Владимир Двоеглазов - Ищу комиссара Страница 50

Что же получалось? Те самые хлысты, которые он, Лидер, валясь от усталости, добывал ради пайки хлеба, лишней плитки чаю, лишнего рубля к грошовой сумме на приобретение товаров в ларьке колонии, — эти хлысты какой-то хлипкий оголец играючи укладывал в трехкубовые пачки, посиживая за стеклом с решеткой, словно контролер на КПП.

Да ладно бы еще только это. Работать Лидер умел, две последние сидки в колониях неизменно назначался бригадиром, и план всегда перевыполнял. Работать иначе Лидер не мог: не из-за каких-либо высоких побуждений, а просто потому, что после пережитого в блокаде не имел права лишать себя дополнительного питания, а его давали бригаде высокопроизводительного труда и примерного поведения. Быть может, потому, что в колониях Лидер становился тише воды, ниже травы и вкалывал хоть и за страх, но получалось, что и за совесть, — начальники отрядов и не обращали на него особого внимания, и даже когда он перед одним из побегов поставил сокамерникам шалфея вволю — полторы плитки чаю на ведро кипятку, никого из администрации это не насторожило, хотя было известно, что подобный магарыч осужденные выставляют перед выходом на свободу.

В колониях еще можно было держаться, но в тюрьме, где осужденные — здоровые мужики — клеили коробочки для часов или вязали авоськи, то есть выполняли ту работу, которую смог достать начальник, а порой и вообще сидели сложа руки, — Лидер падал духом. На суде, в последнем слове, он всегда просил только одного: «Не давайте закрытого…». Возможности организовать в тюрьме производство крайне ограничены — осужденные могут работать только в тюремных мастерских; тюрьма — единственное место в нашей стране, где человеку не гарантируется право на труд — главное право человека, и осужденные переживают это тяжелее всего.

…Выбравшись на ветку, Лидер присел на чемоданчик, стащил валенки, вытряс оттуда снег и, перемотав портянки, направился в сторону магистрали…

2

«Ищу комиссара!» Эта фраза всплыла неожиданно. Во всяком случае, Редозубов услышал ее впервые в столь невинной обстановке, что представлялось даже странным, почему она всплыла сейчас. «Ищу комиссара!» Теперь, однако, фраза приобретала новое значение. Где-то в лесу шел по следу капитан Проводников, шел, не зная, что преступники вооружены автоматом Калашникова, который Редозубов мог разобрать и собрать с завязанными глазами, и уж кто-кто, а он-то знал, что это за оружие!

Отправив лесовоз, Редозубов вернулся к развилке, пробежал по ветке километра два и, уже в виду стана лесорубов на Новой Технике, свернул на лесосеку 109-й бригады — этим номером были маркированы две пачки хлыстов, оставленные в конце пасечных волоков. «Ищу комиссара!» Разумеется, выполнить это задание, данное самому себе, буквально он не мог: слишком далеко ушли и преступники, и замполит; единственное, что оставалось стажеру, — выйти преступникам наперерез, настичь их раньше Проводникова. Редозубов не сомневался, что те двое со шкурками будут выходить к газотрассе, придерживаясь лесовозной ветки: пробираться по заснеженной тайге с гружеными санками непросто, а главное — бандиты плохо знают район заготовок. Иначе они вышли бы из Кунды не бором, а омутом, где есть тропка, выводящая прямо к ветке более коротким путем. Петляя по ветке, преступники неизбежно выйдут к газокомпрессорной станции, и вот тут у Редозубова было огромное преимущество: двигаясь непосредственно по лесосекам, он выходил к станции гораздо раньше. «Ищу комиссара!»

…Добравшись до последнего волока 109-й бригады, Редозубов присел на комель свежеспиленной сосны и закурил.

3

Лидер вздрогнул: в ярко-оранжевом автомобильчике «Жигули» рядом с водителем сидел Костик!.. Сомнений быть не могло… Сзади сидели еще двое, незнакомые, но ясно, что тоже сотрудники милиции либо дружинники.

Все четверо, включая Костика, были в штатском.

Судьба улыбнулась Лидеру и на этот раз. Рокот автомобильного дизеля он услышал до поворота и, не желая рисковать (хотя полагал, что идет только лесовоз), заблаговременно свернул с ветки, даже не наследив: в этом месте к ветке вплотную примыкала действующая лесосека. «Жигули» шли буквально в нескольких метрах за лесовозом; обогнать КрАЗ они не могли, равно и КрАЗ не мог уступить дороги — ветка была однополосной, и это спасло Лидера: если бы легковушка успела обойти лесовоз еще там, на магистрали, и сюда, на ветку, свернула бы первой, он заметил бы ее лишь тогда, когда убегать уже было бы бесполезно. Костик повязал бы его как куренка. В могучем рокоте лесовоза, оставлявшего за собой черную гарь из выхлопной трубы, «Жигули» двигались совершенно бесшумно. На фоне вековых сосен и лесосеки — свидетельства приложенных здесь многих тысяч лошадиных сил — бесшумное скольжение яркого, словно игрушечного, автомобильчика воспринималось как нечто нереальное… Но Костик!.. Тот самый старший лейтенант (впрочем, теперь, возможно, уже капитан), который задержал его, Лидера, три с лишним года назад на Безноскова, 49…

