Антонина Коптяева - Том 5. Дар земли Страница 55

— Несуразность получается. Ну, пусть откачка не справилась, пусть не успели сделать новый нефтепровод, а зачем, спрашивается, воодушевляли людей на перевыполнение плана к Первому мая? — сказал выступивший на собрании сын Зарифы Салих Магасумов. — Радовались мы, что задание перевыполнили, а теперь хоть обратно в землю нефть закачивай! Материальный ущерб для своего кармана стерпим, но впредь надо по-другому планировать. Слышали мы, приезжал сюда большой начальник из Госплана. Что же он не показался народу? Ведь их специально обучали на экономических факультетах, как хозяйственные планы составлять. Вот и разъяснил бы рабочему классу, отчего иногда по балансу концы с концами не сходятся?

Несмотря на молодость, Салих уже работал мастером в цехе капитального ремонта скважин и заслужил добрую рабочую славу. Не зря подружилась с ним своенравная Хаят Низамова. Пока еще не полюбила его, нет, Салих это чувствовал, но и тем был доволен, что пользовался ее доверием и уважением. Поэтому среди множества собравшихся людей сразу отыскал взглядом ее большеглазое лицо, издали заметил: смотрит на него тревожно, значит, волнуется.

— С откачкой нефти у нас трудности уже были. Они в конце года случались, но тоже из-за перевыполнения заданий, — продолжал Салих, который сам волновался, хотя виду не показывал. — Пусть Госплан учтет свои ошибки. Ведь не только с нефтью волынка! Почему газ с промыслов не принимают, а на Волге, у нас под боком, заводы синте-спирта и синте-каучука простаивают из-за того, что сырья — газа — нет?

Семен Тризна слушал. Лицо и уши его огнем горели: мальчишка критикует и во многом прав. Конечно, надо было привести на это собрание Карягина и Молочкова. Но Карягин получил какую-то срочную депешу от Работникова, вильнул хвостом и укатил, а Молочков и Щелгунов, проводив его на аэродром, выехали в Альметьевское нефтепромысловое управление. Придется им тоже краснеть там от стыда перед рабочим коллективом.

Из клуба Тризна вышел потный, словно в бане побывал.

— Пропесочили? — спросила его Дина Ивановна, стоявшая возле арки клубных ворот. Вместе с Зарифой, членом горкома партии, она только что выступала на нефтепромысле у операторов. — Нам тоже не очень весело было! Операторы за скважины боятся, чтобы не запарафинились во время остановки; больше об этом разговор вели, а не о зарплате, и оттого я еще сильнее расстроилась.

Зарифа, вызывающе подбоченясь, сердито сжав губы, слушала Дину, подогретая ее словами, вскипела:

— В самом деле безобразие. Давным-давно создали бы мы изобилие в стране, если бы нам не совали палки в колеса! Работаем не покладая рук, а какие-нибудь очковтиратели возьмут да и запутают все дела. Уж больно много либерализма развели! Вот тоже говорим о пропаганде, а так и наплывает к нам из-за границы буржуазная муть. Чего только не натащил оттуда наш Кинопрокат!

— Тю, бабы, вы что, сдурели? — невесело пошутил Семен. — Меня тоже проработали, но я же не набрасываюсь из-за этого на Кинопрокат!..

— Шутишь! Вон афиша: «Муки любви». — Зарифа брезгливо скривила губы. — «Детям до шестнадцати лет смотреть не разрешается». А сопляк лет двенадцати обязательно посмотрит, да еще плечами пожмет: «Ничего особенного». Спрашивается: что он там такое особенное ожидал увидеть? Значит, уже насмотрелся! Зачем же идеологическую дрянь к себе тащить! Как будто других развлечений нет.

— Давайте проведем собрания, а завтра съездим в Камск. Вот и развлечемся, — предложила Дина Ивановна, подумав о Наде и о своем «бедном Димке».

— Поедем, рыбку половим, — не раздумывая, согласилась Зарифа. — Я уж забыла, как она ловится, а у себя в деревне, когда была девчонкой, бегала на речку с удочкой. Один раз мать меня поймала, удилище изломала да этой же талинкой и выпорола.

Гневно говорил когда-то бабай Гайфуллин о бездушии городских людей и города боялся, как чумы, а вот приехал к Низамовым в Светлогорск и загостился: все ходил по улицам, присматривался, держась сухими руками за полы засаленного бешмета, вертел во все стороны белой козлиной бороденкой.

— Богато живете, артельно, — сказал он Зарифе, встретив ее на площади возле горкома, где распустились неслыханно крупные белые и красные цветы, удивленно-ласково прикоснулся жесткими пальцами к махровой шапке цветка. — Что за диво?

Зарифа улыбнулась, тронутая простодушным восхищением Гайфуллина.

