Лев Правдин - Ответственность Страница 50

Наверное, и сама Наталья Николаевна была растрогана, потому что прежним веселым голосом она продолжала:

— Первый ты его спас от смерти, теперь врач Недубов. Наверное, раньше на моем месте свечки в церкви бы поставили перед иконами. Как ты думаешь? — Она даже улыбнулась, кажется, впервые за все время Сашкиного пребывания в доме Бакшина. Но сейчас же выпрямилась за своим столом. — Глупости какие я говорю от радости. — И склонилась над книгой.

— Вы когда к нему поедете? — спросил Сашка.

— Я? Зачем?

Ошеломленный таким вопросом, он пробормотал:

— Ну… для душевности. — Подумал и добавил: — Скучает, я думаю, он там по домашности. Я-то знаю. Выхаживать его надо.

Не отрываясь от книги, она сказала, что ехать ей никак невозможно, да ее и не отпустят. И нечего ей там делать, в госпитале. Есть врачи и сестры — это их дело «выхаживать» раненых.

— И даже, как ты сказал, проявлять душевность. Это они там умеют. Я читала где-то.

Тут она снова улыбнулась и глянула на Сашку не то подозрительно, не то растроганно. Этого он не разобрал, обескураженный таким ответом. Учебный год для нее, оказывается, дороже мужа, который от смерти отбился. Без нее поди-ка не справятся. А он там тоскует, в госпитале.

Тогда Сашка сам решил поехать, тем более, начали поступать письма, требующие его немедленного действия. Надо ехать, все равно жить у Бакшина он не собирался, хотя пока еще и сам не знал, куда он направится. Но вот пришло письмо от радистки Вали, и все стало ясно. Она писала:

«Дорогой мой братик Сашенька! Мне пришлось демобилизоваться, так как я вышла замуж за Шагова Ивана Артемьевича, помнишь его? Теперь он старший лейтенант. И у нас скоро будет ребенок. Вот почему меня демобилизовали, и теперь я живу дома, в леспромхозе, куда жду и тебя. Конечно, в Москве тебе куда веселее, а по мне ничего нет лучше нашей тайги. Теперь я тебе скажу главное: если ты еще ничего не написал Семену Емельянову, сыну нашего доктора, то еще и не пиши. Сначала прочитай все, что я описала в письме к нашему Бате. Не знаю, жив ли он, а если жив, то где он сейчас? В том письме я все, что знаю, описала про Емельянову и про ее сына Семена, который нам с тобой теперь как брат. Ты это запомни и письмо ему пошли».

После подписи «Твоя партизанская сестра Валя» были два адреса: леспромхоза, где жила она, и Семена Емельянова.

Отдавая Сашке это письмо, Наталья Николаевна сказала, что оно было вложено в конверт вместе с письмом к Бакшину, и, когда Сашка спросил, что пишет Валя, ему ответили:

— То, что она пишет, это, Саша, очень серьезно. Во всем может и имеет право разобраться только сам Бакшин. Это его дело. Вот вернется и наведет порядок.

Такой ответ еще больше укрепил желание уехать из дома, в котором каждый живет сам по себе и у каждого есть какие-то такие дела, о которых никто, даже самые близкие, и знать не должен.

— Каждый обязан заниматься только тем делом, которое ему поручено. Ты, например, должен учиться, и только учиться. Все посторонние дела надо забыть на это время.

Проговорив это, Наталья Николаевна посчитала разговор оконченным и склонилась над какими-то длинными листами ведомостей. Но Сашка не дал ей заняться делом:

— Ага… Так он, значит, пускай сам по себе страдает в неизвестности.

— Ты о ком?

— Да вот тут в письме, — Сашка взмахнул листками Валиного письма. — Тут радистка наша пишет, что все командиру нашему описала про врачиху, про Емельянову. А вы мне ничего не рассказываете…

— Знаешь что? В этом вопросе предоставь нам самим разобраться. — Наталья Николаевна решительно повернулась к своим ведомостям, и Сашка понял, что разговор окончен.

Он ушел в столовую и там у своего столика еще раз перечел письмо. Не вычитав ничего нового, он начал размышлять. Конечно, взрослые в конце концов все-таки разбираются в своих делах. Сначала все запутают, а потом начинают разбираться. Такое убеждение, основанное на его житейском и боевом опыте, всегда толкало его на самостоятельные действия. Война отняла у него все детские радости, но не оставила времени, чтобы пожалеть об этом. Да он и не считал себя человеком, которого обидела судьба. Люди, случалось, обижали, и, как он сам считал, себе же во вред. Он был уверен, что, будь он около Бакшина, ничего бы тогда с командиром не случилось…

А вскоре пришло письмо и от Семена Емельянова — названого брата. Этого письма Сашке тоже не дали. Тогда он понял, что ждать ему тут дальше нечего.

