Семен Бабаевский - Сыновний бунт Страница 6

— Что ты мелешь? Как это так — перепахать? — А так… Яков говорит, что надобно включить моторы и пройти с плугами от Янкуля через Журавли и до Птичьего. Пусть образуется одна артель, но зато настоящая.

— Так, так… Смело! Чего ж Яков мне об этом не сказал? Мы же с ним друзьяки, и без меня некому будет перепахать те межи.

— По всему видно, испугался, — ответил старик. — Ты же как зверюка! Это один я могу выносить твою злобность.

Иван Лукич рассмеялся.

— А что, дело говорит Яков, ей-богу, дело! — Почесал затылок, помолчал. — Перепахать, имея такую технику, дело пустяшное. Хитрость в том невелика. А вот хозяйство повести в гору да с умом — тут голову надобно иметь. А кто поведет? Яков?

— Зачем же Якову в это дело встревать? — рассудительно заговорил Чухнов. — Яков пусть кует железо… Сам берись…

— Тоже придумал, старина!.. Мое место с тракторами, землю пахать…

«Включить моторы и пройтись с плугами… Одна артель, но настоящая… Кто поведет? Сам берись. А молодец, Яков, башковитый, тебе бы министром быть, а ты в кузне торчишь…» Слова Корнея Онуфриевича запали в душу и не давали Ивану Лукичу спокойно жить. Часто, бывало, садился на круче возле Егорлыка и неподвижно часами просиживал, склонив на колени чубатую голову… Как-то заглянул в кузню к Якову.

— Нагнал ты, Яша, мне думок.

— Когда и как? — удивился Яков.

— Да я насчет того, чтоб изничтожить межи… — А-а… Штука, Иван, трудная.

— Почему? Да я могу вмиг распахать всю землю от Янкуля и до Птичьего… Только прикажи!

— В том-то и беда, что приказать некому, — ответил Яков, всовывая в горн прут. — А главное, вмиг сделать это нельзя. Ты поезжай по хуторам и так, для интереса, поговори с колхозниками. Разузнай про их думки.

Иван Лукич поехал по хуторам. Заходил в хату, просил хозяина позвать соседей. И начинался разговор все о том же: как навсегда покончить с маломощными колхозами и с бедностью.

Говорил бугаятник Андрей Игнатюк, мужчина плечистый, обросший курчавой черной бородой.

— Все колхозы сгуртовать до кучи, — начал он глухим голосом, — дело, Иван Лукич, нетрудное. Приедет уполномоченный из района, соберет собрание и скажет: «Сносите лохмоты», — и все! Было время, с единоличной жизнью расстались, и ничего, не жалеем. Так что колхозы наши слить в один вполне можно, и это выход из бедности, как я сужу, дюже правильный. Мы и сами поглядывали на свою куцую артельку с недоверием. Какая-то она сильно прибедненная. Хоть она и зовется «Вперед, к коммунизму», а только движения в ту сторону у нее никакого нету. Так, не артель, а одно горе… Но вот в чем главный вопрос, Иван Лукич: кому доверить то хозяйство? Где взять человека, какой бы повел нас к лучшей жизни? Малым хозяйством ума нету править, а что будет с большим?

— Руководителя из района пришлют. — А ежели не пришлют? Тогда как?

Вот ты, Иван Лукич, запрягайся в ту телегу, а?

— А пахать кто будет?

— А пахаря подыщем…

В «Великом переломе» на хуторе Куркуль, не спросясь у председателя, подслеповатого Василия Корнейца, Иван Книга открыл сход. Людей собралось столько, что все они не могли поместиться в небольшом помещё нии правления. Выступали многие, и все, точно сговорившись, требовали объединить семь артелей в одну. Слух об этом сходе дошел не только до всех хуторов, но и до района. А на второй день пять председателей, как по вызову, приехали в райком. Их принял Скуратов.

— Ну, чего явились? — резко спросил он. — Иван Книга нарушил спокойную жизнь? Так, что ли?

— Так, так, Степан Петрович!

— Огради от беззакония!

— Получается, что не мы в своих колхозах хозяева, а Иван Книга.

— Его дело землю пахать, а он митинги устраивает!

— Все ему жизнь наша не нравится… Критикует!

— Значит, критикует? — с улыбкой спросил Скуратов. — К критике надо прислушиваться… Вот я хочу вас спросить: вы, хозяева колхозов, как думаете дальше жить? Как думаете от бедности избавляться?

— Мы не за этим приехали, Степан Петрович, — сказал Шустов. — Мы с жалобой на незаконные действия Ивана Книги. Он против нас людей настраивает. Обещает им райскую жизнь! На куркульском хуторе так и сказал: «Нет у вас, говорит, личной заинтересованности, вот вы и руки опустили…»

— А что? — перебил Скуратов. — Правильно сказал Иван Книга. Людей надо заинтересовать. И не словами, а хорошим заработком. А у вас, председателей, к вашему стыду, годами люди за свой труд почти ничего не получали… Разве это не правда? Молчите? — Скуратов поднялся, вышел из-за стола. — Вот что я вам скажу… Поезжайте домой и подумайте, как будем жить дальше. По-моему, самое главное в настоящее время — объединить мелкие хуторские колхозы, и тут нам придется поддержать Ивана Книгу… И не Иван Книга этого желает, а жизнь от нас требует…

На другой день посыльный из журавлинского Совета отыскал Ивана Лукича на хуторе Птичьем и сказал:

— Ну, Иван Лукич, натворил ты делов! — Что там случилось?

