Григорий Ходжер - Белая тишина Страница 64

«Неужели не убил? — подумал Богдан. — Эх! Почему я не стрелял? Ведь сохатый стоял от меня в двадцати шагах! Голова ты, голова, залюбовался! Чем залюбовался? Куском жирного мяса?»

Богдан казнил себя последними словами. А над тайгой опускалась ночь, звезды загорались ярче, и «лыжня охотника» дымчатым следом лыж пролегла через все небо. Юноша поднялся и побрел к Пиапону, сделал несколько шагов и остановился при звуке выстрела; ночной выстрел прозвучал оглушительно громко, точно мир раскололся на части.

Когда Богдан подошел к Пиапону, тот свежевал красавца великана, которым любовался юноша.

— Убил? — невольно вырвалось у Богдана.

— А что? Убил, — ответил Пиапон, кулаками отделяя кожу от еще теплого мяса быка.

— Я думал, промазал, потому что ты сразу вновь стал трубить.

— Сохатые сейчас бесстрашны, они ничего не слышат, не видят, кровь у них бурлит, они слышат только клекот своей крови.

Ночью при свете костра охотники закончили свежевать обоих лосей, вздремнули немного, и на утренней зорьке опять их берестяная труба зазывала обезумевших от страсти быков. Утро выдалось пасмурное, кропил мелкий дождь. Лоси не шли на зов трубы.

— Холод и дождь остудили их жар, — пошутил Богдан.

— Остудишь. Вырастешь — узнаешь, — ответил Пиапон.

Охотники разожгли костер, поставили варить мясо и стали готовить дрова. Дров требовалось много, чтобы закоптить мясо двух быков. В десяти шагах от костра стояли сухие, некогда погубленные пожаром, березы, клены. Пиапон с Богданом принялись руками валить их, рубить топором. Много было уже заготовлено дров, Богдан устал, пот лил с него градом. Юноша вытер пот с лица и остолбенел от удивления: через зеленые кусты на них шел молодой трехгодовалый бык. Богдан в три прыжка оказался возле своей берданки, когда он взвел курок, лось остановился и ослепшими глазами смотрел в сторону Пиапона, который продолжал валить сухостой. Богдан выстрелил. Лось высоко подпрыгнул и свалился на правый бок. Тут только Пиапон увидел лося.

— Говорил я тебе, они сейчас ума лишились, они идут по велению крови, — говорил Пиапон, разделывая зверя. — Ну, куда он шел? Будь это весной или летом, бежал бы от этого шума, а теперь идет на любой звук.

— Глупый, зачем он шел на шум?

— Как зачем? Сейчас они дерутся из-за самок. Там, где шум, там идет драка. Вот идут смотреть на эту драку. А молодые надеются воспользоваться случаем. Однажды я своими глазами видел, два крупных старых сохатых дрались, рядом стояла самка и пощипывала листья. Я думаю, ей все равно было, кто победит. Я смотрел и говорил себе: «В чужую драку не лезь, пусть они сами решат, кому умереть». Я решил убить побежденного. Смотрю, выбегает такой же молодой трехгодовалый бык, посмотрел на дерущихся быков, потом стал ластиться к самке. Думаю, что же будет дальше. Быки дерутся, а трехгодовик все ластится, ластится, а потом и увел самку в тайгу. А быки ничего не видят, все дерутся. Вот так бывает!

— Ты убил их?

— Зачем? Я же сказал себе, не лезь в чужую драку.

— Отпустил?

— Я сам ушел, не знаю, сколько они еще дрались, старые дураки.

Два дня коптили мясо лосей, заготовленное кренделями мясо нанизывали на бечевки. Все эти дни Пиапон с Богданом питались мясом, варили кости с оставшимся на них мясом, собирали костный мозг в берестяной туесок. Перед отъездом домой свалили четвертого лося, нагрузили мясом оморочки, но поднялся сильный верховик, и охотникам пришлось пережидать непогоду. Вечером верховик стих.

— Тяжелая осень, будет тяжелая зима, — заметил Пиапон.

Богдан много раз слышал такие предсказания от других охотников. Все говорили, что после их ухода в тайгу семьи останутся без свежего мяса и рыбы, а юкола из-за сырой осени не провялилась, заплеснела, если только ею одной питаться, можно заболеть. Слушая эти разговоры, Богдан вспоминал Баосу и лов калуг и осетров.

«Если в стойбище останутся человек десять мужчин, то всех могут накормить свежей рыбой», — думал он.

Ехали всю ночь, ночью же проехали притихший лесозавод, его местопребывание выдавал только острый запах свежепиленых досок.

— Как крутанешь, и она начинает крутиться, — сказал Пиапон.

Богдан засмеялся. Он устал, глаза его слипались, руки онемели, и маховик казался тяжелым, будто выточенным из камня. Шутка Пиапона немного взбодрила его.

