Иван Виноградов - Плотина Страница 60

— Да вот, созерцаю, — ответил Николай Васильевич. — Далековато отодвинулся наш фланг от вашего командирского глаза — не вдруг и разглядишь, что там делается.

— Ничего, поставим на крыше стереотрубу, — включился в предложенную «военную игру» и Острогорцев.

— Разве что стереотрубу…

— Тебе что-то не нравится? — уловил, почувствовал Острогорцев в голосе ветерана нотку недовольства или сомнения.

— Всегда плохо, когда отстают фланги, а когда твой собственный…

Он не собирался вести такого разговора, поскольку хорошо видел и понимал весь ход работ, всю их неотложность. Срок пуска первого агрегата приближался, что называется, с курьерской скоростью, а дел оставалось невпроворот. Расчеты руководства были вполне ясны: справимся здесь — подтянем и водосливную плотину. В общем-то, как ни крути, но когда-то приходится действовать по-фронтовому и на мирных стройках: вначале все силы на главное направление, затем начинать подтягивание отставших и тыловых частей.

Все видел, все понимал старый солдат и старый строитель плотин, и ничего не требовалось ему здесь допонимать. Но вроде бы показалось обидным тащиться где-то в стороне от главного направления, потом подумалось, что сроки наступления здесь не могут быть такими, как на фронте, — для частей прорыва одни, для развития успеха — другие. Тут они не могут быть разными, тут для всех пусковых работ — общие! Ничего не выйдет без общей выровненной высоты плотины — ни первого, ни второго агрегата не пустишь…

Острогорцев ответил Николаю Васильевичу именно так, как и предполагалось:

— Справимся здесь — подтянем и твой фланг. А пока надо нажимать повсюду. Если бы ты еще немного прибавил в темпе…

Тут попросились, навернулись у Николая Васильевича слова насчет добавочной секции и насчет Губача, но задержал он их, не высказал. Кивать на другого — это все же не его тактика, да и не знал он доподлинно, какая ситуация сейчас у самого Губача. Перемолчал он это дело. Что же касается «прибавки», то об этом, пожалуй, и сам Острогорцев говорил не всерьез, так что Николай Васильевич просто пошутил:

— Как говорят французы, даже самая красивая женщина не может дать больше того, что имеет.

— Но у нее все-таки больше возможностей! — с веселой назидательностью заметил Острогорцев. И Николай Васильевич явственно вдруг увидел, что ждет начальник теперь уже и серьезного слова. Ждет прямого ответа. А если еще яснее, то ждет, так сказать, новых повышенных обязательств.

Вот тебе и пошутили, вот и побалагурили!

— Да я и так на пределе… — начал Николай Васильевич.

— Все вижу, все знаю! — остановил его Острогорцев. — Не слепой. Но очень надо — вот в чем беда. Ты же сам все понимаешь и видишь.

Обсуждать больше было нечего.

Долго молчал начальник участка, и молчал, и никуда ведь в этот раз не торопился начальник стройки.

Николай Васильевич соображал: найдется ли у него хоть какой резервишко? И ничего реального не видел. Все, что было раньше обнаружено, — давно пущено в ход. Можно, конечно, еще выжать кое-что на сверхурочных, можно еще разок пройтись по всему циклу и попытаться максимально сократить всякие ожидания — бетона, опалубки, сварщиков, работяг из Гидроспецстроя. Но не все, к сожалению, зависит от участка и начальника участка. А сверхурочные утомляют и самых больших любителей заработка.

— Ты всерьез, что ли, Борис Игнатьевич? — несколько растерянно спросил Николай Васильевич.

— Прошу — всерьез. Требовать не хватает совести, и так вижу…

«Ага, все-таки видишь!» — не без удовольствия отметил Николай Васильевич.

— Ты же прекрасно знаешь, — продолжал Острогорцев, — что в таких ситуациях, когда меньше давать уже совершенно нельзя, еще чуть больше можно все-таки выжать. За счет азарта, инерции, энтузиазма…

«Зачем я сюда пришел? — тоскливо подумал Николай Васильевич. — Чего я тут не видел и чего такого не слышал? Сидел бы у себя в прорабской, которую поднял, слава богу, вместе с бригадными домиками на плотину, прямо к блокам, сидел бы на вольном воздухе, поблизости от размеренной доброй работы и ждал, пока там кому-то потребуешься».

