Анатолий Ким - Будем кроткими как дети [сборник] Страница 66

— Пускай тогда и не едят. Справедливо?

— Нет. Есть должны все. Кто не ест, Леша, тот умирает. А если жив человек — должна быть и для него пища. Да так оно и есть, в сущности: разве все, которые едят в человеческом мире, трудятся? Да еще как едят! И не помышляют даже, имеют право на это или нет.

— Ну ладно, но чем же, чем эта проституточка заслужила право на такое исключительное твое внимание? — возмущался Тянигин.

— Понимаешь, Данилыч… было у нее необыкновенно хорошенькое личико. Волновала она меня своей неразумной, глупой, таинственной красотой. Красива была, прелестна по своей чисто физической природе.

— Ну и что же? Мало ли красивых девчат работают хоть бы у меня в ПМК? По-твоему, выходит, что раз они красивые, пусть не работают на стройке?

— Да! Пусть не работают.

— Да ты что? Всерьез это? Да чем же они лучше других?

— Хотя бы тем, что красивые. Не хлебом единым жив человек, Алексей Данилыч. Красоту природную надо беречь, и не только реки, озера и заповедники — а и красоту человеческого лица.

— Как ты можешь… — возмутился, запыхтел Тянигин. — По-твоему, выходит, что только красивые — люди? Куда же нам деваться, уродам несчастным?

— Не передергивай, Алексей Данилыч. Вовсе не то я хотел сказать. А хотел я сказать, что внешне красивый человек — это уже немало. Природа, брат, дает неограниченные возможности на всякую красоту, а она есть, Лешенька, один из самых важных факторов, примиряющих нас с той закономерностью, по которой каждого из нас когда-нибудь обязательно пожрут червяки. А чисто физическая красота — это всего лишь самая простая, элементарная ее форма, но и на том спасибо, если ничего другого у человека нет. Недаром, дорогой мой, народ желает видеть красивых актеров, поэтому так ценится в нашем деле хорошая фактура…

Гурин разглагольствовал дальше и в том же духе, но Тянигин уже плохо слушал. Внезапно в нем словно щелкнули выключателем — и сознание его озарилось розовым сиянием, за которым угас и отдалился весь окружающий мир и эта тускло освещенная голыми лампами придорожная чайная со следами многих спин на потертых стенах, с одинокой старухой сарымкой, сидящей, блаженно пригорюнившись, за соседним столиком… И даже потом, уходя из чайной, и садясь в машину, и тронувшись в дальнейший путь, Алексей Данилович плохо осознавал окружающую явь, весь уйдя в яркое и мучительно-сладкое видение. Он увидел свою жену в белой супружеской постели. Струился, струился розовый свет откуда-то из неведомого пространства, где таятся эти мощные видения, могущие нематериально и призрачно осчастливить человека вмиг и повергнуть его в глубокий обморок грезы… На жене была совсем коротенькая черная сорочка тонкого шелка, из которой, словно переполнив невместительную одежку, выступало обильное тело, вздымалась сахарная плоть плеч и груди, сияющих округлых бедер. Первоначальный натиск этого внезапного видения, вызванного словами Турина о красоте, был настолько силен, что Алексей Данилович чуть не подскочил на месте и чуть не кинулся бегом из чайной, чтобы напрямик понестись к дому через темные сарымские пустыни. Позже, тряско подбрасываемый машиною, он готов был взвыть от могучей тоски и желания. Но пока безнадежна была неистовая атака его любящего воображения — лишь летела навстречу тусклая лента шоссе, выщербленная скользящим боковым светом фар. Постепенно успокаиваясь, Тянигин вновь подумал, что прав был и на этот раз велеречивый артист и что если разобрать до тайной пружины весь механизм его, Тянигина, жизни — то радостью этой трудовой и головоломной, изматывающей и беспокойной жизни является все же красота. Красота его Аиды, Панте- рочки, открывающая подлинный свой неотразимый вид именно в ту святую минуту, когда она готовится к восхождению на белый супружеский алтарь. Когда отброшены все хмурые, тщеславные помыслы жены вместе с ее одеждами и приспособлениями, которыми якобы должна быть поддержана и подчеркнута ее красота, но которые на самом-то деле лишь глухо окутывали ее и прятали от посторонних глаз, словно недосягаемую тайну. И эта тайна была доступна лишь ему, Алексею Даниловичу, да еще господу богу, если б он существовал, и суть ее определялась простой тянигинской мыслью: что если и суждено ему работать, пахать, как волу, а потом однажды подохнуть, дрыгнув напоследок ногою, то все это справедливо оплачено той роскошью любви и радости, которую даровала ему жена. Ее обилие было высшей милостью судьбы, лишь познав которую познаешь долгий и могучий мужской сон в ее объятиях.

Признался Тянигин в душе и в том, что его тоже не

раз искушала мысль, что жене не следовало бы работать на своей санэпидстанции, бороться со стригущим лишаем, дизентерией и случаями отравления недоброкачественной колбасой местного производства — словно все это не соответствовало той великой тайне, которую носила в себе жена-красавица, и как-то принижало ее ослепительную высшую природу.

