Журнал современник - Журнал Наш Современник 2009 #2 Страница 53

Этим горьким наблюдениям подвёл своеобразный итог в своих тяжких размышлениях будущий Патриарх, владыка Сергий Страгородский: "Рядом с…громкими заявлениями о своём Православии мы остаёмся равнодушными к самому существенному, не замечаем, что жизнь наша - и частная, и общая - устрояется совсем не по-православному, не на тех началах, которые преподаёт нам вера".

Иоанн Кронштадтский всю причину крушения жизненных основ и всеобщего морального разложения видел во всеобщем отпадении от Церкви. 25 марта 1906 года он произнёс горькое и пронзительное Слово на Благовещение: "Вера слову истины, Слову Божию исчезла и заменена верою в разум человеческий; печать, именующая себя гордо шестою великою державою в мире подлунном, в большинстве изолгалась - для неё не стало ничего святого и досточтимого… не стало повиновения детей родителям, учащихся - учащим и самих учащих - подлежащим властям; браки поруганы; семейная жизнь разлагается; твёрдой политики не стало, всякий политиканствует, - ученики и учителя в большинстве побросали свои настоящие дела и судят о политике, все желают автономии… Не стало у интеллигенции любви к родине, и они готовы продать её инородцам, как Иуда предал Христа злым книжникам и фарисеям; уже не говорю о том, что не стало у неё веры в Церковь, возродившей для нас Бога и небесного отечества; нравов христианских нет, всюду безнравственность; настал, в прямую противоположность Евангелию, культ природы, культ страстей плотских, полное неудержимое распутство с пьянством, расхищение и воровство казённых и частных банков и почтовых учреждений и посылок, и враги России готовят разложение государства… "

В это же самое время в интеллигентской среде расцветали пышным цветом "богоискательские" и "богостроительские" тенденции. "Революционный раж" прекрасно сочетался и с распространившейся модой на старообрядчество, на сектантство, и с новейшими религиозно-философскими исканиями, жажду на которые не могла удовлетворить официальная церковь.

Как вспоминал в своём капитальном труде "Старообрядчество и русское религиозное чувство" один из совладельцев знаменитого банкирского дома,

известный публицист и убеждённый старовер Владимир Павлович Рябушин-ский, "… в русской интеллигенции возобновился интерес к религии. Такое возрождение не было ни случайным, ни непонятным: многие лучшие люди страны не шли за толпой даже в самые тёмные годы религиозного упадка, а, разбив кору чёрствости казённой церкви, умели и тогда согревать свою душу у теплоты православия… Интеллигентские "никодимы" осмелели и стали открыто заявлять о своём интересе к духовным вещам. В. Соловьёву, В. В. Розанову, Мережковскому и т. д. жить было уже легче: их "никодимы" читали и обсуждали открыто, не боясь упрёка в некультурности. Начался религиозный подъём под разными формами: в виде символизма, какого-то гностицизма, неоправославия, а затем у некоторых, правда, не всегда без отсебятины, стала просыпаться тягота просто к православию. Одни нашли у народа Серафима Саровского, другие вспомнили Сергия Радонежского, третьи, научившись у старообрядцев, поняли религиозный и эстетический смысл русской иконы, долгое время называвшейся раскольничьей и служившей предметом насмешек. А впоследствии, для подношений царям и великим мира сего, стали выменивать (покупать) древние иконы".

Этот пышный расцвет характеризовался появлением интересных и утончённых интеллектуальных трудов по богословию, философских размышлений о вере и безверии, он же свидетельствовал о раздроблении сознания, о ликвидации духовного стержня общества. Каждый в своих поисках шёл кто в лес, кто по дрова, и создавалась та самая амальгама из "противоречивых мнений", гасящая живое религиозное чувство и отталкивающая уже и так нетвёрдых в вере людей от высокоумных интеллектуалов, озабоченных "религиозными исканиями".

И не случайно у Рябушинского возникает в контексте его суждений о старообрядчестве и "интересе к духовным вещам" имя Дмитрия Мережковского, для которого старообрядчество и сектантство были одной из "основных тем" этого периода. В 1903 году он вместе с Зинаидой Гиппиус совершил паломничество к озеру Светлояр, скрывавшему, по народной легенде, невидимый град Китеж, собирая материал для заключительного романа своей трилогии "Христос и Антихрист" - "Пётр и Алексей". Антиномия, заявленная уже в названии самой трилогии, здесь лишь подчёркивалась жирной чертой. Бог-Отец - Бог-Сын, западнический путь - национальная самобытность: на этом схематичном противопоставлении и строил Мережковский свой роман.

