Кирилл Усанин - Григорьев пруд Страница 5

— Тоже мне, утешил.

— А ты не сомневайся, все верно будет... И не рвись из-под узды — не запрягли.

В кухню вошла Вера, держа в руке прихваченный тряпкой за ручку чайник, из острого носика которого тонкой струйкой бил пар.

— Ай да Вера, ай да умница! — Михаил захлопал в ладоши и закружился перед женой.

Вера, улыбаясь, строго проговорила:

— Осторожнее, обваришься. — Передав чайник мужу, обернулась к все еще стоявшему в пальто Леонтию: — А вы никак уходите, Леонтий Михайлович? Хоть вы уж больше и не бригадир моему шалопаю, а все же уважьте, чайку выпейте.

— Вот и ошиблась ты, женушка, Леонтий снова мой бригадир. Ведь это правда?

— Да, — подтвердил Леонтий.

Вера посмотрела на мужа, потом на Леонтия, махнула рукой:

— А-а, не разберешь вас... Садитесь к столу.

— С удовольствием, — охотно согласился Леонтий, передавая на руки Вере пальто и шапку. На душе стало чуть легче, прежней тягости уже не было, и он, вспомнив переливчато-звонкий смех Михаила, облегченно-радостно подумал: «А может, Михаил и прав, я действительно поторопился?»

ПЯТАЯ ГЛАВА

Однажды на областном совещании встретил Зацепина его товарищ и сокурсник по горному институту Венька Муравьев. Все осматривал, удивлялся:

— Да неужели это ты, Павлуша?.. Ну, располнел... И очки золотые. — Шепотом, притиснув в угол, спросил: — Поди, важной персоной стал? Страшновато подступиться...

А как узнал, что Зацепин все тот же начальник пятого участка, не поверил:

— Загибаешь, Павлуша. Уж больно фигура у тебя начальственная. Экий хмурый, строгий... Нет, не может быть!..

Никак не мог понять: такой удачливый студент их курса вдруг напрочь засох на корню. Себя Венька Муравьев не считал таковым: работал всего-навсего старшим инженером в научно-исследовательском институте, а метил выше. И хотел пожалобиться Зацепину, авось тот за него слово доброе перед высоким начальством замолвит. Наверняка думал: удачливый студент удачлив и дальше. И вот на тебе — начальник участка, как и семь лет назад.

— Как же так, Павлуша? — уже искренне жалел его Венька Муравьев. Наклонившись, зашептал: — Бахус подвел? Женщина? Их, стерв, больше всего опасаться надо... Нет? Ну, признавайся, дружище...

Ах, лучше бы не было этой встречи! Червячок сомнения снова завелся в душе Зацепина. Он всякий раз напоминал о себе, и особенно в дни, когда дела на участке резко катились вниз. Хотелось все бросить, уехать куда-нибудь в глубинку, на тихое место. Но вот дела поправлялись, приходило успокоение, ненадолго, но все же... А годы шли, и Зацепин все чаще приходил к мысли, что ему уже нечего мечтать о повышении. Его удел — быть бессменным начальником участка. Вот уж поистине fatum fati[1].

Еще будучи студентом, Зацепин частенько вспоминал это краткое латинское изречение. Оно как будто действительно соответствовало его судьбе. А разве не так?

До четырнадцати лет Зацепин жил в деревне, среди степного простора, и мечтал стать комбайнером, как дядя Федя, с которым он с утра до вечера простаивал на шатком мостике комбайна. До сих пор не забыть ему счастливого мгновения, когда пальцы рук впились в нагретое широкими ладонями дяди Феди кольцо руля. Огромная, неуклюжая машина, какой она представлялась мальчику, вдруг спокойно подчинилась ему, и он почувствовал, что машина и он — единое целое, что от его движения зависит и движение комбайна. То, что он понял это, было тогда его самым поразительным открытием. А самыми счастливыми словами были скупые слова дяди Феди, который обещал взять его в помощники следующим летом.

Но в следующее лето — жаркое лето войны — он был далеко от родных мест. Проводив отца на фронт, мать с тремя детьми приехала в шахтерский поселок к своей дальней родственнице. Здесь Зацепину пришлось поступить в ремесленное училище, а после его окончания работать на маленьком заводике, где больше приходилось бегать по разным поручениям старших мастеров, чем вытачивать детали на токарном станке.

В те военные годы он еще мечтал вернуться в деревню. Но не пришлось. Отец погиб, и мать не захотела возвращаться туда, где все напоминало бы ей о счастливой поре. И вышло так, что пошел учиться Зацепин в горный техникум. Просто потому, что стипендия была приличная и не хотелось оставлять в поселке мать с младшими братьями. Да и как он мог их оставить, если в семье он главный помощник матери! Только по этой причине он не уехал в Кузбасс, куда хотели его послать после распределения вместе с одним товарищем, который уже через год стал начальником участка. А он только через два года был выдвинут на должность горного мастера. Но Зацепин не жалел об этом. Подросли братья, мать устроилась на работу, жить стало легче, и на семейном совете было решено, что старший брат может теперь учиться дальше. И вот он в тридцать лет студент горного института.

