Татьяна Назарова - Первые шаги Страница 6

— Пусть сарафаны новые наденут, бабушкины, — приказал он Прасковье.

— А вы, девчата, ей пониже поклонитесь, как выйдет… — учила Катерина, прихорашивая девушек.

В купеческой кухне их встретила вчерашняя толстуха. Федосеевна служила в доме купцов поварихой уже третий год, и хозяйка ею дорожила. Оглядев девушек, она довольно улыбнулась.

— Как бог свят, возьмет! — сказала и, ущипнув Аксюту за подбородок, добавила: — Тебя, сероглазая, в личные. Будешь с барыней вечерами в коляске кататься. Только ни в чем не перечь ей. — И пошла в комнаты.

Аксюта растерянно смотрела на отца.

— Не беда, Окся! — успокоил ее отец, вспомнив, как катались в колясках барыни в Самаре, когда он там в солдатах был.

Савина вышла в белом, отделанном кружевами халатике, с папильотками на голове. Едва кивнув в ответ на низкие поклоны Карповых, она внимательно осмотрела девушек и улыбнулась.

— Красивые у тебя дочки, мужичок! Младшая вся в тебя, — сказала она Федору и подошла вплотную к Аксюте, даже потрогала белыми пальчиками ее длинную косу. — Как тебя звать?

— Аксютой, барыня!

— Я буду звать тебя Ксана. Ты будешь моя камеристка.

Аксюта, помня совет тети Кати, в ответ низко поклонилась.

— О, да ты, я вижу, быстро научишься правильно вести себя, большеглазая! — совсем довольно рассмеялась Савина. — А тебя как зовут?

— Таней, барыня! — тоже кланяясь, ответила старшая сестра.

— Ты, Таня, будешь у стола прислуживать и комнаты убирать. Федосеевна научит… Надо вас сегодня же переодеть. Какие смешные платья! — говорила Савина, опустившись на подставленный Федосеевной стул. — Платить я им буду, мужичок, по три рубля, одену и обую по заслугам. Домой могут ходить каждая по воскресеньям. В одно воскресенье — одна, в другое — вторая. Ты доволен?

— Доволен, барыня, благодарствуйте! — ответил Федор.

— Тогда иди! Постой! Федосеевна, пошли гостинец матери моих горничных, — приказала вставая хозяйка. — Пойдемте, я сама выберу вам платья, — позвала она Аксюту и Таню.

Дочери, взглянув на отца, пошли вслед за Савиной. У Тани блеснули слезы. Когда они ушли, Федосеевна взяла большой платок, положила в него белый хлеб, головку сахару, плитку чаю, всыпала горсти две конфет и, завязав узел, подала его Федору.

— За дочек не беспокойся, — заговорила она, подперев рукой щеку. — Таню поучу, что делать, а с Аксютой барыня как с куклой начнет играться. Понравилась она ей. Детей нет — вот и вытворяет с жиру. Теперь месяца два ее от себя не отпустит. Старшую с подарками будет домой посылать.

Федор поблагодарил добродушную женщину и пошел. «Отвезу-ка я Прасковье да Маше подарки. Они ведь конфет-то и не держали в руках еще. Да и успокою. Плачет, поди. Степаныч, видать, такой человек, что не обидится за задержку», — решил он, подходя к повозке.

Глава третья

До Акмолов обоз родионовцев докатил за семнадцать суток. Подвод в обозе всего полсотни, все парные, а иные и тройками запряжены. По распоряжению Мурашева, лишние телеги продали в Петропавловске, добро разместили кучнее, а пустяковые вещи отставшим землякам отдали. Пешком теперь никто не шел. Евдоху да Кирюшку Железновых Кондрат на свои подводы посадил, а Гальку с Параськой нарасхват приглашали и к Дубнякам и к Мурашевым — все, у кого ребята холостые были. Девок ехало мало, Карповы отстали. Хоть бедны невесты Железновы, да собой красивы, послушны и рабочие вон какие!

Ехали по тридцать-сорок верст в день.

— Спешить надо, зима на носу, — говорил Петр Андреевич.

— Вестимо, сентябрь к концу движется, — соглашались с ним мужики.

Сел по пути встречали мало. Вольно кругом, простор! Где-где на горизонте виднеются юрты киргизов. Один раз подъехали несколько верховых, улыбаются приветливо, что-то говорят по-своему. Бабы сначала испугались, а потом обступили кругом.

— Чтой-то у них шапки-то какие смешные? С хвостами да ушами! — показывая пальцем, дивилась Горпина Юрченко.

Когда всадники отъехали, Петр Андреевич, сидя со «стариками» возле костра, задумчиво произнес:

— Они, киргизы, не вредные, только что басурманы, общаться-то с ними — душу запоганишь. А так — ничего. Вишь, какие ласковые. — И, поглядев на сидящих рядом сыновей, внушительно заключил: — Языку их учиться надо!

