Иван Виноградов - Плотина Страница 59

— Не привыкайте быть почтальонами! — обращается Острогорцев уже не мысленно, а вслух в конце летучки к своим помощникам, начальникам управлений и служб. — Это ведь проще простого: получил указание — передал его другому — и успокоился. «Какие будут еще указания?..» Так вот указание номер один: лично следить, лично проверять, лично докладывать об исполнении!

Нет, не сладкая доля у начальников строек, хотя они и генералы по всем статьям! А с другой стороны, очень многое зависит от того, каков начальник, как он наладит и поведет к победе свою армию, каких подберет помощников, какой создаст штаб, какой силой убеждения, запасом уверенности и терпения обладает.

В войне Борис Игнатьевич Острогорцев, кстати сказать, не участвовал — не успел по годам, но военную терминологию обожал с детства, а генеральское мышление вырабатывал на крупных стройках. Он уже твердо знал: раз объявлено и начато наступление, все намеченные рубежи должны быть достигнуты к намеченному сроку. Все соединения, подразделения, тылы и поддерживающие средства обязаны двигаться в заданном направлении и овладевать заданными рубежами («Все службы — на службу бетону!»). Когда возникают трудности, надо нажимать на все рычаги, пускать в дело поощрения, усиливать контроль. Еще летом он усилил премиальную систему в бригадах, а самых лучших ребят представил к награждению орденами и медалями. На бетонном конвейере тогда же установил круглосуточное дежурство ответственных инженеров и управленцев. Огромный фронт работ, множество своих и субподрядных управлений, воздействие многочисленных факторов на ход дела потребовали улучшения и механизации методов управления — и Острогорцев выписывает через министерство новую современную ЭВМ, которая, для начала покапризничав, все же стала неплохо помогать штабу в расчетах, в определении сроков работ по объектам, в выборе оптимальных решений. Она же вносила теперь и некоторое оживление в ход летучек. Чуть что — и вопрос: «А что говорит машина?»

— Машина выдала, что вы слишком много времени и сил отдаете своим огородам, — ответит Острогорцев спросившему.

— Да? — переспрашивает тот вполне серьезно, с доверием.

— Да. Садитесь…

Вот вам и веселая минутка, вот и разрядка.

Или еще такое:

— Машина вызывает начальника автотранспорта.

— На месте! — поднимается невзрачный, но гладенький начальник в буровато-вишневой куртке.

— Вот вы направили в райком комсомола письмо о том, как обсудили и наказали комсомольца Шмакова за пьянство и хулиганство в районном центре. Поделитесь с нами опытом, как это проходило у вас.

— Все прошло на высоком уровне, при высокой принципиальности, — доложил начальник.

— Поподробней, пожалуйста. У нас и на других участках бывают нарушения, так что положительный опыт может пригодиться.

— Ну, значит, собрали общее собрание, поставили вопрос, начались активные выступления. Высказали ребята все напрямую и начистоту, потребовали неповторения.

— Сами вы тоже выступили?

— Не потребовалось, Борис Игнатич. Ребята задали такой принципиальный тон…

— А что же говорили, как убеждали нарушителя?

— Я сейчас не припомню, но не было ни одного либерального выступления.

— Как же реагировал сам Шмаков?

— Дал слово. Обещал исправиться и не повторять.

— Но выговор все-таки влепили парню?

— Так ведь надо было отреагировать на сигнал сверху.

— Ну так вот: примите этот выговор на себя, товарищ дорогой! — Острогорцев повысил голос. — За явный обман! За отписочную липу!

— Я вас не понимаю, Борис Игнатич.

— Я поясню. Никакого Шмакова в вашем управлении — ни комсомольца, ни ветерана — нет и в последние два года не было. Наврал этот Шмаков комсомольскому патрулю, и те поверили, прислали бумагу к вам. А вы, не глядя… отреагировали.

— Тут какая-то неувязочка, Борис Игнатич. Я лично проверю.

— Уже проверено. Через кадры… И мне очень стыдно за вас! Была бы моя воля… Однако продолжим летучку…

Острогорцев на минутку задумался, что было для него не типично, и все начальники невольно притихли, ожидая, не вспомнит ли он еще о чьей-то провинности или «неувязочке».

