Николай Асанов - Электрический остров Страница 60

Андрей и сегодня не замечал людей, не видел их сожалеющих взглядов или усмешек. Встречные пред­ставлялись ему тенями, которые проскальзывали мимо, не оставляя следов в сознании. Это, впрочем, к лучшему. Он остановился перед дверью лаборато­рии. Здесь обычно уже слышался голос или пение Че­редниченко. Сегодня ее в лаборатории не было. Ах, да, она ушла сдавать ветростанцию! Впрочем, и это к лучшему. Вряд ли он сумел бы скрыть от проница­тельного взгляда девушки свои переживания, а пока­зать их — значит увидеть сострадание в ее глазах. А он пока еще не искал сочувствия, оно становится нуж­ным тогда, когда человек уже начинает поправляться от боли. Вот почему на похоронах посторонние ста­раются не говорить об умершем. В первые мгновения горя чужое вмешательство кажется грубым, бестакт­ным, оно вызывает даже озлобление, потом его прини­мают с благодарностью.

Андрей открыл дверь, и воспоминание о том, что когда-то шаг через порог вызывал в нем чуть ли не благоговение и уж во всяком случае необыкновенную радость и сознание гордой самостоятельности, еле ше­вельнулось в опустошенной душе. Пожалуй, он уже никогда не переживет этого волнующего чувства: ты пришел в свою лабораторию, ты будешь заниматься тобой любимыми и тобой продуманными проблемами! А теперь и здесь для него все было пусто, ложно, как будто он вернулся сюда стариком. Воспоминания о прошлом еще хранятся в душе, но ощутить их уже не можешь…

Внезапно он вспомнил, что осталось нечто важное в жизни, чего он не успел сделать. Сегодня он должен пойти в обком! Как бы ни встретили его там, что бы ни придумал Улыбышев для своего спасения — пусть он даже растрезвонит всем и каждому, что его пресле­дует обманутый муж,— Андрей пойдет! Это будет его последним делом здесь. Потом он может покинуть остров, может даже уйти из института, никто, навер­но, не станет удерживать его. Разве что Башкиров пособолезнует, но он ведь так занят своей работой, что может и не вспомнить о нем.

Орленов шагнул в лабораторию и удивился, что листы меди, аккуратно составленные вчера Мариной вдоль стены, упали на пол — один даже сполз к самой двери… Еще шаг… В то же мгновение внезапный удар молнии пронзил его тело от пяток до волос. Он хотел что-то крикнуть и, не успев, начал падать впе­ред, как падают убитые во время атаки. Умирая, он все еще чувствовал безумную боль умирания. Окосте­невшие руки его во что-то уперлись и словно слома­лись, а он еще жил. Если бы он знал, что от молнии умирают так долго!

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

1

Чередниченко зашла за Верой в семь часов утра. Сегодня она особенно торопилась, ей не хотелось опаз­дывать к началу работы в лаборатории. Орленов был слишком плох, чтобы оставлять его одного.

— Как он? — спросила она, едва Вера вышла на ее осторожный стук.

— Не спал всю ночь, — ответила Вера. Глаза у нее были красные, словно и она в эту ночь не спала.

— Идем скорее! — нетерпеливо сказала Чередни­ченко.

Вера как будто поняла ее беспокойство. Они оставили Орича еще в постели и пошли на ветро­станцию.

Они тоже не замечали красоты утра. Обе молчали: Марина — потому, что боялась заговорить о трагедии Орленова, Вера — по привычной молчаливости. О том, что Нина решила оставить Орленова, она знала уже давно и хмуро следила за развитием неприятных со­бытий. Ей было жаль Андрея, но еще больше жалела она Нину. В конце концов, Андрей мог поступиться перед Улыбышевым, его правдоискательство было по­хоже на истерию. Она не очень разбиралась в техни­ческой стороне спора, но Орленов ведь не отрицал важности идеи, которую пытался воплотить Борис Михайлович. Значит, можно было и не спорить так круто, особенно, если в спор ввязалась жена. Орич, например, никогда не спорит с Верой. Конечно, и он упрям, как все мужчины, — это Вера поняла, когда столкнула его с Орленовым и чуть не поплатилась за это. Тогда Орич не разговаривал с ней два дня. Но тем правильнее ее принцип, что худой мир лучше доб­рой ссоры.

Они довольно быстро добрались до холма, где стоял ветряк, однако передача заняла больше часа. Вера была пунктуальна до придирчивости, она хотела уяснить, в каком порядке проводить наблюдения, чтобы потом Марина смогла извлечь пользу из ее работы, и как Марина ни торопилась с официальной частью, выбралась она с ветростанции только после восьми часов. Орленов, должно быть, уже приступил к работе. Но как он сможет сегодня работать?