— Тебя товарищ Скуратов разыскивает. Сам звонил и срочно к себе требует… Так что собирайся.

— Так, так… Значит, вызывает… А не сказал, зачем я ему понадобился?

— И самому не трудно догадаться. Холку тебе намыливать будет, чтоб людей не баламутил.

— Вызывает, — сказал Иван Лукич, направляясь к мотоциклу. — Интересно…

В Птичьем вышел из строя трактор. Иван Лукич поручил ремонт Илюшке Казанкову, а сам на мотоцикле по размокшей грязной дороге поехал в Журавли. Дома переоделся, побрился, наскоро перекусил. Василиса, убирая со стола, спросила:

— Куда это ты так подбодряешься?

— На свадьбу! — Иван Лукич рассмеялся. — Что-то срочно я понадобился Скуратову… Неужели будет взбучка?

— А от Ивана письмо пришло, — повеселев, сказала Василиса. — Сегодня почтальон принес.

— Ну, что он? Где?

— На стройке. Город воздвигает… — Город? Строителем заделался? Он ещё в школе стремился в архитекторы… Поклон мне переказывал?

— Нету тебе, Лукич, поклона.

— Зло таит? Гордец!.. Будешь ему писать, скажи от меня, чтобы возвращался. Нечего ему блуждать по свету.

— Не вернется он, Лукич.

— Ты почем знаешь?

— Сам пишет. Говорит, что так решил. А раз он решил…

— Решил? Характер, Васюта… Ну, я поеду.

VIII

Стояла поздняя дождливая осень. С востока, не переставая, неделю кряду дул ветер, и мохнатые, рваные тучи нескончаемо тянулись и тянулись на запад. Там они вставали темно-синим заслоном, а небо было хмурое, низкое. Блекло-серые, мокрые стлались поля. Отчетливо, свежо рисовался лоскут пахоты, а над ним пролетала стая грачей, и были они мокрые и такие же черные, как и пахота. Моросило. Холодно стекленела вода в колеях. Мотоцикл, на котором горбился Иван Лукич, то разрезал калюжины, то скользил и катился рывками. Часто ездоку приходилось ногами опираться о скользкую, укрытую лужами дорогу и помогать колесам.

Особенно трудно было двигаться в том месте, где дорога поднималась на бугор. И когда внизу, в сизой пелене дыма, показалась Грушовка, большое районное село, Иван Лукич свернул на обочину и покатил по росистой и чистенькой толоке.

У подъезда двухэтажного дома поставил забрызганный водой и грязью мотоцикл. Машина была горячая, от нее валил пар, как от резвой верховой лошади после скачек. О железную скобу у входа Иван почистил сапоги, расстегнул куцый, подбитый заячьим мехом, забрызганный сзади пиджак, смахнул ладонью горячий пот со лба. По сырой, сильно загрязненной лестнице поднялся на второй этаж и тут же, в коридоре, встретил Скуратова.

— По твоему вызову явился, Степан!

— Без вызова не мог заглянуть?

— Собирался было приехать и без вызова, но не успел.

— Плохо собирался. — Скуратов открыл дверь. — Ну, заходи, вояка! Садись… Вот сюда, поближе к столу. — Угостил Ивана Лукича папиросой. — Ну, что ты там натворил?

— Ничего такого. — Пот обливал багровое лицо Ивана Лукича. — Я не знаю, что тебе наговорили.

— Кто тебе, гвардеец, позволил самочинно объединять колхозы, да ещё и митинги проводить? — сердито спросил Скуратов. — Кому нужна эта твоя кустарщина? Мог бы приехать посоветоваться. Бригадир ты хороший, это всем известно, но зачем же самочинствовать?

Иван Лукич курил и смотрел в окно, на темную от сырости крышу магазина, на залитую водой улицу. Он знал, по какому делу пригласили его в райком, и готовился к этой встрече. Но теперь, когда он слушал упреки Скуратова, в голове его вдруг не осталось и следа от тех мыслей, которые все эти дни жили в нем. Пропали и те заранее обдуманные и приготовленные слова, которые он дорогой повторял много раз, готовясь к разговору со Скуратовым. Тогда ему казалось, что вот он подойдет и запросто, как другу, скажет, что журавлинские колхозы-малютки, земли которых он много лет обрабатывал, надо объединить. Мысленно он не раз повторял слова о том, что все семь колхозов «не хозяйства, а горе горючее»; «немощные они, на ноги не могут встать… А почему не могут? Силенки маловато». Теперь эти заранее обдуманные слова куда-то исчезли. Иван Лукич курил, думал, и на лбу его, покрытом испариной, легли морщины.