А Варламов продолжил неоконченную мысль Острогорцева:

— Была бы моя воля, я бы гнал таких трепачей со стройки в три шеи…

Штаб заседал теперь в другом месте. В связи с разворотом работ в нижнем котловане он перебрался на голый уступ скалы левого берега. С нового места отлично была видна вся строительная площадка здания ГЭС — и с близкого расстояния и чуть сверху. Так что и установка ажурной арматуры фундаментов первых гидроагрегатов, и работы на самих агрегатах, и монтаж стальных водоводов, глядя на которые вспоминаешь тоннель метро, иначе говоря, все неотложные предпусковые и все последующие работы на левом берегу отныне будут проходить под неослабным присмотром недреманного и всевидящего ока штабного.

Зато отодвинулся штаб от водосливной плотины и всех правобережных работ. Никакого урока для действовавших там бригад и участков от такого перемещения, разумеется, не предвиделось: рост и состояние плотины определяются не на глаз, а по отметкам, чертежам, и показаниям контрольно-измерительной аппаратуры. Глазом такую махину не прощупаешь, не оценишь, разве что заметишь, где она повыше, а где пониже. Да и то не всяким глазом и не с первого взгляда. Внимание и требовательность начальства от перемещения штаба тоже не зависят. Словом, ничего тут как будто бы не менялось… И все-таки Николай Васильевич Густов, строивший водосливную часть плотины, начал вдруг ощущать какое-то непонятное внутреннее неудобство.

Он никогда не был большим любителем бегать в штаб, мозолить глаза начальству — не было у него такой насущной потребности. Однако видеть командный домик с красным флагом над крышей как бы в центре всех дел, всего движения стройки стало для него привычным, даже необходимым. Не обязательно туда ходить — достаточно видеть… И вдруг все исчезает. Ни привычной Штабной горки, ни приятного зеленого домика на ней, а взамен всего появилось на выступе левобережной скалы нечто сильно стеклянное, похожее на нынешние городские «аквариумы». «Не будут ли там пиво продавать?» — пошутил для начала Николай Васильевич. И на первых порах его интерес к этому сооруженьицу вроде бы закончился.

Не ходил туда Николай Васильевич и не заводил разговора о новой «стекляшке». Но какое-то любопытство все же тлело в душе ветерана, все же хотелось ему зачем-то узнать, как там внутри и даже — как выглядит та чудотворная машина, которая может и считать, и давать рекомендации, и чуть ли не предсказывать ход дела. Старожилу стройки не подобало чего-то не знать. И вот в один спокойный добрый час, когда все три бригады спокойно, без задержек «упирались» в своих выгородках, он отправился в путь. Спустился на лифте вниз, прошагал через весь разворошенный, исполосованный дорожками и тропками, весь в холмах и лужах котлован, выбрался из него в неудобном месте, по лесенке, на левобережную дорогу, к автобусному «пятачку», поднялся затем еще по одной лесенке, уже более чистой и парадной, — прямо к новому зданьицу. На площадке перед ним остановился, чтобы посмотреть на свои владения. И показались они ему отсюда прямо-таки окраиной, провинцией, отдаленной местностью, где, может быть, полагается даже надбавку за отдаленность платить. И подумалось, что здешним штабным людям будет теперь еще труднее понимать, чувствовать, угадывать заботы дальних участков — особенно первого и второго. Третий-то, как говорят, перебьется, там начальник прыткий, в штаб бегает без приглашения по два раза на день, так что они не продадут — и участок, и начальник. Совсем недавний тому пример: когда первый СУ передвинулся к берегу, к скале, от него забрали и «уступили» Николаю Васильевичу одну секцию, По справедливости полагалось бы после того одну секцию второго участка передать третьему, но проворный Губач, как видно, что-то уже предпринял, и все остается по-прежнему. Конечно, не очень и хотелось бы передавать кому-то свою, старательно выведенную до такой высоты секцию, но ведь не справиться, не одолеть. И так уже отстает участок по высоте своих столбов. Правда, и Губач ближнюю секцию что-то не тянет вверх, и слышно было, что его участок тоже расширяют, но в сторону станционной части плотины. Там надо как можно скорее подойти к необходимой отметке, чтобы подключить к плотине водовод для первого агрегата, этого всеобщего нынешнего кумира и баловня. Все на него теперь брошено, как в момент генерального наступления…

Стоял так Николай Васильевич на площадке, размышлял о своих и всеобщих делах, а тут как раз выходит из своей новой сверкающей обители Борис Игнатьевич Острогорцев.

— Ну что там у вас? — задал он, пожалуй, самый привычный свой вопрос.