Не вдаваясь глубоко в историю, препарируя по-своему доступные ему книжные источники, он создал произведение, которое вполне мог бы написать просвещённый иностранец с холодным отстранённым взглядом на русскую жизнь. Впрочем, к Мережковскому, как к иностранцу в России, независимо от положительной или отрицательной коннотации этого восприятия, относились и Андрей Белый, и Михаил Пришвин, и Василий Розанов. А наиболее точную характеристику Мережковскому как писателю дал замечательный русский философ Иван Ильин:

"Мережковский как историк - выдумывает свободно и сочиняет безответственно; он комбинирует добытые им фрагменты источников по своему усмотрению - заботясь о своих замыслах и вымыслах, а отнюдь не об исторической истине. Он комбинирует, урезает, обрывает, развивает эти фрагменты, истолковывает и выворачивает их так, как ему целесообразно и подходяще для его априорных концепций. Так слагается его художественное творчество: он… укладывает, подобно Прокрусту, историческую правду на ложе своих конструкций - то обрубит неподходящее, то насильственно вытянет голову и ноги… Он злоупотребляет историей для своего искусства и злоупотребляет искусством для своих исторических схем и конструкций… Трудно было бы найти другого такого беллетриста, который был бы настолько чужд природе или даже противоприроден… Его любимый эффект состоит в том, чтобы описывать некий мистический мрак, внезапные переходы из темноты к свету и наоборот: при этом подразумевается и читателю внушается, что там, где есть мрак, там уже царят жуть и страх; и где человеку жутко и темно, там есть уже что-то "мистическое"… Из всего этого возникает своеобразная, сразу и больная и соблазнительная половая мистика; мистика туманная и в то же время претенциозная; мистика сладострастно-порочная, напоминающая половые экстазы скопцов или беспредметно-извращённые томления ведьм. У внимательного, чуткого читателя вскоре начинает осаждаться на душе больная

муть и жуть; чувство, что имеешь дело с сумасшедшим, который хочет выдать себя за богопосещённого пророка… И почему русская художественная критика, русская философия, русское богословие десятилетиями внемлет всему этому и молчит? Что же, на Мережковском сан неприкосновенности? Высшее посвящение теософии? Масонский ореол и масонское табу?"

Клюеву, читавшему роман "Пётр и Алексей", ничего кроме отвращения не могло внушить описание Мережковским староверов-самосожженцев, как "безумной толпы", а сцена хлыстовского радения могла привести только в холодную ярость. "Вдруг свечи стали гаснуть, одна за другой, как будто потушенные вихрем пляски. Погасли все, наступила тьма - и так же, как некогда в срубе самосожженцев, в ночь перед Красною Смертью, послышались шопо-ты, шорохи, шелесты, поцелуи и вздохи любви. Тела с телами сплетались, как будто во тьме шевелилось одно исполинское тело со многими членами. Чьи-то жадные цепкие руки протянулись к Тихону, схватили, повалили его.

- Тишенька, Тишенька, миленький, женишок мой, Христосик возлюбленный! - услышал он страстный шёпот и узнал Матушку.

Ему казалось, что какие-то огромные насекомые, пауки и паучихи, свившись клубом, пожирают друг друга в чудовищной похоти".

И, как живописал Мережковский, детей, якобы зачатых во время радений, "матери подкидывали в бани торговые или убивали собственными руками". А хлыстовка Марьюшка жалуется главному герою Тихону, что, дескать, единоверцы "убьют Иванушку", "Сыночка бедненького", "Чтоб кровью живой причаститься… Агнец пренепорочный, чтоб заклатися и датися в снедь верным". Кощунство Мережковского было тем более омерзительным, что все эти "душераздирающие" сцены он сопровождал отрывками слышанных им песнопений христов, что должно было произвести впечатление достоверности описываемого.

"Солдаты испражняются. Где калитка, где забор, Мережковского собор". Так, по воспоминаниям Есенина, Клюев отзывался об этом плодовитом и популярном писателе.

…По всей России горели барские усадьбы, не прекращались террористические акты в городах, интеллигенция переживала первую русскую революцию, как праздник души. Власть отвечала соответствующими мерами. За 1905-1908 и начало 1909 года военно-окружные и военно-полевые суды вынесли 4 797 смертельных приговоров, из которых 2 353 были приведены в исполнение. Ключевым был вопрос о земле - и этот вопрос заходил в тупик при любой попытке его решения: безвозмездная передача земли крестьянам даже не обсуждалась.