Николай Асанов - Электрический остров Страница 51

— Позволь, позволь, — рука ее пробежала по сто­лу — он слышал это торопливое движение, — затем вспыхнула настольная лампа. — Ты все еще собира­ешься выступать против Бориса Михайловича? — Резкий свет открыл ее лицо в новом значении, каким оно никогда не виделось ему. Брови сведены к пере­носью, в глазах враждебность, губы сухи, оно как бы заледенело в непримиримости.— А ты не думаешь,— она резко повернула голову, приподняв ее, — что это выступление могут истолковать как зависть недоучки к крупному ученому?

— Это Улыбышев-то крупный? — Андрей пропу­стил мимо ушей то, что его могут посчитать за недоуч­ку. — Ошибки у него крупные и наглость у него не­обыкновенная. А больше у него ничего и нет! — он опустил сжатые кулаки на колени, ясно представив себе самодовольное лицо директора. — Нет! Я не могу уехать, понимаешь, не могу! Теперь-то я знаю, что надо сделать с электротрактором, чтобы он имел право на жизнь!

— Но Улыбышев и предлагает тебе соавторство! — сказала Шина. — Тебе надо только поторопиться со своим прибором, чтобы попасть в список. Список бу­дет направлен к первому сентября…

Не сразу, только после паузы, до него дошло, что она говорила. Андрей с удивлением взглянул на же­ну. Ее упрямые глаза были насторожены, как два ру­жейных ствола, подстерегавшие неверное движение зверя на тропе. Только тронь волосок, пересекающий тропу, и они выстрелят — ружье нацелено прямо в сердце. Он задохнулся от волнения.

— Что ты говоришь? Что ты говоришь?

— А то, что ты танцуешь на вулкане! — холодно сказала она.

Как это было похоже на Улыбышева! Когда нет своих мыслей, можно позаимствовать чужие! Кто это сказал? Кажется, Робеспьер. А может быть и кто-ни­будь другой. Не все ли равно? Важно другое: Нина не только говорит, но и думает теперь по указке Улыбы­шева… А он-то надеялся!

— Объясни! — страстно потребовал Андрей, наде­ясь, что все это наваждение вот-вот рассеется и они снова увидят друг друга не врагами, а друзьями. Улыбышевские словечки спадут, как шелуха, они найдут такие умные слова, которые позволят им вновь вер­нуться в детство их любви. Ах, эти надежды, никогда не покидающие человека!

— Тебя уже и так ославили! — жестко заговорила Нина, не желая более скрывать истину за утешающи­ми словами. — Все только и говорят, что ты из личной неприязни к Улыбышеву поднял эту мышиную возню. Да и союзничка выбрал подходящего! А как ты вел себя сегодня? Возмутительно!

— Возмутительно вел себя Улыбышев…

— Он был достаточно корректен. А ты из-за своей глупой ревности готов был избить его! Подумаешь, Отелло! Да Борис Михайлович в десять раз умнее и талантливее тебя! Он создает одну из самых интерес­ных машин, а что успел ты?

— Перестань! — закричал он. В эту минуту он дей­ствительно мог бы задушить ее. Да! Она изменяла ему! Изменяла душой, уходила в чужой лагерь, и это было, пожалуй, страшнее, чем физическая измена.

— Ну что же, ударь! — с холодным бешенством сказала она. — Только этого и не хватало в нашей жизни! Ты уже достаточно оскорблял меня, теперь можешь переходить к побоям. Соседи и так говорят, что ты меня бьешь, а я даже разубедить их не в силах. Все знают твой характер… И за что мне такое несча­стье!— Тут она заплакала. Она! Только что оскор­блявшая его, не жалея обидных слов, ища самые же­стокие, чтобы больнее ранить, она теперь плакала, размазывая слезы руками по лицу, отодвигаясь от него, становясь все более далекой…

На мгновение Андрей сдался.

— И зачем только мы приехали сюда! — крик­нул он.

Нина ухватилась за его слова, как утопающий за соломинку.

— Так уедем, уедем! Пойми, что Улыбышев силь­нее! Я никогда от тебя не уйду, только уедем!

Так. Значит, она уже думала об уходе. И думала об этом именно потому, что Улыбышев предложил ей свои подержанные чувства и будущее лауреатство.

Андрей вдруг увидел, как вместо жены, которую он знал и любил, перед ним явилась совсем другая женщина. Да кто она такая, эта женщина, что стоит сейчас перед ним, вскочив с тахты, кто она такая? Не­ужели та, которую он три года называл женой перед всем миром и перед своим сердцем? Откуда она взя­лась? Разве та Нина, которую он полюбил, была по­хожа на эту?