— Это пионы, везде такие посадим.

— Правда, диво! — задумчиво повторил старик. — Да, земля все может, только не очень добрая она к нам — людям. С ней и артелью нелегко сладить, а вы тут славно устроились. Я думал, когда ты из деревни уезжала, пропадешь. А ничего, и хоть без мужа — вдова, — однако от людей уважение: начальником стала. — Гайфуллин посмотрел вокруг, будто застеснялся взглядов прохожих при ярком свете, скинул Старый бешмет, взял его под мышку. — Без хлопот живете: года дома, дров не надо — тепло само приходит по трубам. Газ в печке горит! Вот помру, может, встречу свою старуху, буду ей рассказывать.

И снова Гайфуллин, совсем осмелев, ходил по Светлогорску, то во Дворец культуры зайдет, посмотрит, как мальчишки, надувая щеки, гудят в серебряные и медные трубы, то заглянет в богатые, тихие залы, где парни и девушки и совсем пожилые люди читают книжки, изучают детали машин. И никому не мешает любопытство старого человека, наоборот, приглашают войти, предлагают книжку почитать. Но с грамотой он не в ладах.

Встречали его и на танцевальной площадке в парке. С иронической, доброй усмешкой смотрел он, как целая толпа людей ходила в обнимку, толкаясь и мешая друг другу. На деревенских вечеринках куда просторнее! Но удивляло его то, что в городе, где столько народу, все живут дружно и весело. Воскресали в памяти старый Челябинск, серый вокзал, клубы грязно-белого дыма, выталкиваемого из труб черными паровозами, ледяной ветер в каменных коридорах улиц, бегущие куда-то неприветливые горожане. И еще вспоминались ему тонкие, странно иссохшие ноги сына, неподвижно торчавшие из-под казенной простыни. Но Светлогорск словно заслонял эти тяжкие, надрывающие сердце картины.

— Хороший ваш город, — сказал Гайфуллин за обедом у Низамовых. — Может, потому здесь хорошо, что вы сами его построили? В таком городе и я бы пожил.

За столом промолчали: все-таки Гайфуллин дальний родственник, а семья и без него большая.

— Один я, изба покосилась. Зачем мне новую строить? — заговорил он в другой раз, когда дело уже шло к тому, что пора уезжать.

— Женись, — пошутил Равиль, но, посмотрев на Гайфуллина, умолк: на глазах старика сверкнули слезы.

— Разве можно шутить над старостью? — строго сказал Ярулла сыну, что-то обдумывая. — Тебе, я вижу, в самом деле здорово здесь понравилось? — обратился он к Гайфуллину, радуясь, что старик побежден в давнишнем споре. — Оставайся у нас. Если Ахмадша женится и тесно станет, комнатку тебе выхлопочем. Хочешь, устраивайся сторожем куда-нибудь, а то и возле нас проживешь.

Однако Гайфуллин не привык к даровому хлебу.

Вскоре Зарифа получила от него заявление с просьбой принять на работу, помеченное вместо подписи крестиком; прочитав, спросила:

— Почему же домой не едешь?

— Теперь в деревне без меня обойдутся, в поле я уже не работник. На пенсию тоже не могу: колхоз сам бедный.

Так дедушка Гайфуллин попал в сторожа на транспортный склад, где стояли бензобаки. Одна мысль, что он может быть своим, к тому же полезным человеком в таком прекрасном городе, наполняла его чувством гордости.

В этот тревожный для всех день он вел разговор с подростком из команды, тренировавшейся на спортплощадке посреди большого озелененного двора.

Занятая своими невеселыми мыслями, Зарифа прошла мимо них, но, услышав звонкий голос Хаят, оглянулась. Да, это была она, в трусах и майке, в тапочках на босу ногу.

— Ты уже не маленькая, слава аллаху, скоро станешь женой какого-нибудь доброго человека, — степенно выговаривал ей бабай Гайфуллин. — Матерью будешь. А как ты себя ведешь? Я думал, мальчишка озорник бегает без штанов, а это, оказывается, ты. Отец — почтенный человек, увидит — со стыда сгорит и Наджия-апа со стыда сгорит, и я тоже готов сквозь землю провалиться.

Хаят молчала, только нетерпеливо морщилась: в семье и ее приучили относиться к старшим с почтением. Однако все выражение ее лица говорило: а не мешало бы тебе и в самом деле провалиться куда-нибудь.

— Здравствуй, товарищ Гайфуллин! — без церемонии оборвала Зарифа наставления бабая. — Здравствуй, Хаят!

Девушка посмотрела обрадованно: очень кстати появилась Зарифа-апа! Не раз Хаят говорила Салиху:

— Красивая у тебя мать.

— А чем я хуже?

— Ты совсем другое.

Салих грустнел, но не сдавался:

— Зато на работе — огонь.