Григорий Ходжер - Белая тишина Страница 63

«Один топор и один нож на всю деревню, — думал Пиапон, отплыв от Черного мыса. — Как же так можно жить? Что за люди эти японцы? Пришли на чужую землю, отобрали ее, выгнали жителей, оставили голодными. Как же так можно? Русские ведь не отобрали у нанай их стойбища, но выгнали в тайгу. Почему это один народ такой, а другой — совсем иной».

— Они, эти японцы, издеватели! — сказал вдруг Богдан. — На все стойбище оставили один топор и один нож. Это как? Если бы в Нярги был один нож и один топор, то мы все подохли б с голоду. Как выедешь на рыбалку или на охоту без топора и ножа?

— Ты правильно говоришь, померли бы с голоду. Я думаю, эти японцы еще боятся корейцев: если у всех корейцев будут ножи и топоры, то они могут порезать и порубить их.

— Трусы! Тогда нечего было захватывать чужую землю!

Пиапон искоса поглядывал на плывущего рядом Богдана, видел его горящие глаза, пылающие щеки и думал: «Близко к сердцу принимает!»

Вечером проезжали лесопилку и кирпичный завод Саньки Салова. Под длинным навесом краснели прямые ряды кирпича, на берегу возвышались штабеля свежих досок, от них шел пряный хвойный запах. Чуть выше штабелей досок под навесом стояло какое-то невиданное металлическое сооружение. Ни Пиапон, ни Богдан, ни зять Пиапона не видали такой машины. Богдан попросил разрешения осмотреть машину. Оморочки пристали к берегу, и Богдан побежал. Пиапон закурил и неторопливо зашагал за ним. Зять его остался в оморочке.

— А, Пиапон! Друг прелюбезный, давно не виделись. — закричал Ванька Зайцев, выходя из-за штабелей досок. — Куда это ты, на сохатого, што ли?

— На сохатого, — ответил Пиапон.

— Машину хоть поглядеть? Знатная она, чертовка. Энта с трубой пар будет давать, а другая одним махом бревно распилит на доски. Понял? Вон сколько нас пильщиков, а она, чертовка, одна больше нас будет выпиливать досок. Понял? Одна! А у сохатых гон начался. Хороша охота. Трубить будешь?

Пиапон так и не разобрал, что говорил Ванька Зайцев, хвалил машину или ругал, хорошая она или плохая. Если она одна заменит всех пильщиков, то выходит, хорошая вещь.

— Давеча я ездил на охоту, добыл одного быка, — сказал Ванька Зайцев. — А чертовка эта хороша. Санька ведь купил. Богач теперь Санька! Покрикивает на нас, нос задирает. Пароход ейный сюда подходит. Бо-огач! Ты, Пиапон, приходи сюда работать, лес треба, много леса треба.

— Нет, охотиться буду.

— Брат твой Полокто с сыновьями тут лодку строил, да сбежал. Эх, Пиапон, желаю на этой чертовке научиться работать. Трудное дело!

— Трудно, наверно.

— Да-а. Легче сотню бревен распилить.

Подошел сияющий Богдан, и Пиапон попрощался с Ванькой Зайцевым.

— Пиапон, ты можешь мясо сюда привезть, купят! — крикнул ему вслед Ванька.

— Дедушка, ух и машина! Какая большая, да тяжелая! — рассказывал Богдан, когда отъехал от лесопилки. — Вот бы посмотреть, как она работает. Мне один русский толковал, толковал, но я ничегошеньки не понял. Ух, машина так машина! Наверно, гудит и пыхтит, как пароход. Вот бы научиться на ней работать, вот здорово было бы! Там колесо повернешь — она вся повернется, там крутанешь — она крутанется.

— Так легко работать, легче, чем работать маховиком, — засмеялся Пиапон.

— Ее же не толкать, с места не сдвигать. Вырасту — обязательно научусь на такой машине работать. Там крутанешь…

— Она крутанется, — подхватил Пиапон, и оба рассмеялись.

Разговору теперь у Богдана хватило до устья горной речки, где они собирались охотиться. Переночевали на устье, утром Пиапон трубил в берестяную трубку, подражая зову самки. «У-а-а. У-а-а-а-х. У-а-а», — неслось по тайге от кедра к кедру, от сопки к сопке. Быки замерли, прислушивались, но не шли на зов. Охотники не дождались зверя и стали подниматься вверх по речке. Вскоре зять Пиапона отделился и поехал по правому рукаву речки.

После полудня охотники добрались до другого разветвления речки, здесь с левой стороны подступала тайга, с правой тянулись ряды релок. Богдан собрал хворост, разжег костер и повесил на таган котел. Пиапон предложил спарить суп из юколы, Богдан же хотел сварить мясной суп из сушеного мяса с капустой и крупой.

— А ты умеешь капусту варить? — усмехнулся Пиапон.