Но, будучи совестливым человеком, руководителем крупнейшего районного строительства, Тянигин не решился бы держать дома неработающую жену с дипломом, хотя по зарплате вполне мог бы это себе позволить. Так принципы в нем подавили его человеческие слабости. Правда, если бы Пантера не имела медицинского образования — и никакого вообще, — вряд ли он послал бы ее на стройку или секретаршей-машинисткой на автобазу: в этом Тянигин честно себе признавался.

— Юра, — кротким голосом обратился он к Турину, который в это время, склонившись к уху шофера, расспрашивал того о предназначении каменной кучи на вершине перевала — ибо они только что миновали перевал, куда машина взбиралась с досадливым упорным гудением, а теперь, одолев его, мчалась вниз бесшумно, с выключенным мотором, и только шелестели шины об асфальт да постукивали о дно кузова отскакивающие из-под них камешки, — скажи мне, Юра, каким это образом оказалась твоя краля в Акташе?

— А! Очень просто, — отозвался Гурин, легко, на полуслове переходя к старому разговору. — Завербовалась в бюро по найму рабочей силы. Об этом я узнал много времени спустя, уже после твоего отъезда из Москвы. Мне театроведка сказала. Девчонка написала ей из Акташа письмо, велела передать мне привет. И можешь теперь представить, Данилыч, как поразило меня совпадение: твое приглашение в Сарым и эта новость. Ну словно все одно к другому сошлось. В общем, я увидел во всем этом знак судьбы, собрался и поехал. Решил добраться до Акташа этого и найти ее.

— Постой, друг, чего-то я все-таки не до конца понимаю, — засомневался Тянигин. — При чем тут совпадение? Зачем в Сарым-то приехал? Ко мне на работу или за этой девчонкой?

— И за тем и за другим, Данилыч.

— А девчонка-то на кой тебе?

— Если она жива и невредима, женюсь на ней.

— Вот те на! Жениться приехал. С одной еще не развелся, а уже на другой хочет жениться. Да ты что, влюбился в нее, паря, а нам тут голову морочишь?

— Какая там любовь, дорогой мой! Любовью я сыт, Данилыч, отлюбил я свою порцию, и хватит. Просто жениться, и без всяких там лишних соображений…

— Та-ак… Просто жениться, и все, — загудел Тянигин, оборачиваясь. — Интересно мне посмотреть на такого жениха. Так ты, значит, жених-спасатель?

— Эх, мОя-а! Что тут такого, Данилыч? — вмешался Иван. — Жениться — не переломиться. Ты не робей, паря,— бодро обратился он к Турину. — Женишься без всякого звука. А, быват, не понравится — в горы можно сбежать, к охотникам. Тут у нас все можно. Я сам с первой не разведенный, а уже третий раз женат.

— А ну вас, дурачки! — рассердился Тянигин. — Болтаете. Несерьезно все это, Юрий Сергеевич. Впрочем, думаю, это штучка твоя новая, чтоб голову людям морочить. Баламут ты хороший, Юрий Сергеевич. Ох, далеко заведет тебя это баламутство, вот чего боюсь.

— Значит, не понял ты меня, Алексей Данилыч.

— Вероятно.

— Настроение тебе испортил?

— С чего бы?

— Я человек наблюдательный. По лицу вижу.

— Устал немного. Это есть…

— Как тут у вас пусто, Алексей Данилыч! Едем, едем, а человечества нет. Поселки как вымерли. Только собаки одни. Какие огромные!

— Волкодавы сарымские. Чистое зверье.

— Позволь мне спеть, Алексей.

— А ты и поешь? Ну, давай.

И Гурин, прокашлявшись, запел приятным тенором:

Ах ты, ноченька — ночка темная…

Откинувшись на заднем сиденье машины, он пел, и тоска на сердце была у него безмерная, и от этого песня у него выходила лучше, и он пел, закрыв глаза.

7

Поселок, куда прибыл Гурин, считался центром одного из районов Сарымской области. Расположенный в долине, окруженной безлесыми горами цвета высохшей глины, поселок был небольшим — всего на полчаса неторопливой ходьбы от одного конца до другого. Имелись в нем райком с райисполкомом, расположенные в общем бревенчатом одноэтажном здании, перед которым была просторная площадь. По краю ее со стороны рай- комовского здания на железных столбиках висели щиты с изображениями стрелок, указывающих рост производства промышленной и сельскохозяйственной продукции. Посреди площади был возведен деревянный постамент, раскрашенный под мрамор, и на нем возвышался силуэт героя гражданской войны Лазо, вырезанный из фанеры и раскрашенный под бронзу. Силуэт поддерживался сзади каркасом из деревянных брусьев. Все это художество — и временный фанерный памятник, и стенды — было выполнено местным художником-самоучкой, горько пьющим человеком. Оплачена была эта работа из директорского фонда ПМК, возглавляемого Тянигиным, который с юности почитал героя-партизана, сожженного японцами.