Алексей Кирносов - Перед вахтой Страница 50

— Это ты как комсорг спрашиваешь? Костя нахмурился:

— Сколько вас надо вразумлять, что я не отделяю в себе комсорга от рядового военнослужащего, от меломана и любителя флотских макарон. Все это во мне существует слитно и в переплетении.

Антон рассказал бы Косте, что с ним стряслось, и думал, как выразить, но подходящих слов, одновременно горьких, мужественных и чуть-чуть беспечных, не нашлось, и он отговорился:

— Действительность треснула меня по затылку. Но ты не тревожься, все пройдет, а моя гражданская позиция не поколеблется. Только не записывай эстрадный коллектив в первомайский концерт. Мне сейчас всякая смехота, как серпом под коленку.

— Немыслимо: какой же концерт без эстрадного коллектива? — Костя приблизился к нему. — Ты военный человек и полуйог, так что прекрасно стерпишь ради общего блага и серпом под коленку.

— Ну, если только ради общего блага, тогда стерплю, — уступил Антон.

Вечером, умостившись в рубке торпедного аппарата, он записал в блокнот:

Лишь когда я пройду сквозь войны,кровь мешая с морской водой,я признаю себя достойнымнаписать о земле родной,об исполненном мною долге,о любви моей и борьбе —мир трясет, не придется долгодорогое таить в себе.Лишь в бою за святые целиначинают слова гореть.Моя песня родится в деле,а чужие — не стоит петь.

Перечитал, почесал в затылке. Не совсем то, конечно, и не совсем так. И весьма лохмато с точки зрения ремесла. Хотел потрудиться еще и подправить, но дверь рубки раскрыл старший лаборант кафедры торпедных аппаратов, строгий мичман Водолажский и, увидав на левом рукаве курсанта всего два угла, лаконично выставил малолетку из кабинета.

После первомайского праздника «борьба за святые цели» сузилась до подготовки к экзаменам. Началась повальная зубрежка, и никто не задумывался о сердечных ранах. Взгляд Антона прояснился, фигура выпрямилась, внимание сосредоточилось на учебном материале, и одна стояла перед ним задача: получить балл повыше.

Долго избегавший Антона Билли Руцкий, поражавшийся верно, как это ему не влетело за подлость, вдруг нашипел на ухо:

— А знаешь, Инка сейчас…

— Поди прочь! — цыкнул на него Антон, и Билли убрался.

Пользуясь предэкзаменационной свободой передвижения без строя, Антон пошел на третий курс к Гришке Шевалдину.

Гришка примостился на корточках у шкафа и читал «Жизнь животных» Альфреда Эдмунда Брема.

— Это смело, — заметил Антон. — А как же учебники? Поглаживая гравюру, изображавшую скелет морской коровы, Григории изложил свою позицию:

— Учебники я читаю в той мере, в какой это необходимо для того, чтобы не выгнали из училища, ибо нечего набивать голову знаниями, которые уже аккумулированы в других местах. А вообще я предпочитаю настоящие книги.

Потом они посидели в курилке, помолчали, и у Антона отлегло от сердца, рыжие кудри неназойливого друга всегда влияли на него благотворно. Когда Григорий отправил свой окурок в урну, Антон продолжил начатый в классе разговор:

— А я люблю получать полные пять баллов. Скажешь тщеславие?

— Этого у тебя не отнимешь, — согласился Григорий

— А может быть, я верю, что наука пригодится мне в будущей деятельности, и долбаю вполне целеустремленно?

— Эти красивые слова пришли тебе в голову три секунды тому назад, — сказал Григорий. — Не пытайся врать, что ты заглядываешь в будущее дальше банного дня. Так не бывает у субъектов такого отменного физического здоровья

— Я думаю о будущем, — не согласился Антон, — и часто.

— Мечтаешь, — поправил его Григорий.

— Одно неотделимо от другого.

— Как кофе и коньяк, — кивнул Гришка. — Одни пьют кофе с коньяком и воспринимают мир в трезвой реальности а другие дуют коньяк с кофе, видят небо в алмазах, а потом пересчитывают носом булыжники. Мечта прекрасна до тех пор, пока добавляешь ее в разумный кофе бытия по чайной ложечке. Нельзя хлестать ее бокалами.

— Гляди-ка ты, — усмехнулся Антон, — мечтать, и то надо в меру.

— А ты что думал? Мечта, не подкрепленная осмысленным планом действий, не сдвинет и камешка на дороге.

— Да, план действий… — проговорил Антон. — Как вернуть любовь разлюбившей женщины?

