Владимир Двоеглазов - Ищу комиссара Страница 67

— Садитесь. — Потом обратился к сержанту: — Юлию Георгиевну вызвали?

— Да, уже здесь.

— Позовите. И двух понятых. Женщин.

— Одну-то найду, — ответил сержант. — Фельдшерицу из вытрезвителя. А вторую-то… мелкую хулиганку взять, товарищ лейтенант?

Следователь подумал.

— Давайте, — сказал он, закладывая копировальную бумагу между бланками протокола. Вообще-то административно арестованных не рекомендовалось использовать в качестве понятых, но где сейчас, среди ночи, взять других?

Девушка сидела на табурете, поджав ноги в валенках и тщетно пытаясь натянуть полы пальто на голые коленки. Продолжалась новогодняя ночь — в следственной камере, где были только стол, стул и табуретка, с маленьким, похожим на амбразуру окошком, забранным толстой решеткой.

Вошли начальник паспортного стола капитан Филатова — моложавая женщина в зеленом платье с глубоким декольте, и понятые: фельдшерица из вытрезвителя в хрустящем белом халате и какая-то неопрятная, неделю, наверное, не умывавшаяся баба, арестованная на 15 суток за мелкое хулиганство.

Девушка сказала:

— Дай закурить, лейтенант.

Следователь отложил ручку, достал из бокового кармана пачку «Беломора» и, встряхнув, протянул девушке; затем щелкнул зажигалкой. Девушка жадно затянулась. Фельдшерица — стройная молодая женщина — презрительно поморщилась. Следователь снова взял ручку и, взглянув на часы, занес в протокол время задержания: 4 часа 47 минут нового года. Потом обратился к девушке:

— Я задерживаю вас в порядке статьи сто двадцать второй УПК республики по подозрению в покушении на кражу государственного имущества. Основания и мотивы задержания вам понятны?

— Да.

Следователь записал установочные данные: фамилия, имя, отчество, год и место рождения, место жительства, место работы и должность… Она отвечала четко и быстро, продолжая курить. Дойдя до графы протокола «Задержанный одет», следователь, поглядывая на девушку, словно художник на натурщицу, записал: «Пальто бордового цвета с меховым воротником черно-бурой окраски, подпушь светлая; платье коричневое; валенки черные…» Затем, недоуменно уставившись на голые колени девушки, неуверенно спросил:

— Чулки?..

— Чулок нет, — ответила она.

— Капрон?.. — переспросил лейтенант, с трудом веря в то, что в такой мороз можно быть вообще без чулок.

— Чулок нет, — повторила она и швырнула окурок на бетонный пол. — Слепой, что ли? Так подойди пощупай.

Стройная фельдшерица в изящных югославских сапожках возмущенно фыркнула. Следователь строго посмотрел на фельдшерицу и продолжал, обращаясь к девушке:

— Деньги, ценности, колющие или режущие предметы — пожалуйста, сюда, — опустил ладонь на край стола.

— Не имею.

— Сережки, — подсказал лейтенант.

Девушка отстегнула левую серьгу, швырнула на бланк протокола. Лейтенант, не подав вида, отложил ее в сторону. Застежка правой серьги не поддавалась.

— А, черт!..

— Давайте помогу, — предложила капитан Филатова. Повозившись, Юлия Георгиевна вынула из мочки и другую серьгу. Тускло блеснули дешевенькие стекляшки.

Лейтенант встал из-за стола.

— Проведите обыск, — сказал он Филатовой и вышел из камеры.

Он выкурил папиросу, мягко ступая в унтах по коридору спящего КПЗ. Пролом в девятой камере уже заделали, и в коридоре было тепло. Через некоторое время дверь следственной приоткрылась, и хулиганка сказала:

— Входите, гражданин начальник.

Девушка, одернув платье, надевала пальто. Фельдшерица, все еще бледная от ужаса, смотрела на нее, как на чумную. Работая в медицинском вытрезвителе, она насмотрелась на татуировки, но то, что она увидела на теле девушки, видимо, не поддавалось воображению.

Лейтенант взглянул на Филатову. Та указала на стол:

— Двухкопеечная монета в кармане пальто.

Следователь кивнул, сел за стол, вписал в соответствующую графу, что при личном обыске обнаружено и изъято «денег 2 коп. и серьги белого металла с бесцветными камнями, похожими на стекла»; разъяснил задержанной, что деньги и ценности будут возвращены ей при освобождении; затем спросил:

— Замечания от понятых?

— Не-е-ету, — расплылась в улыбке «указница»-хулиганка.

— Нет, — испуганно пробормотала фельдшерица.

Понятые расписались.