Марина сбежала с холма. Если бы не астма, она, вероятно, пробежала бы во весь дух недлинный путь до лаборатории. Но ей пришлось замедлить шаги, сердце стало стучать угрожающе. Как нехорошо все это вышло! Надо же было Райчилину назначить пе­редачу как раз тогда, когда ее помощь необходима Андрею! Отдышавшись немного у входа в здание, она привела в порядок растрепавшиеся волосы и взялась за ручку двери.

Дверь лаборатории не была на замке, как обычно. Так она и знала! Конечно, Орленов не в себе! Никогда он не позволил бы оставить дверь открытой. Что он делает? Наверно, сидит, уставившись в одну точку, а вокруг бушуют токи, бесцельно растекаясь по прово­дам и кабелю. Хорошо еще, что вчера она включила свой предохранитель и если Андрей не отъединил его, то в лабораторию поступает ток напряжением не больше ста — ста пятидесяти вольт.

Она открыла дверь и пошатнулась, хватаясь за ко­сяк. Затем раздался ее пронзительный крик, которого сама она не слышала и не поверила бы, что какой-нибудь человек может кричать с таким выражением ужаса. Где-то захлопали двери, кто-то спросил:

— Пожар?

Другой голос крикнул, чтобы выключили ток в зда­нии,— Марина ничего не слышала. Она все еще дер­жалась за косяк и смотрела на мертвое тело, лежав­шее перед ней лицом вниз на медном листе, под кото­рый, струясь и извиваясь, предательски проползал маленький, тонкий обнаженный провод…

Когда за спиной ее затопали шаги, она, не обора­чиваясь, тихо сказала:

— Орленов кончил самоубийством… Сначала она произнесла эти слова и потом только осознала их. У нее было странное ощущение, что все ее тело одеревенело, что она не сможет сдвинуться с места, между тем внешне она казалась спокойной. Вероятно, так бывает с человеком, которому врачи сказали, что он скоро умрет. Она тоже знала, что скоро умрет. Ей незачем жить. Раньше она знала, что рядом существует человек, которому она никогда бы не сказала, как любит его, но она могла дышать с ним одним воздухом, могла видеть его, слышать его голос, ворчливый или добрый, улыбаться его остротам, го­ревать его горестями. Уход жены от него ничего не менял. Она все равно не осмелилась бы сказать: «Я могу заменить вам друга, жену, любовницу». Она слишком больна, чтобы навязывать другому заботу о себе. Но, может быть, он не стал бы прогонять ее из лаборатории, может быть, она сумела бы стать на­столько полезной, что и дальше они работали бы вместе. И если бы он покинул остров, она нашла бы мужество последовать за ним, конечно без его ведо­ма, устроилась бы на работу туда же, где стал тру­диться он. И вот теперь все кончено…

Как же случилось это с Орленовым? Очевидно, он ступил на лист, к которому подвел ток, был отброшен ударом и, падая, задел рукой выключатель. Для чего ему понадобилось подводить ток к листу, когда он мог просто прикоснуться к оголенному проводу? Это было неясно. Может быть, мозг, затуманенный мыслью о смерти, подсказал излишнее действие, как некото­рую отсрочку? Может быть, он ждал, пока придет Марина, может быть, он потому именно и умер, что она опоздала?

А что он делал в лаборатории перед смертью? Она не видела никаких следов работы. Приглядевшись к полу, она заметила на нем тончайший след пыли, кото­рая всегда оседает к утру после охлаждения воздуха в рабочих помещениях. Там, где лежала правая рука Орленова, остался даже след на пыли — рука кон­вульсивно двигалась, пока он умирал. Она перевела взгляд на пульт. Да, он даже не отключил ее предо­хранитель или не заметил, что сила тока ограничена… А вот еще странное… Нет, страшное — он не сделал даже шага в лабораторию, когда попал под ток, ведь на полу нет его следов!

Кто-то грубо отстранил ее, намереваясь войти в комнату. Она оглянулась. Это был Райчилин. Следом за ним шли начальник отделения милиции и врач. И вдруг Марина решительно протянула руку, пре­граждая вход.

— Это убийство! — громко сказала она. Вне ее воли в голосе прозвучало нечто торжественное, как будто этими словами она снимала оскорбительное подозрение с Орленова. Нет, он не мог кончить само­убийством! Он был сильный человек, такой, какого она только и могла любить. Не нытик, не трус, не исте­рик! У него было в жизни много дел, кроме личных! Что из того, что от него ушла жена? У него была наука! Был нерешенный спор! Он не мог кончить самоубийством! Да, его убили! И это снимало оскор­бительные подозрения с него! Он умер как солдат на посту!