Внезапная ясность воспоминаний бросила его в тот летний месяц, когда он, защитив диплом, впервые по­сле нескольких лет упорной работы почувствовал себя свободным. Он увидел тогда, что мир населен щебечущими птицами, которые по утрам прихораши­ваются, как девушки, и хорошенькими девушками, которые щебечут, как птицы. Тогда был его первый послевоенный отдых. До этого он даже и летом навер­стывал пропущенное или работал на производстве, чтобы спокойнее учиться зимой. И вот пришла пора, он аспирант, у него есть своя комната, есть карманные деньги и главное — есть время! Вот тогда и появилась Нина…

Как же он выбрал ее себе в жены? Разве он знал ее девочкой, разве он сидел рядом с ней на школьной парте? Или жил с ней по соседству? Разве был знаком с ее отцом и матерью? Бывал в их доме, где по атмосфере чувствуется доверие или недоверие, где по ничтожному жесту можно понять так много, что хва­тит для размышлений на годы, где человека можно увидеть без прикрас, которыми он украшает себя пе­ред тем, как выйти на улицу? Что же он знал о Нине?

Знал он о ней ровно столько, сколько она захотела рассказать о себе. Он знал, что она учится в институте, знал, что она надеется — надеется, а не стремится — стать экономистам, что она родилась в Семипала­тинске.

— Это слишком далеко, не стоит туда ехать после свадьбы, — сказала она как-то, а он и не подумал о том, что это обозначает равнодушие к дому, к семье, к матери и отцу… Да, конечно, она писала домой по­здравительные телеграммы, иногда, если была не очень занята, и письма. А он и не подумал, что это на­стоящий эгоизм — жить в стороне от семьи и прятать свои интересы от тех, кто должен быть наиболее до­рог…

Что он знал о ней еще? Что она любит наряды, танцы, развлечения, что она очень хочет быть хозяй­кой дома, куда будут приходить знакомые. Не друзья, а именно знакомые! Но тогда он не подумал, что это тоже эгоизм — стремление создать себе мягкую по­душку, на которую так приятно положить голову. Ведь друзья — это требовательность, знакомые — удовольствие!

Он знал, что она учится в меру своих способностей, не стремясь быть первой, — ну что же, так бывает ча­сто, — думал он, сам стремясь стать первым! Так по­чему же он не подумал тогда, что в этом тоже зало­жен эгоизм, — поиск легкой и удобной жизни!

Нет, их не сводили сваты, они сами нашли друг друга. Но как они нашли друг друга? Почти так же, как многие другие, чьи семьи раскалывались на глазах Андрея, — случайно. Так находили случайных подруг те студенты, которых Андрей всегда осуждал, — на улице. Они нашли друг друга, как охотник находит добычу, осторожно пробираясь по человеческому ле­су, но кто из них был охотником и кто — добычей? Если верить Улыбышеву, который так любит цитаты, то ведь не мужчина выбирает женщину, а женщина выбирает мужчину! Так кто же кого выбрал?

А если тогда выбирала Нина, то кого она выберет теперь?

Андрей стоял перед женой и смотрел на нее, но ви­дел ее не той, какой она была сейчас — с враждебны­ми, злыми глазами, с уничтожающей гримасой неприязни, — а той, какой она вспоминалась. И вот стран­но — она вспоминалась ему с блестящими, радост­ными глазами, упивающейся своей внешностью, она вспоминалась во время танца в ресторане, во время антракта в театре, на прогулке за городом, в машине, когда приятель однажды повез их кататься, на пляже курорта, где они отдыхали… Единственное, чего он не мог вспомнить, — это ее лицо дома, когда они обсу­ждали какую-нибудь книгу, спорили о чем-нибудь за­ветном, думали о своем будущем. Да полно, спорили ли они вообще о чем-нибудь? «Спорили, спорили!» — кричал он себе, а память отказывалась воспроизвести хоть один-единственный миг, когда она открыла бы ему душу с такой же полнотой и страстью, с какой он открывал ей свою… Нет, она никогда не протесто­вала, если он начинал мечтать, если он возбуждался, возносился под облака. Она умела слушать. Но слу­шать умеет и кукла! А он ни разу не подумал, что, мо­жет быть, она и слушает-то только для того, чтобы не спорить…

Когда же и где началось то, что сейчас станови­лось стеной между ними, думал он и боялся ответить, что это было всегда, что это лежало в самом харак­тере их отношений, когда они старались обволочь всю свою жизнь и все свои отношения мягкими ватными одеялами, подушками, чтобы, не дай бог, не сделать слишком резкого движения, чтобы чем-нибудь не до­садить друг другу. Такая вот предупредительность, конечно, хороша, но не лучше ли было бы, если бы они хоть раз поговорили по душам, если бы они по­спорили, может быть даже поругались! Ведь тогда они лучше узнали бы друг друга и такой безобразной сцены, когда любимая жена выбирает между тобой и другим, не было бы, не могло бы случиться!