— Чего там не уметь? Накрошить да спустить в котел, — с юношеской самоуверенностью ответил племянник. Богдан при жизни Баосы несколько раз бывал у старшего Колычева, отведал вкусный борщ, квашеную капусту.

— Я помню, русские в суп кладут картошку и всякие другие овощи, — сказал Пиапон.

— А мы тоже вот брюкву накрошим, — стоял на своем Богдан.

Пиапон не стал возражать, ему самому хотелось отведать суп из свежей капусты. Мальчик крошил кочан, под ножом хрустела капуста. Хрустела она и во рту. Пиапон тоже стал грызть серединку кочана.

— Сколько разной еды русские готовят из этой капусты, супы всякие варят, жарят, солят, а соленая, какая она вкусная со свежей ухой, — говорил Пиапон. — А мы ее только у русских пробуем, сами не выращиваем.

— Дедушка, а почему бы нам не сажать капусту, картошку, огурцы, табак? А брюква вкусная, на, попробуй.

— Я сам не знаю, почему мы не выращиваем овощи. Можно было расчистить поляну в тайге и посадить их, семена русские сами дают.

Вскоре закипел суп в котле.

Богдан зачерпнул суп ложкой, подул и попробовал.

— Ну как, есть можно? — спросил Пиапон.

— Сладко-соленая какая-то, — смущенно ответил Богдан.

— Это от брюквы. Посолим покрепче, съедим.

Суп на самом деле получился сладковатый, но охотники съели его с удовольствием. Потом до вечера отдыхали и говорили об огородах; Пиапон вспоминал свою поездку в Сан-Син, о встречах с маньчжурами-овощеводами и думал, почему бы ему на самом деле не посадить картошку. Митрофан как-то говорил, что она хорошо растет на песке, не потребуется много труда раскорчевать кустарник и посадить ее. Приедет в другой раз жена Митрофана, Надежда, наверно, заговорит об этом; весной надо хоть немного посадить картошку, огурцов и китайскую капусту. Понравится, тогда можно увеличить посев. С этими мыслями Пиапон задремал и прогнулся, когда солнце застыло неподвижно, запутавшись в ветвях кедра. Было еще рано приниматься за охоту. Пиапон разжег костер, подогрел остаток супа, и оба подкрепились на ночь.

Солнце совсем скрылось за деревьями, когда они выехали в облюбованные места. Вскоре таежную тишину и вечернюю зорьку вспугнула берестяная труба Пиапона. «Уа-уа! Уа-ах! Уа-уа!» — неслось по реке и тайге, поднималось ввысь, к проклюнувшимся в чернеющем небе звездочкам. «Уа-а! Уах! Уа-уа!» — трубила труба, и вечерняя зорька трепетала, прислушиваясь к страстному зову.

Богдан сидел в стороне от Пиапона и первым увидел черного лохматого быка, осторожно выглянувшего из кустарника. Лось поводил носом, вдыхал пряный аромат осени, пытаясь уловить в нем тот единственный запах, который взбудоражит его кровь, доведет до исступления. Бык смотрел по сторонам налитыми кровью глазами; он знал, что где-то тут рядом находится та, которая полным страсти голосом зовет его, но прежде он хотел отыскать соперника, который тоже должен быть где-то здесь рядом: бык хотел драться, хотел в жестокой драке добиться обладания самкой.

Но соперник не показывался, и лось медленно вышел из кустарника, опять огляделся по сторонам и нетерпеливой рысью направился на зов самки.

Богдан, как завороженный, смотрел на черного лохматого быка, на его гордую голову, на ветвистые тяжелые рога и любовался им: он никогда не видел такого красивого, гордого и большого быка.

«Вот это настоящий сохатый», — подумал он, поднимая берданку.

Лось остановился, повел из стороны в сторону гордой головой, он все еще надеялся встретить соперника. Он жаждал битвы. Богдан видел через прорезь прицела его голову, рога, словно ветви могучего дерева, и опустил берданку: он не мог смотреть на этого великана через прорезь прицела.

«Уа-а! Уа-ах! Уа-уа!» — раздался трепещущий зов, и бык тяжело побежал навстречу этому зову. Богдан больше не поднял берданку: в такого красавца целятся только раз. Немного погодя раздался выстрел Пиапона, потом второй; эхо выстрела замерло вдали, потом вернулось вновь, будто хотело убедиться, действительно ли погиб таежный красавец. Богдан слушал удалявшееся эхо и думал, что он не настоящий охотник, потому что настоящие охотники не отпускают в тайге добычу, которая сама идет к тебе. Ведь в тайге не любуются красотой зверя, в тайге его бьют, чтобы самому насытиться, накормить своих родных и детей. Богдан поднялся и хотел только пойти к Пиапону, как вновь начал Пиапон трубить в берестяную трубу.

«Неужели не убил? — подумал Богдан. — Эх! Почему я не стрелял? Ведь сохатый стоял от меня в двадцати шагах! Голова ты, голова, залюбовался! Чем залюбовался? Куском жирного мяса?»