— Вы тоже, — обратился к задержанной лейтенант. Девушка подошла к столу и тоже расписалась. — О вашем задержании прокурор будет уведомлен в течение двадцати четырех часов, — сказал следователь. — В течение последующих сорока восьми часов он решит вопрос о вашем аресте либо освобождении. Понятно?

— Да.

Следователь встал и, обращаясь к понятым, произнес:

— Спасибо.

Фельдшерица и хулиганка вышли из камеры — первая все еще в испуге, вторая — с явным сожалением, что все уже кончилось.

— Спасибо, Юлия Георгиевна.

Филатова кивнула и тоже вышла.

26

Редозубов еще не знал о том, что полтора десятка легковых автомобилей, два автобуса-вездехода и даже та самая резервная машина — передвижная мастерская на базе ГАЗ-66, — уже растеклись от магистрали по веткам лесовозных дорог, как воздух по бронхиальному дереву; что лесосеки прочесываются поисковыми группами; что давно блокирован или — точнее — патрулируется зимник, идущий вдоль ниток газотрассы. Редозубов, конечно, надеялся, что водитель лесовоза выполнил указание в точности: достаточно оперативно доставил в отдел шкурки, мешки и Калабина и передал на словах все, что должен был передать. Более того: Редозубов знал, что тем двоим с мехами деться некуда, все равно их возьмут, пусть бы даже они и успели сесть на попутную машину. Но автомат, грозное боевое оружие, которое они, судя по рассказу Калабина, не преминут применить против кого бы то ни было, — не давал покоя, и более всего следовало опасаться за капитана Проводникова. «Ищу комиссара!»

Замполит вооружен, но ведь он и не подозревает, что те двое вооружены автоматом, и будет брать их без всякой предосторожности — может, и пистолета не вынет: тут не Чикаго и не Токио, у нас в стране преступники запросто с автоматами не бродят, это исключительный, почти неправдоподобный случай.

И хотя у самого Редозубова оружия не было вообще, он полагал, что его шансы произвести удачное задержание предпочтительнее, — ведь он знал, как ему думалось, все.

Небо впереди посветлело, свет пробивался даже сквозь полог леса. Не будь у Редозубова часов, можно было подумать, что рассветает. Но до рассвета было еще далеко. Редозубов приближался к газокомпрессорной станции. Эти последние триста-четыреста метров, которые пришлось преодолевать по колено, а где и поглубже, по заснеженному лесу, дались особенно трудно. Редозубов был в пути с утра — целый день и почти ночь, без еды, почти без отдыха, утоляя на ходу жажду снегом, притом двигаясь не по укатанной дороге, как те двое и за ними капитан, а где придется: по припорошенным лесовозным устам, по брошенным и действующим лесосекам, по бугристым тракторным волокам, а то и просто по целику.

Но теперь все было позади. Он был уже почти у станции, слышал тяжкий утробный гул тысячесильных турбин, поддерживающих давление в нитках газопровода, и был уверен в том, что и тех двоих, а тем более капитана, он обогнал. Последние метры до зимника, последний рывок навстречу бьющим в глаза прожекторам — и он у цели. Теперь все. Теперь он, Редозубов, хозяин положения на этой дороге, пусть выходит против него хоть банда с автоматами— дело их кончено.

Компрессорная станция — поразительное зрелище даже днем, а ночью три сверкающих белоалюминиевым сплавом цеха напоминают, наверное, даже и не современные космические сооружения, а грядущий день цивилизации. Блестящие, покрытые шумопоглощающими гофрированными листами корпуса переливаются в лучах прожекторов и осветительных установок, и небо над ними окрашивается в предрассветные тона, а гул, идущий изнутри, от турбин, кажется тектоническим гулом Земли. Редозубов стоял в полукилометре от станции, посреди широкого, хорошо укатанного тяжелыми машинами зимника. Влево дорога уходила к поселку газотранспортников, а вправо тянулась ровно, как стрела, вдоль ниток газотрассы к следующей станции, а там и еще дальше — к месторождению, к Северному полярному кругу. Здесь, где стоял Редозубов, было светло, как днем, компрессорная станция заливала светом весь квадрат вырубленной тайги, и вдоль газотрассы, насколько хватал глаз, висели на столбах фонари, освещая прямую — шириной метров в шестьдесят — просеку и автомобильную дорогу на ней.

Редозубов пришел сюда первым. Он и не подумал бежать просить помощи на станции — не мог подвергать риску других людей; впрочем, и не успел подумать об этом: со стороны леса на зимник выбрался человек; он огляделся, но то ли ослепили его корпуса станции, то ли он принял Редозубова за работника станции, поджидающего попутку до поселка, — во всяком случае, Редозубов, если и был замечен, то подозрения не вызвал.