Уже было поздно что-то ломать в жизни, его мечта ушла в прошлое, осталась в далеком, как добрая сказка, детстве. Впереди ждала трудная дорога — дорога в глубь земли, и по ней придется ему теперь ходить изо дня в день. Разве когда-нибудь — хотя бы случайно или в обрывочном сне — привиделось ему подобное? Вот оно, его fatum fati.

Остается одно: вгрызаться в науки, постигать настойчиво то, что до этого дня, до поступления в институт, он в глубине души считал еще временным, ненадежным.

Быстро прошли пять студенческих лет. Это были годы счастья и удачи: он узнавал мир, и мир постепенно раздвигал перед ним свои горизонты. Но это были и годы большого горя: умерла мать, его милая, нежная мама. Не встретит она его на пороге дома, не вскрикнет радостно: «Павлуша, сыночек мой!», не прижмется к плечу, не закинет на спину ему худые, длинные руки, не прикоснется к щекам мягкими, но уже сморщенными губами, не увидит он ее детски доверчивых глаз.

Остались младшие братья, и хоть большими выросли — кто на работу уже поступил, кто школу заканчивает, — а все же поддержка старшего брата нужна. С четвертого курса перевелся Зацепин на заочный и вернулся на шахту. Два года работал горным мастером, и только после того, как получил диплом, перевели его на пятый участок помощником начальника, а через полгода он стал и начальником участка.

— Если и дальше так пойдет, то лет через пяток в большие руководители выбьешься, — шутили друзья.

И сам Зацепин думал: «Что ж, пусть будет так, возражать не стану». Но видать, черная кошка перебежала дорогу. Осел он на одном участке все в той же должности. Перемены, конечно, были: женился, жена родила ему двух детей — сына и дочь, определил к месту всех своих братьев. И в общем Зацепин считал, что в жизни ему повезло. А то, что к своим сорока пяти годам он все тот же бессменный начальник участка, так в этом плохого нет.

Но время от времени червь сомнения все же точил его душу: все, выдохся, ни на что большее не способен.

После той злополучной встречи с Венькой Муравьевым Зацепина крепко обидели: не доверяли внедрить и освоить на его участке комбайн «Донбасс». А ведь обещали. На совещании у директора шахты Кучерова главный маркшейдер высказал мысль, что лучше всего, исходя из геологических условий, испытание комбайна провести на пятом участке. Все начальники остальных добычных участков живо повернулись в сторону Зацепина: неужели правда?

— Здорово, Павел, здорово! — радовались друзья Зацепина после совещания. — Ты им всем покажешь, на что способен! Утрешь нос.

И Зацепин с нетерпением ждал дня, когда он сможет увидеть новый комбайн в действии. Ему не доказать хотелось, а убедить себя в том, что ему еще можно доверить серьезное дело. Не доверили...

Комбайн «Донбасс» решено было освоить на соседнем, четвертом, участке. Тут — это было ясно Зацепину — перестраховался директор шахты, человек осторожный, не любящий риска. Конечно, нашлись оправдания — законные, убедительные, на бумаге с печатями.

Зацепин сник, даже написал заявление об уходе по собственному желанию. В общем пережил тогда трудное, горькое время. Но вот постепенно все обиды и горести отошли в прошлое, забылись, и хотя остался неприятный осадок, не так уж саднило сердце.

И вдруг его вызвал к себе в партбюро Алексей Иванович. И то, что он сам не пришел в раскомандировку, и то, что говорил по телефону взволнованно и был краток и строг, могло значить только одно: Зацепина ожидает что-то важное, особое. К секретарю парторганизации Зацепин относился всегда уважительно, с доброй завистью думал: «Вот это сто́ящий мужик!»

С первого же вопроса, который задал ему Жильцов, осторожно, вежливо, Зацепин понял: он не ошибся. Разговор зашел о новом механизированном комплексе и конкретно о том, что наступила пора освоить его и здесь, в южноуральском угольном бассейне, который по своим геологическим условиям был гораздо сложнее, чем, к примеру, Донбасс.

Зацепин внимательно слушал Жильцова, согласно кивал, но при одном лишь упоминании о том, что этот комплекс будут осваивать на их шахте, у Зацепина заныло под ложечкой и ему захотелось как можно быстрее закончить затянувшийся разговор. Но Алексей Иванович продолжал настойчиво расспрашивать, и никуда нельзя было деться от его пронзительного острого взгляда.