорил Камо, снаряжая в дорогу Гоги, на которого возлагалась задача доставить ящики с литературой в Озургеты.

Он осмотрел костюм, в который должен тот облечься, еще раз проверил, хорошо ли имитирует он крестьянский говор, снова повторил план, по которому должен был действовать юноша, опять осмотрел его любовно и заботливо, как осматривает мать своего ребенка, и улыбнулся:

Вот так… Вот и прекрасно, Гоги. Из тебя выйдет настоящий боевик. Такие люди нужны революции. Ну-ка повернись. Прекрасно. А теперь пройдись. Так. Покажи, как ты будешь жаловаться жандарму на то, что в твоем ящике разбили яйца. Нет, не так. Ты должен обязательно заплакать. Ты должен обратиться к нему – «ваше благородие». Попробуй-ка сделать. Вот так. Теперь правильно. Главное, когда ты играешь какую-нибудь роль, играй ее так, чтобы совсем забыть самого себя. Это трудное, но прекрасное искусство. Каждый революционер должен играть в жизни, как настоящий актер на сцене. Это – главнейшая защита. Если мы не усвоим искусства игры, нас задушат, как цыплят. Попробуй-ка показать, как ходят кондукторы товарных поездов на станциях. Нет, немного не так – слишком быстро. Они ходят медленно и вразвалку. Вот так – наблюдай внимательно. Они оглушены долгой дорогой, грохотом вагонов, качкой, бессонными ночами. Они не могут на станциях ходить быстро. А ну-ка, покажи, Датико, как просят на папертях профессиональные нищие. Обойди завтра же церкви и хорошенько всмотрись, Ты плохо знаешь нищих. Нам пригодится умение представлять и нищих…

В боевой организации, которой руководил Камо, находился отряд молодых, только что пришедших в партию революционеров. Большинство из них пришло сюда прямо со школьной скамьи. Все они поступали к нему на выучку.

Камо с огромным воодушевлением выполнял поручение комитета – выработать из этих неопытных, нередко наивных подростков будущих закаленных революционеров. Он любил занятия с ними. Занятия эти доставляли ему подлинное наслаждение. Он был строг и требователен, даже суров в минуты выполнения заданий. Он способен был стрелять в каждого, кто нарушал его директивы. Но в то же время он любил и оберегал их как старший брат…

Впрочем, руководство молодежью являлось лишь одной из незначительных работ Камо. Ему приходилось выполнять множество других поручений комитета, которые мог выполнить только он один.

Вот ему надо пойти в типографию. Там что-то случилось. Полиция как будто напала на ее след. Надо срочно подыскать другое место и перевести всю эту махину в безопасное помещение. Надо придумать способы перевозки. Нельзя откладывать ни на одну минуту. «Вот что, типографию мы перевезем на свалку под видом мусора, – соображал Камо. – Зароем за городом, а там видно будет». И он отвозил типографию на мусорную свалку, оттуда мчался на товарную станцию – справиться о грузе, отправленном еще неделю назад из Батума. Здесь требуется величайшая осторожность. Ящик патронов обнаружен – полиция следит за грузами.

С товарной станции он бежал на телеграф, с телеграфа – в железнодорожные мастерские, оттуда – к либеральному князю Дадиани получить для Датико обещанный паспорт. От князя Дадиани надо пойти в духан «Тилипучури» и встретиться с писарем из жандармского управления, чтобы выяснить, удалось ли ему оттиснуть печать на заготовленных бланках, а завтра надо поехать в Манглис.

Впрочем, о завтрашнем дне он будет думать завтра. А пока что надо подыскать три офицерских мундира, необходимых для поездки товарищей в Баку.

Он весь горел в этой работе и чувствовал себя спокойно и радостно.

Все двадцать четыре часа у Камо были расписаны до последней минуты. Из этих часов только ничтожная часть времени приходилась на отдых. Он научился не спать. Он говорил: «Сон – это такая же привычка, как табак. Если пересилить себя и постараться совершенно не спать целую неделю, можно забыть о сне. Человек способен не спать четыре месяца».