Рано утром подъехали к поселенцам-корейцам. Пиапон прихватил большой кусок мяса и отнес им. Корейцы уже были на ногах, они вышли на берег, принесли брюквы, початки кукурузы, фасоли, кочаны капусты.

— Зачем вы столько несете? — говорил им Пиапон. — У нас оморочки перегружены.

— Ничо, ничо, хоросо, — смеялся в ответ Ким Хен То.

К полудню охотники вернулись в стойбище. Все рыбаки возвратились домой, вешала возле каждой фанзы были переполнены юколой, и ожиревшие во время путины собаки спали под ними, свернувшись клубками.

Женщины и мужчины большого дома вышли встречать охотников, перенесли в амбар долю Богдана, помогли Пиапону. Калпе рассказывал, сколько они выловили рыбы, сколько заработали денег и сколько на них купили продовольствия и всяких других товаров. Пиапон очень устал, но все же внимательно слушал брата.

А Дярикта и обе дочери таинственно переглядывались между собой и молчали. Пиапон заметил необычную бледность младшей дочери и спросил, не заболела ли она вновь. Мира с испуганным лицом застыла на мгновение, потом собралась с силами и ответила, что она приболела немного, но теперь совершенно здорова. «Чего же она так испугалась?» — подумал Пиапон.

Когда он наконец зашел домой, то от неожиданности замер в дверях: в левом углу, где раньше был сложенный из камня очаг, стояла настоящая русская печь.

«Это Митропан, кто же, кроме него, сделает, — подумал Пиапон. — Как он так быстро сложил ее?»

— За два дня он закончил, — словно прочитав мысли мужа, сказала Дярикта. — Помогал ему учитель. Опять новую широкую лежанку привез, говорит, это нам с тобой, — Дярикта засмеялась: — Говорит только быстро не раскачайте. Такой игривый этот твой Митропан.

«Мясо надо отвезти, — подумал Пиапон. — Чем же я еще могу его отблагодарить?»

Пиапон прошел за перегородку, осмотрел со всех сторон добротную широкую кровать с резными спинками и ножками.

«Все он делает красиво и крепко», — подумал Пиапон.

— А это, говорит, тебе старый отец его прислал, — сказала Дярикта, указывая на портрет самодовольного рыжего человека, с орденами на груди. — Это, говорит, царь русских, хозяин всей русской земли. Только мне, отец Миры, не нравится этот царь. Посмотри на него внимательно, он смотрит на тебя?

— Да, — ответил Пиапон, потому что царь действительно смотрел ему в глаза.

— Теперь смотри на него и отходи в сторону. Он все смотрит на тебя?

— Да, — удивленно ответил Пиапон: царь так же смотрел на него, и куда бы он ни отходил, царь будто поворачивался за ним и не спускал с него глаз. «Что за наваждение? — думал Пиапон. — Он будто живой».

— Это первой заметила Мира, и ей плохо стало.

— Заболела?

— Плохо ей стало. Я думала, в этого царя черт вселился, разве бумажный человек может за тобой следить?

— Долго болела Мира?

— Нет, нет, совсем не долго. День всего только.

— Странная она какая-то, что за болезнь в нее вселилась? Может, отвезти ее к доктору Харапаю?

— Что ты, что ты, отец Миры! — замахала руками Дярикта и побледнела. — Зачем это? Нет, не надо, мы сами ее вылечим. Ты уедешь на охоту, и мы ее вылечим. К шаману съездим.

«Чего она так боится? — подумал Пиапон. — Мира испугалась, вся побледнела, чего они боятся? Может, какая плохая женская болезнь у дочери? Надо бы съездить к Харапаю, он все болезни вылечивает».

Пиапон очень устал. Он выпил горячего чаю, еще раз прошел из стороны в сторону перед портретом царя, лег на новую кровать и тут же словно провалился в черную яму.

Проснулся он в сумерках. В окно бил ветер, трепыхался, словно подбитая птица крыльями. Пиапон поднялся и сразу встретился с глазами царя. «Что он так смотрит на меня? — подумал Пиапон. — Хозяин всей русской земли, а ничего в нем нет особенного. Может, звезды на груди особые? А так человек, как человек. Только почему так смотрит на меня?»

— И вправду в тебя вселился злой дух, — сказал Пиапон.

Он разыскал сверток, где жена хранила свое рукоделье, вытащил иглу и проколол оба глаза царя.

— Теперь сколько хочешь смотри, — сказал он. — Никому вреда не сделаешь, черт, вселившийся в тебя, погиб.

Пиапон сворачивал сверток с рукодельем жены, когда в дверь кто-то вошел и раздался тихий голос Дярикты:

— Он еще спит.

Пиапон положил сверток на место и вышел из-за перегородки. В дверях стоял Калпе.

— Я к тебе, ага, — сказал он, — пойдем к нам.