— Ну вот и уезжаю я от вас. Отбываю.

— Да что ты, Саша? — не очень удивленно спросила Наталья Николаевна.

— Поеду к Бате. К командиру нашему.

Они только что кончили ужинать, и Наталья Николаевна смотрела, как Саша убирает со стола посуду, и думала о своих многочисленных делах, какие назначены на завтра.

— А когда ты вернешься? Тебе еще столько сделать надо к учебному году.

Сашка отнес посуду на кухню, вернулся и только тогда ответил:

— Как Батя скажет.

— Его зовут Василий Ильич.

— Это я знаю.

— А называешь Батей… Теперь он тебе не командир, я думаю.

На это Сашка ничего не ответил, и когда она попыталась уточнить срок Сашкиного возвращения, то ничего не добилась, и даже не поняла, вернется ли он вообще. По всему видно, что он не намерен жить у них. Этому она не очень удивилась. Ей и самой всегда казалось, что Сашка не приживется в их доме, хотя совсем не понимала, почему. Неопределенность положения ее не устраивала. Она всегда все умела объяснить очень убедительно и на этот раз не успокоилась, пока, как ей показалось, не открыла причины и даже нашла подходящее сравнение: дичок — растение, принесенное из леса и пересаженное на культурную почву, — не приживается. Аллегория эта на время успокоила ее. Ей и в голову не пришло, что всему виною ее высокоразвитое чувство долга, чувство до того стерильное, что в нем не осталось места для самого обыкновенного человеческого тепла.

А вот Сашка так очень удивился тому, что Наталья Николаевна даже отговаривать его не стала. Она сама и билет ему купила, и продуктов на дорогу собрала. И еще — он так и не понял, осуждает она его или одобряет. Или ей все равно? Или она даже рада, что в доме не будет чужого человека?

Так раздумывал Сашка, не подозревая даже, какое разрушение он произвел своим поступком в том незыблемом здании жизненного уклада, которое возвела для себя Наталья Николаевна. Не здание даже, а крепость. Карьеристка не для себя, а для дела, она считала, что чем выше поставлен человек, тем больше он обязан сделать для общества. Ради доверенного ей дела она готова была отдать всю себя, того же требовала от людей и всей душой негодовала, если с ней не соглашались. Долг прежде всего. Выполнить то, что велит долг, а какой ценой — это уж не имеет никакого значения.

А Сашка? С одной стороны, он отказался выполнить главную свою обязанность перед обществом — учиться. Это очень плохо. И в то же время он стремился выполнить свой долг в ущерб своему благополучию, что Натальей Николаевной ценилось превыше всего.

Всю дорогу до вокзала она наставляла его:

— Учиться тебе надо, Саша, где бы ты ни жил, это главная твоя обязанность. Запомни это.

И на вокзале, уже у самого вагона, она тем же учительским тоном проговорила:

— Ты запомни и никогда не забывай, что в нашем доме ты свой человек. И этот дом тебе родной. — У нее как-то особенно блеснули глаза, она вдруг нагнулась и прижалась губами к его щеке: — Спасибо тебе, милый, за все.

Это получилось так неожиданно и совсем не по-учительски, что Сашка растерялся. «Плачет, — подумал он. — Что это она?» Не стирая со своей щеки ее нечаянной слезы, он вскинул ладонь к пилотке:

— Счастливо оставаться. За нашего Батю я всегда… — И поспешил укрыться в вагоне.

ДУША И ТЕЛО

Госпиталь, где лежал Бакшин, возглавлял доктор Недубов, которого все считали человеком властным и бездушным. Он это знал, но как хирург, привыкший иметь дело с человеческим телом, не особенно интересовался душой. Пусть этим занимаются терапевты и, отчасти, психиатры, хотя эти последние так часто сталкиваются со всякими душевными явлениями, что тоже перестают принимать ее всерьез. Поэтому Недубов относился к людям с некоторой снисходительностью, граничащей с добродушным цинизмом. Но столкновение с Сашкой поколебало даже и его.

Сашка явился как раз в тот момент, когда у Недубова появилась некоторая надежда удержать душу, которая пока еще непрочно держалась в израненном бакшинском теле.

Отдыхая между двумя операциями, он вышел покурить на крыльцо. Весна в самом цвету, а все еще тянет острым холодком, особенно когда сядет солнце. В сумерках белеет широченная река, за ней синие горы, поросшие лесом, и все так велико, что человек неминуемо должен потеряться в этих хвойных, гранитных, водных просторах и необъятностях.