Обливаясь холодным потом, Лидер стоял у сосны, обхватив ствол и прижавшись щекой к холодной шершавой коре. Прошлое, разбуженное опасным неприютным лесом, виделось в розовой — под цвет автомобильчика — дымке, но не идиллической, а кровавой, и было оно не трехлетней, а более чем тридцатилетней давности.

Для одиннадцатилетнего мальчишки Васьки Хромова война началась 2 июля 1941 года, когда эшелон, битком набитый детворой и остановившийся на каком-то лесном разъезде под Ленинградом, бомбили «юнкерсы». Все, что было до этого: уход отца в народное ополчение, мобилизация матери на окопы, слухи, разговоры, всеобщая суета огромного города, — все касалось его, как и других охтенских сорванцов, постольку-поскольку. Было даже нечто привлекательное в тревоге, которую испытывали взрослые: занятые целыми днями и ночами на производстве, военной подготовке, постах МПВО, они, когда удавалось свидеться с детьми, не шпыняли их за малейшую провинность, не воспитывали и не поучали, а старались только сберечь. Нимало не беспокоясь, с презрением поглядывая на всхлипывающих «маменькиных сынков», которых провожали родители, Васька с независимым видом устроился в эшелоне; старшую сестру эвакуировали еще раньше, в конце июня, с тех пор он никогда больше ее не видел. Мать не сумела вырваться с окопов даже на день — Ваську провожала старуха-соседка, и он едва не заорал на нее, когда она попыталась его перекрестить.

В вагоне плакали и болтали, бегали и дрались, старенькая седая учительница пыталась успокоить тех и других, а эшелон шел навстречу наступающим немецким войскам.

В этот самый первый период эвакуации никто не предполагал, что врагу удастся в короткий срок так близко подойти к Ленинграду и что большинству детей, не увезенных сразу в глубокий тыл и размещенных в пределах области по колхозам и узловым станциям, придется вернуться в город и пережить тяжелейшие месяцы блокады.

Когда налетели «юнкерсы», Васька был занят дракой за место у окна с рослым, но неповоротливым шестиклассником Виталькой Кодоловым — борьба шла с переменным успехом. Зачем им понадобилось это место, ни тот, ни другой не знали, так как уже объявили, что через полчаса начнется выгрузка из вагонов; шестикласснику все же удалось оттеснить соперника, и в этот момент раздался чей-то ликующий возглас: «Самолеты!» Кричавший, видно, не сомневался, что самолеты наши, да и откуда здесь было взяться немецким?.. Шестиклассник и Васька прилипли носами к стеклу (места, оказывается, с лихвой хватило обоим), но увидеть ничего не смогли. В сотне метров от полосы отвода стоял высокий мачтовый лес; вдоль состава пробежали двое в железнодорожной форме, затем промчалась, громыхая, полуторка, и тут только среди ребячьего гама Ваське удалось расслышать нарастающий гул авиационных моторов. Подумав, что самолеты видны, быть может, из противоположных окон вагона, Васька бросился в ту сторону, — и тогда-то и ухнула эта бомба.

С жутким железным лязгом тряхнуло вагон, зазвенели вынесенные взрывной волной стекла; запнувшись, Васька полетел на пол, ударившись лбом об угол лавки. Тогда-то он и рассек левую бровь, и шрам, оставшийся на всю жизнь, вошел потом во все ориентировки по розыску особо опасного рецидивиста Лидера.

Он не помнил, как удалось ему выбраться из вагона. По насыпи, истошно крича и обдирая в кровь коленки и локти, скатывались обезумевшие ребятишки. Старенькая седая учительница стояла у тамбура, прижимая к себе девочек-двойняшек в одинаковых ситцевых сарафанах; этих двойняшек Васька буквально час назад довел до слез, обозвав дурами, — еще час назад они могли расстроиться по этому поводу!.. Вдоль вагона бежал какой-то карапуз, прикрывая голову серой матерчатой сумкой, из которой сыпались яблоки; малыш, должно быть, очень рассчитывал на эту сумку, потому что, упав, он не стал подниматься, а только прикрыл получше затылок и больше не шевелился. Никто и не подумал бежать к лесу, где было хоть какое-то спасение, — наверное, потому, что оттуда с душераздирающим воем сирен, едва не задевая лапами шасси верхушки сосен, пикировали на эшелон бомбардировщики.