Старший сын Аким Петрович, у которого своих двое детей уже было, неторопливо ответил:

— Знамо, батюшка! Может, еще соседями с ними жить придется…

— Ну, ин и ладно, что понял, — прервал его отец. — Во многоглаголании спасения нет!

Как миновали большое озеро — встречный мужик его Щучьим назвал, — так и пошел сосновый бор. «Ай, и хорош!» — восхищались переселенцы. Желтые стволы, словно свечи стоят перед престолом, ровные, неохватные; захочешь на вершины взглянуть — шапка наземь летит. А под ногами ковер из хвои, костяника алеет, груздочки шляпки кажут…

На стоянках бабы бегали груздей собрать. У краешка походят — дальше боятся, — а полны подолы да ведра принесут. И варили, и жарили, Мурашевы даже насолили, кадушечку везут с собой. Хозяйственные!

Исчезли сосенушки, когда проехали Ак-Куль, Бело озеро — по-русски сказать, зато колки березовые да осиновые пошли. И то не плохо. А на матушку-землицу взглянешь — сердце птицей запоет: лежит, ковыльными узорами расшитая, от века не тревоженная, — паши, знай, да сей, а за урожаем дело не станет… Так думали и говорили новоселы, радостно оглядывая леса и степи, мелькающие вдоль дороги день за днем. Не видали, как и до города добрались.

К Акмолам подъехали вечером. Мурашев остановил обоз за полверсты от города, чтоб было где лошадей попасти.

Наутро Петр Андреевич велел сыновьям собрать мужиков к своим подводам. Собрались живо. За дорогу свои и чужие привыкли беспрекословно слушаться Мурашева.

— Вот что, мужики! — строго заговорил он. — В город мы пойдем с Никитой Онуфриичем — с начальством говорить. От него зависит дать нам получше да поскорей местечко для села. Сами понимаете, «сухая ложка рот дерет». Надо рублишек по пять собрать с подводы. Прохлаждаться будем — больше потеряем. Землемерам тож придется подсунуть, чтоб мерили не скупо да без воды не оставили. Сказывали мне дорогой — и так бывает, коль вовремя за ум не возьмутся которые…

Мужики слушали молча, некоторые и за затылок схватились: пятерки на земле не валяются. Опять же и то сказать: ежели две-три недели стоять, не пятеркой пахнет. А строиться когда? Сейчас какие ни на есть землянки, а слепят — перезимовать можно будет, — думали хозяева и начали доставать кто рубли, а кто пятаки-гривенники. Кому и к возу пришлось сходить — заветные гроши у жены за пазухой хранились.

Собрав деньги Мурашев и Дубняк ходко направились к городу.

Куда меньше Петропавловска! Возле берега реки виднелась деревянная башенка. «Тоже, знать, крепость раньше была, — размышлял Мурашев, зорко осматривая все встречное. — А купеческих лавок-то сколько! Видно, с киргизами торгуют…»

Пока ходил начетчик по Петропавловску, много наслушался о том, как некоторые приехали ни с чем, а теперь знатнеющими купцами стали. И запала ему одна думка в голову, но он пока не делился ею ни с кем из семьи.

«А почему бы мне с сыновьями тоже купцами не стать? — рассуждал он сам с собою. — Маленькая толика деньжат есть, лошадок шестерка. Можно сначала к обчеству приписаться, побольше посеять, с киргизами познакомиться, а потом лавчонку в селе завести…»

Что будет дальше, об этом он сейчас думать не хотел.

В центре города им указали уездную управу, а оттуда послали к переселенческому начальнику. Начальник, полный, представительный, на их поклон не ответил и продолжал молча писать.

— Выдь-ко, Никита Онуфриич, — шепотом предложил Мурашев своему спутнику. — Я с ним с глазу на глаз побеседую…

Дубняк недовольно посмотрел на Мурашева. Ловкий тоже! Узнай потом, сколько он начальству дал, а сколько себе оставил… Но вид важного начальника, по-прежнему не смотревшего на них, испугал его, и он покорно вышел.

— Ваше благородие! — смело заговорил Мурашев. — Мы приехали сюда на переселение, мужики все стоящие, таких, чтоб меньше двух коней имели, нет, а есть — и по шестерику привели. Люди у нас не без понятия…

— А? Что ты сказал, мужичок? — прервал его начальник, поднимая голову.

Он видел, как ушел один из мужиков, и слышал Мурашева с первых слов, но не спешил заговаривать. Теперь же сразу стал любезным, предложил Мурашеву сесть и начал подробно обо всем расспрашивать. Когда Мурашев ловко подсунул под бумажку толстую пачку рублевиков и трешниц, начальник спросил, как его зовут, и перешел на «вы».

— Так вы, Петр Андреевич, позовите своего спутника, — ласково предложил он, будто невзначай смахивая в ящик стола деньги вместе с бумагами. — Хорошим хозяевам мы рады помочь. Нынче и строиться начнете. Лесу вам отведем вдоволь. Сегодня все оформим, а завтра с землемером поедете всем обозом место для села выбирать. Не хочу вас в старое направлять, там гольтепы много, — заботливо говорил начальник.