— Очень просто: пострадай из-за нее, — не задумываясь, рекомендовал Гришка. — Соверши во имя ее глупость, которая разрушит благополучие твоей жизни, и нежная страсть вспыхнет в охладевшей женщине с силой, превосходящей прежнюю.

— А какое я имею право прийти к ней с разрушенным благополучием жизни? — высказал Антон свое сомнение.

— Упый мальчик, — погладил его Григорий по стрижке. — Кто же велит тебе разрушать его непоправимо? Зачем повторять оплошность Ромео и глотать смертельную дозу снотворного? Поступи как Джульетта: выпей ровно столько отравы, чтобы по достижении поставленной цели очухаться в добром здравии. А что, мисс Нина непреклонна?

У Антона дрогнули плечи.

— Как утес, — сказал он.

— И твоя страсть колотится об этот утес подобно безрассудной волне? Тогда один выход: пострадай! — повторил совет Григорий.

— Пострадать специально — это же будет до некоторой степени обман? — усомнился Антон.

Опять упый, — склонил голову Григорий, глядя на него как на непонятливого школьника. — Обман «до некоторой степени» давно признан, ех traditio, ех officio и даже продается в магазинах. Когда ты бреешься перед свиданием, это тоже до некоторой степени обман: естество твое не такое, оно небритое. И ты прикасаешься к деве гладкой и нежной щекой, и это ей мило, а если вдруг перестанут продавать бритвенные лезвия, на Следующий день она оцарапается об твою щетину и вскрикнет с негодованием: «Лицемер коварный! Ты обманывал меня, такую молодую! Поди прочь, я не договаривалась целоваться с сапожной щеткой!» Одним обманом «до некоторой степени» больше, одним меньше, какая разница, если результат благотворен для вас обоих.

— А это не цинизм? — поинтересовался Антон. Ах, старина, наслушался ты всяких названий, — сказал Гришка.

— Все-таки комедия с постраданием — это для меня не как побриться, старина, — сказал Антон печально. — Это совсем даже иное.

Он вернулся в класс и стал думать, какое может свалиться на его голову страдание, но все-таки пять баллов на экзамене были для него делом чести, и усилием воли он вымел из головы все постороннее. Боль утихла, зачахла, уползла внутрь — помирать совсем или выжидать своего часа.

Впереди сверкала солнечными горизонтами летняя практика — настоящие корабли, настоящее море, настоящее оружие и настоящая служба. Перемены начались с того, что ушли к себе на курсы младшие командиры, помкомвзводы и комоды (как ласкательно именовали командиров отделений). Два дня царило утомительное безвластие, не от кого было прятаться, не от кого увиливать и некого надувать. Жизнь как бы разладилась, забуксовала и потеряла приятную перчинку.

На третий день поутру роте был зачитан приказ начальника училища о назначении младших командиров из своей среды на период летней практики. Запятнанный двадцатью сутками ареста Антон весьма удивился, услышав свою фамилию. Его назначали командиром второго отделения своего взвода, с восстановлением в звании старшины второй статьи.

Антон оглядел подчиненных. Их было десять. Артист на сцене и в жизни Герман Горев. Артист только на сцене Симон Унтербергер. Билли Руцкий со своей вулканической ревностью и длинным носом. Валька Мускатов, показательный оптиматор, обладатель высоких разрядов по пяти видам спорта. Энрико Ассер, карикатуры которого были смешнее, чем в журнале «Крокодил», длинный и тощий, про которого сложили песню: «Ленточки вьются и кости гремят, это Ассер идет в увольненье». Потом он обратил внимание на Колю Предсказателева, утверждавшего, что его дедушка был графом Российской империи, — это не очень прибавило ему веса в курсантском обществе, и тогда Коля занялся вырезыванием из дерева разных мило уродливых человечков, что возбудило к нему общественный интерес. Рядом с Колей стоял Доня Ташкевич, очень степенный человек, обладатель фотоаппарата. Еще подалее виднелась коренастая фигура самозабвенного любителя всякого шевелящегося железа Генки Петрова, второй год добивавшегося перемены своего чудовищного имени Гений на хотя бы Гелий. И наконец, — милостивые боги, чего не случается в жизни! — глазам Антона предстал сам Костя Будилов, комсорг роты, меломан и любитель флотских макарон.

Антон остался доволен такой компанией: не соскучишься, да и почти весь народ сознательный. На ум, впервые с того черного дня, пришли смешные стишки:

Перед строем прям и плотенозирал войска своибравый наш Антон Охотин,старшина второй статьи.

— Товарищ старшина второй статьи, — взволновался Герман Горев, — пойди к командованию, отрекись от бремени власти!