Он часто забывал об отдыхе, – так же, как забывал о том, что на свете некогда существовал Семен Тер-Петросян, из которого отец хотел сделать хорошего торговца, наследника своего дела. Было ли когда-нибудь такое время, когда он мог появляться на улице со своим собственным лицом? Такого времени не было. Он не помнит такого времени. Он не помнит своего лица. Сегодня у него – жалкая бороденка нищего, завтра – нафабренные усы полицейского пристава, послезавтра – парик и ряса священника…

Теперь Камо не может сделать и пятисот шагов, чтобы не изменить своей внешности. В депо Камо приходит одетый молодым студентом-практикантом, блистая пуговицами и новенькой курткой; оттуда уходит угрюмым рабочим в синей засаленной блузе. Этого требует его профессия. Она вынуждает его приходить на почту почтальоном или продавцом газет, на базаре быть веселым, сыплющим направо и налево шутки и остроты кинто, а в духане «Тилипучури» – техником, который только что прибыл из дикой глуши и теперь дорвался до прелестей большого города. Он убегал от личной, нормальной, человеческой жизни и рвался к новым действиям, к новым опасностям. Камо чувствовал наслаждение только тогда, когда шла борьба. Неважно, в чем она заключалась – в трагическом ли столкновении на Нахаловке или в комическом эпизоде с Шаншиашвили.

Эта игра отучила его от сна, а если он спал, то сон его был тревожный и чуткий, как у зверя. Игра загоняла его от идущих по пятам сыщиков в церковь, превращала то в священника, то в нищего. Она бросала его на крыши идущих поездов, вталкивали на буфера вагонов, вынуждала ночевать в лесу. Он никогда не жаловался на свою жизнь. Он был ею доволен.

Однажды ему пришла в голову странная мысль: ему захотелось стать просто Семеном Аршаковичем Тер-Петросяном – без переодеваний и гримов, без псевдонимов, не «Камо» – а таким, каким его хотел видеть отец.

Камо надел костюм, какой носят штатские, служилые люди. Долго всматривался в свое отражение в зеркале, из которого глядело на него осунувшееся, все в складках, лицо, освещенное грустными глазами. Выйти на улицу, просто без всякой цели, побродить, как бродят тысячи людей, забыть, что он преступник, и стать просто Семеном Тер-Петросяном, не имеющим за собой никакой вины.

Не сказав никому ни слова, он вышел. Прошел беспечной, покойной походкой по Михайловской улице. Спустился к Куре, остановился на мосту и несколько минут смотрел в мутные воды. Затем подошел к киоску, купил папирос, зашел в кафе, спокойно и не торопясь съел порцию мороженого, снова вышел, купил газету, пробежал ее глазами и опять, медленно всматриваясь в лица людей, пошел дальше. Он прошел мимо жандармского управления, потом вернулся и подошел к его подъезду. Двое великолепных, дышащих здоровьем и мускульной силой, молодцов в форме охраняли подъезд. Камо подошел к ним, вынул пачку папирос, попросил у одного из них спичку, предложил папироску и хотел закурить. В эту минуту в подъезде хлопнула дверь и бравые красавцы вытянулись: на ступеньках появился начальник жандармского управления.

Красавцы козырнули. Полковник быстро прошел мимо них, влез в поджидавшую карету и уехал. Закурив, Камо принялся расспрашивать, на какой улице помещается театр и, получив указание, пошел дальше.

Около театральной кассы он долго изучал цены, потом взял билет. Не спеша поднялся наверх и вошел в ложу. Занавес был еще опущен, и зал утопал в море света. Камо всмотрелся в первые ряды. Вон сидит полицмейстер, через стул – жандармский полковник. Вон – ложа наместника и в ней правитель канцелярии, вероятно, с женой. Да, как будто ничего не произошло… Все в порядке. На мгновение дрогнуло у него где-то далеко в сердце чувство не то жалости, не то зависти, не то презрения к этим людям… но только на одно мгновение, и снова он ушел в созерцание своей игры.