Однако за этой тоской и самоосуждением все продолжалась уже начавшаяся прикидка: где и что можно еще выгадать в смысле прибавления темпа? Ощутимых, видимых резервов нет — это ясно, но если действительно пошариться кое-где по мелочам, по минуткам, по отдельным операциям и позициям — может, кое-что и наскребется? Конечно, тут надо сперва все тщательно, пунктуально просмотреть, расчетливо прикинуть, прежде чем говорить…

— Официально обещать ничего не могу, Борис Игнатьевич, — сразу предупредил он начальника.

— А мне от тебя и не надо никаких официальных заверений, — тут же выразил начальник полное доверие к любому обычному слову ветерана.

«Капкан да и только!» — промелькнуло в сознании Николая Васильевича. Но и деловые мысли не оставляли его.

— Новенький манипулятор не подбросите? — вдруг спросил он.

— Уже прослышал? — удивился Острогорцев.

— Даже и про то, что на машиностроительном заводе его нам сделали. А это — марка!

— Верно, машина отличная. Обалдеть можно, как сказала одна специалистка.

— Вот я и говорю. А то у меня всего один настоящий-то, второй часто барахлит.

— Отправь его в ремонт.

— Отправить недолго, да потом ждать скучно.

— Я скажу Сорокапуду.

— Насчет нового?

— А если насчет нового?

— Ну тогда помозгуем. Поскребем по сусекам.

— Договорились! — Острогорцев дождался того, что нужно, и перевел разговор: — Как твой Юра? Поправляется?

— С палочкой, но ходит.

— А тот бандюга сбежал из больницы.

— Похоже, что и наш мотоцикл прихватил. Пропала машина!

— Долго мы без милиции обходились, а теперь, наверно, придется просить…

Внутрь штаба Николай Васильевич так и не заглянул, машины не повидал. Побрел обратно — по лесенкам, по дорожкам, по лужицам, уже подмерзающим. Потащил на своей широкой, чуть пригнувшейся за последние годы спине новые заботы. По дороге продолжал журить себя: «Нельзя нарушать солдатские заповеди, незачем лезть на глаза начальству…» Но в то же самое время сквозь всю эту новую озабоченность, сквозь сомнения и смутные пока что деловые прикидки пробивалась из глубин сознания удивительная бодрящая мысль: «Нужен еще в серьезные моменты и старый бетоновоз! Не спишешь его так запросто в металлолом…»

Продолжалась стройка, и продолжалась вместе с тем всякая иная жизнь и деятельность, свойственная всем человеческим коллективам, как большим, так и маленьким.

Одни люди старели, другие нарождались, добавляя все новые коляски у подъездов новых домов.

Появился энтузиаст, который начал вести кинолетопись местной жизни, то есть прежде всего событий на стройке. Увлекся одним делом — прибавилось другое: начал собирать вообще все, что попадется по истории Сиреневого лога, начиная с древнейших времен. Уже не стало хватать места в квартире, а он все тащит, и к нему тащат. Возник конфликт с женой, возник вопрос о выделении в будущем Доме культуры комнатки для будущего музея.

Справляли люди праздники — общие и чисто семейные.

Под окнами Густовых время от времени повторялся негромкий вечерний диалог:

— Опять ты, Любка, шаришься?

— Как же мне не шариться, если его, проклятого, все еще дома нету.

— Выпивши, девка, так и нету.

— Дак если б не выпивши — чего бы я шарилась?

— Мало ли чего…

А то пройдут двое молоденьких.

— Ты что успела сдать, Кать?

— Русский письменный и математику.

— Ой, какая счастливая! А я русского так боюсь, так боюсь!

Домохозяйки, встречаясь, жаловались на снабжение, не без оснований, надо сказать. Мужчины в ответ развивали охоту и рыбалку.

Местная газета не без гордости писала о деятельности друзей природы:

«Дежурства „зеленого патруля“ и общественной охот-инспекций приносят свои результаты. Так, прошлой весной меньше ломали багульник и рвали цветы, меньше было повреждено берез и подожжено кедров. Больше уделяется внимания чистоте и сохранению насаждений. Однако работники магазина „Соболь“, сжигая мусор, подожгли березу, а в АТК-2 вылили на землю целую цистерну лака этиноля, там же стекает с территории в реку масло, выжигая траву…

С наступлением зимы первоочередной задачей становится борьба с браконьерством, поскольку в прошлом году были зарегистрированы случаи отстрела таежного зверя без лицензий…»

На двух досках, в разных концах поселка, постоянно появлялись разнообразные объявления:

«Внимание! Кто потерял кошелек с деньгами, обратитесь по адресу…»

«В деревне Славянка продается картошка. Спросить бабу Дуню, крайняя изба слева».